На картине вы можете наблюдать один из типичных Балов Сатаны. Я, архидемон Азазель, в жену ряженый, стою посередь многочисленных чиновников-архидемонов, которые нет-нет да поглядывают на меня с интересом, с тайным желанием возобладать над красотой да грацией.
_______________
Пояснение для тех, кто тут впервые:
- Кто я? Азазель Аль-Калифа, архидемон Востока, ныне попавший в человеческое воплощение. И это, мать его, не выдумка.
- О чём моё творчество? Я пишу и рисую о реальных ангелах и демонах, Дьяволе и Боге, о тех событиях, что некогда были всерьёз; через своё творчество я стремлюсь донести людям правду о нашем мире, о мировой истории, о Звере и Святости, о Небесах и Адах, о смысле жизни и о том, что сокрыто с глаз.
- Как я узнал всё это? Я архидемон и я это Помню, а как Летописец, знаю всё обо всех. Я получаю откровения и видения, информацию извне и из памяти собственной души; и в этом я не один, ибо в сей мир угодил я вместе с Семиазой-архангелом, с коим мы всегда находим друг друга, во всех мирах: периодически мы также получаем одинаковые откровения независимо друг от друга.
- Какова моя цель? Открыть тебе, Человек, глаза, разум и сердце.
______________
Нет, это не какой-то конкретный момент из моей жизни в истинном воплощении, ведь в платье да на каблуках на наши Балы я никогда не ходил: это было бы равносильно самоубийству или же духовному стриптизу - предстать истинной Жертвой перед Хищниками. Данная картина - скорее, попытка выразить моё внутреннее переживание и проживание самоощущений да ощущений, которые испытываю я в среде наших чиновников; на Балах Шайтана, известное дело, существует закон "Перемирия", о коем, как и о самих Балах, я рассказывал в статье про Культ Силы:
Закон "Перемирия" запрещает присутствующим на Балу как-либо покушаться друг на друга на протяжении Бала. Стало быть, "смотреть - можно, трогать - нельзя". Вот и смотрят, смотрят, сверля взорами пристальными: ехидными, оценивающими, жаждущими. На Балы я чаще всего ходил в сюртуке, что не имеет ни застёжек, ни пуговиц, да волосы в хвост завязывал. То всегда выступало своеобразной психологической защитой, словно бы тем самым я прятал свою суть и красоту за щитом, чрез который не смогут пробиться, дабы осквернить красоту собою, истерзав в клочья душу. Но я разумею, как меня видели, несмотря на мои ухищрения: не с власами, в хвост убранными, да не в сюртуке закрытом: таковым меня видели, каким и изобразил я себя на картине, да каким и являюсь, впрочем. А наблюдающие разумеют, что полюбляю я в жену рядиться, об особенности таковой моей ведают, усмехаются словно бы высокомерно, да только в глазах - интерес и похоть. Смотрят на красоту желанную, что выступает провокацией жгучей, манит, влечёт собою, раздражает своей сексуальностью, - но сделать ничего не могут, ибо запрещено друг на друга на Балу покушаться. Вот что и изобразил я на данной картине.
Также, неизменным является это розовое платье, - одёжа женская цвета фуксия, моё любимое платье, да и цвет его мне по нраву более прочих; зная о моём предпочтении, поиздевались однажды надо мною Маммон да Люцифуг, Баэль, Адрамелех и Нахема: в момент роковой, который не раз уже я изображал на иллюстрациях, в плену Маммона в Пургатории, напялили на меня насильно именно таковое платье, нарочно, конечно же. Но, несмотря на это, не перестало оно быть моим излюбленным, для меня самого ставшее своеобразным символом моего фетиша - многократно омытого слезами, обмысленного несметными думами да самокопаниями, ибо иной раз муж, будучи мужем, не может смириться, что как жену его могут пользовать, - да со страстями собственными ужиться не может, противоречий полный. Ведь как всегда было?
"Изнывая от смрада слияния душ,
Принимая в себя чужеродную волю,
Я отнюдь не жена, но уже и не муж,
А нелепое нечто, что дохнет от боли".
Вот так говорю я о себе самом в одной из своих песен. "Нелепое нечто" - да, долго же я терзался подобными мыслями. Эти мысли вы можете прочесть в некоторых предыдущих моих текстах. Из моей статьи про архидемона Маммона:
Это один из самых страшных и тягостных моментов, которые мне выдалось пережить, и которые непременно сказались на моём духовном здоровье, оставили новые раны и разбередили старые, которые, казалось бы, уже проработаны и забыты – ан нет, никуда они не исчезнут, никогда не станут забыты, ибо не изжить их из своего сердца да из разума, ведь вновь они откроются, стоит только чему-то отвратительно точному, меткому, вонзиться прямиком туда, в эти самые раны, да разбередить собою так, будто и не заживали они и вовсе. И неизбывны мои самоистязания, неизбывно моё презрение к самому себе, пусть разум, логика, твердит всё по-умному, рассудительно, - глухи к доводам разума раны сердечные, проходил я это, гордец и нарцисс, уже сотни сотен раз, одинаковое от самого Начала Начал, будто плёнку зажевало в кассете да по кругу крутит: «ты ничтожен и слаб! Ты ничтожен и слаб!» Почему? Потому что нашёлся кто-то сильнее? Но в чём сильнее? И так ли важна та сила? О, нет, не слышу я доводов разума, не прикажешь сердцу никоим средством, будь оно, это средство, хоть трижды премудрое! Всё одно: сила. Сила – вот мой царь да бог, и хоть что в голове перестраивай, нет, не исправить мою природу, ту, что воткана нитью прочной в мою основу. «Быть сильнее всех». «Быть выше всех». «Быть лучше всех». Но куда выше? Я один из четверых Королей Сторон Света, Владыка Востока, Хозяин Песков Пустынных. Я же сам – хищник, зверь. Вот только не однобоко всё в мире, и хищник истинный в миг следующий может вдруг обернуться жертвой. Для иного хищника. Нет, не могу смириться, и не смогу никогда. Навечны мои муки в мире, видать, то проклятье моё, демона, персональное, персональная тягость, что есть у всех да у каждого, своя, особенная. Мы все горим в Аду при жизни, и у каждого индивидуален тот Ад, то тлеющий, то распаляющийся вновь, - и так по кругу, по кругу, по кругу…
Да, многие года истязающих меня мыслей, навязчивых мук по собственной "ничтожности" и "слабости". Жертвой быть стыдно, "снизу" быть стыдно, недостойно, презренно...
...Но постойте. Что это? Такое странное состояние в груди, доселе неведомое, что это? Неужто... отсутствие боли?
А ведь и впрямь! Болело, болело, сидела аки занозой эта тягость сердечная, не давала примириться противоречиям живой натуры, живой личности, с самим собой не дозволяла примириться... А теперь - какое удивительное ощущение! Ощущение, словно бы мне стало... по*уй.
Да, именно то самое слово. Именно по*уй. По*уй - на то, кем являюсь я во глазах чужих. Ведь главное - то, кто я в глазах собственных.
А я просто таков, какой есть. Это не хорошо, это не плохо, - это просто данность. Я тот, кто я есть. Как и любая живая душа, исполнен противоречий - и нет никоего правила, словно бы я должен выбрать либо одно, либо другое. Нет, нет никакого правила: я буду и тем, и этим. Я и хищник, и жертва. И это - Я. Это моя роль, моя стезя, мой путь. Две крайности эти сумели во мне примириться друг с другом, понять, что вместе они дополняют друг друга, а не действуют супротив. И картина "Розовое платье" - это своего рода манифест принятия: я стою посередь толпы чинов, толпы хищников, и вместо робости да самопрезрения источаю сексуальность и красоту, воздев голову томно, гордо. И ежели скажет мне очередной: "ты не мужик! Стыдно!", я не помыслю печально да тягостно: "А может, и впрямь я жалок да слаб?", а отвечу лишь: "Иди на*уй". Потому что мужчина волен быть любым. Мужчина волен быть красивым - не хуже, чем женщина. И не платье в обтяг определяет то, слаб он или силён, а поступки его определяют это, мировосприятие его, воля, отношение к жизни да умение решать проблемы, быть опорой для себя да для других, готовность бороться, отстаивать, добиваться высот да целей. И воля моя - сильна. Во все времена опорой моей была и остаётся моя воля. И пусть по-прежнему есть те, кого я разумею Сильнейшим, словно бы идеал некий в моих глазах, - пусть есть они, но и я - силён не менее. Дошло до меня, наконец. Я преодолел свою тягость. Не ведаю, не воспрянет ли она опять когда-нибудь, налитая очередною болью, аки поспевшая гроздь винограда соком, - но на данный момент я точно её проработал.
Смотрите же, смотрите на Зной Востока. Пусть Зной тот выжигает вам сердце.