Эту историю мне рассказала подписчица по имени Людмила. Мы с ней списались после одной из публикаций, и она призналась: носит джинсы почти каждый день. Хотя когда-то за это её лишили работы — и, казалось бы, будущего. Это не выдумка и не гипербола. Так действительно было. Слово — ей.
Как джинсы стали угрозой идеологии: мода против морали
Мне было двадцать один, я только-только устроилась работать библиотекарем в местный ДК. Впахивала честно: карточки, переплёты, инвентаризация, выставки — всё на мне. Но был у меня один «грех» — пара джинсов, которые мне привезла тётка из Венгрии. Настоящие «Wrangler», голубые, с контрастной строчкой, плотные — как броня. Я не вылезала из них, потому что в других штанах ощущала себя как-то... несобранной, чужой себе.
А потом началось.
Сначала взгляды. Потом шепот за спиной. А однажды вызвали «на ковёр» к заведующей. Сидит она, глаза в тон обивки на кресле, и говорит без предисловий:
— Люда, ты, конечно, девка неглупая. Но так дальше нельзя. У нас же культурное учреждение. А ты, простит, как с дискотек какого-то загнивающего запада.
— Это просто штаны, — выдавила я. — Удобные.
Она покачала головой.
— Это символ. Ты что, не понимаешь? Такие вот начинают с джинсов, а потом — волосы, музыка, свободы всякие. А нам этого не надо. У нас — коллектив.
Я ушла тогда, как ошпаренная. В тот вечер не могла заснуть. Казалось бы — глупость. Ну штаны. Ну ткань. Но почему я должна оправдываться за то, что ношу вещи, которые мне нравятся?
На следующий день я пришла в юбке. Смешно сейчас вспоминать, но мне казалось, что если я покажу, что «поняла», всё забудется. Только не тут-то было. В коридоре шептались. Кто-то из старших методистов сказал мне в лицо:
— Мы тебя уже «в комиссию» подали. Слишком вольная. С таким видом в комсомоле не задерживаются.
“Ты портишь коллектив”: разговор с начальством, который не забудется
Прошло недели две. Меня вновь вызвали. Уже не к заведующей, а сразу к председателю профсоюзной организации. И к завучу от отдела культуры — прямо на «воспитательную беседу». Я даже не понимала, что это такое. Сидят двое — мужчины под пятьдесят, в костюмах, с гладкими причёсками и папками.
— Людмила Петровна, — начал один. — К нам поступают сигналы о вашем неподобающем поведении. Внешний вид, общение, поведение в коллективе. Вы — девушка, а значит, должны соответствовать.
Я только кивала. Не знала, что сказать. Потом вдруг спросила:
— А конкретно — что не так?
И тогда прозвучало:
— Вы вызывающе одеты. Вы не поддерживаете нормальный морально-нравственный климат. В вашем возрасте нужно не выделяться, а вливаться в коллектив. Мы не можем рисковать репутацией учреждения.
Через неделю мне «помогли» уволиться по собственному желанию. Прямо сказали: «Пиши заявление сама, иначе будет хуже. Мы и характеристику такую дадим, что потом нигде не возьмут». Я написала. Без истерики. Без сцены. Но в тот день домой шла медленно. Хотелось, чтобы под ногами не асфальт был, а земля. Чтобы можно было лечь и исчезнуть.
И джинсы мои, к слову, я тогда не выбросила. Постирала, сложила и убрала на антресоли. Потому что даже через обиду, даже через страх — я всё равно себя в них ощущала собой.
Мама сказала: “Сама виновата” — и это было хуже, чем увольнение
Я не сразу решилась рассказать родным. Тянула почти месяц, пока мама сама не спросила, почему я больше не хожу на работу. Я набралась храбрости и выложила всё как есть. И — как же мне тогда не хватило простого человеческого сочувствия.
— Ну и что ты хотела? — сказала она, не поднимая глаз от шитья. — Джинсы, как у американок... Ходила, как будто всё позволено.
— Ма, ну это просто штаны, — пробормотала я.
Она молча посмотрела на меня, вздохнула и добавила:
— Ты сама виновата. Всё у тебя через колено. Против шерсти. Вот и доигралась. А теперь ещё и жалуешься.
Меня словно ударили. Я стояла посреди кухни, а слова в голове звенели, как пустой бидон: «сама виновата». Не чужие — мама. От неё я ждала, что она скажет: «Доча, не переживай, прорвёмся» или хоть: «Неправы они были». Но нет. Её воспитали так: не высовывайся. Не спорь. Живи тихо, по правилам. Я, видимо, слишком рано захотела дышать по-своему.
После этого разговора я почти не выходила из дома. Устроиться куда-то снова было трудно: город маленький, слухи расходятся быстро. Сначала даже в магазине кассиром не брали. Отказывали без объяснений. Кто-то, возможно, просто видел фамилию. Кто-то — знал, кто направлял «сигналы».
Иногда ловила на себе взгляды бывших коллег. Не осуждающие — нет. Скорее, осторожные. Мол, «вот что бывает». И если кто-то кивал мне — то быстро, украдкой. Будто боялись, что подумают не то.
Почему я не выбросила те джинсы и что сказала бы себе той — двадцатилетней
Те джинсы я хранила долго. Даже тогда, когда появились другие — из секонд-хенда, попроще. Я понимала, что не смогу надеть их на улицу, но рука не поднималась избавиться. Потому что в них была я настоящая — не библиотекарь, не «виновница аморальности», а просто девчонка, которая хотела жить свободно. Танцевать, слушать музыку, выбирать, с кем общаться.
Однажды лет через десять я всё же достала их. Уже с мужем переезжали, перебирали старые коробки. Он увидел и сказал:
— Что за реликвия?
Я усмехнулась:
— Штаны, из-за которых я однажды потеряла работу.
Он не понял. Тогда я рассказала. Без обиды, спокойно. Просто как было. Он слушал и качал головой.
— С ума сойти. За одежду... Сейчас вон в трусах по улице ходят, и ничего.
— В том-то и дело, — сказала я. — Вещи — это только повод. А дело не в джинсах.
С тех пор прошло много лет. Я и сейчас ношу джинсы. И даже те старые — иногда достаю из шкафа, просто чтобы вспомнить, как всё началось. Не с больших слов, не с революции. А с пары штанов, которые просто были мне по душе.
Если бы я могла сказать что-то себе той, двадцатилетней, я бы сказала: не стесняйся быть собой. Даже если за это увольняют, осуждают или говорят: «сама виновата». Потому что стыдно должно быть не тебе — а тем, кто запрещает тебе быть собой.