Антон поднялся по лестнице на третий этаж, чуть запыхавшись, лифт, как обычно, не работал. Ключи от родительской квартиры были на связке с флешкой и старым брелком еще из летнего лагеря, выцветшим и облупившимся. Он всегда носил их с собой, не задумываясь, и сегодня тоже не предупредил, просто заехал, чтобы забрать зимнюю куртку, которую оставил в кладовке у родителей. И заодно попить чаю с отцом.
Было воскресенье, около четырёх. Он ожидал застать знакомую картину: мама режет салат, отец копается в инструментах или спорит с телевизором. Из-за этого обыденного предвкушения всё, что произошло дальше, обрушилось на него с неожиданной жестокостью.
Он открыл дверь своим ключом осторожно, не звеня. и сразу почувствовал, что что-то не так. В квартире было тихо, слишком тихо, будто кто-то нажал паузу на звуках повседневности. Ни шума воды, ни скрипа пола, ни бормотания телевизора. Только из-за приоткрытой двери спальни доносился тихий, сдавленный смех. Женский… и мужской.
Антон замер. Сердце ухнуло куда-то в живот. Он прислушался. Смех стал тише, будто кто-то попытался подавить его подушкой. Раздался незнакомый мужской голос:
— Ну ты даёшь… вдруг он сейчас явится?
И в ответ послышался мамин, с хрипотцой:
— Не явится. Он всегда звонит.
Антон чувствовал, как начинают дрожать пальцы. Он не хотел понимать. Мозг лихорадочно искал объяснение: старые друзья? сосед? папа в ванной? Что угодно, только не то, что вырисовывалось. Но ноги уже сами понесли его вперёд, и рука толкнула дверь.
Комната была полутёмной. Шторы задёрнуты, воздух тёплый. Мать сидела на кровати в тёмно-синем домашнем халате, волосы распущены, лицо расслабленное. А рядом молодой мужчина в джинсах, рубашка расстёгнута, на щеке царапина. Он вздрогнул и вскочил, увидев Антона.
— Твою мать, — выдохнул он и схватил с пола пиджак.
Марина обернулась и замерла. В её глазах мелькнула паника, потом злость, потом что-то похожее на стыд, но всё это быстро сменилось яростью:
— Ты чего пришёл? Ты почему без звонка?!
Мужчина уже отодвинул створку балконной двери, ловко перелез за перила и ушёл через соседнюю лоджию, не оборачиваясь. Окно хлопнуло. В комнате стало тише, но напряжённей.
— Ты… ты ничего не видел, понял? — задыхаясь, сказала мать, поднимаясь с кровати. Она поправила пояс халата, будто это могло стереть то, что произошло. — Ты ничего не понял! Это… это вообще не твоё дело!
Антон стоял, как вкопанный. Глаза не могли оторваться от кровати, от скомканных простыней, чьих-то забытых ботинок у шкафа.
— Уходи. Сейчас же, — резко добавила Марина. Голос её сорвался. — Или я сама уйду.
Сын не ответил. Просто повернулся, прошёл через коридор, минуя уютную кухню с вышитыми занавесками, с магнитами на холодильнике и кружками «Сочи 2010» и вышел, не хлопая дверью.
На улице было зябко. Где-то вдалеке гудела электричка, пахло гарью и мокрой листвой. Он пошёл пешком, не зная куда. Мысли не складывались в предложения. Перед глазами стояла только одна картина: отец, сидящий за кухонным столом, улыбающийся, с надетыми очками, читающий газету, и мама, которую он больше не узнавал.
Прошло три дня. Антон не звонил, не написал сообщений. А уж о том, чтобы зайти, проведать родителей, не могло быть и речи. Отец, конечно, заметил, но ничего не сказал. В воскресенье они всё-таки встретились: Олег позвал сына на обед в столовую рядом с его офисом. «Давно тебя не видел», — коротко сказал он по телефону. Голос был тёплый, как всегда, и от этого Антону стало только хуже.
Он приехал чуть раньше, сел у окна, заказал кофе и попытался не думать. Но мысли прорывались сквозь всё: сквозь звук посуды, сквозь чужие голоса, сквозь терпкий запах тушеного мяса, которым пахло от соседнего стола.
Олег пришёл, как всегда, в сером пальто, с папкой под мышкой и щетиной на подбородке, как будто не успел побриться. Он широко улыбнулся:
— Привет, сын. Я, как всегда, чуть опоздал. У тебя всё хорошо?
Антон прикрыл глаза в ответ. Руки лежали на коленях, сжаты в кулаки.
— Слушай, я тут заказал доски на дачу. Помнишь, у старой бани всё сгнило? Хочу летом перекрыть крышу, пока совсем не развалилось. Думаю, мать твоя тоже будет рада, ей же там нравится. Особенно, когда она пирог печёт в духовке, этот, с луком и яйцом… — Олег усмехнулся, задумчиво повёл плечами. — Как в юности. Даже запах тот же.
Антону хотелось закричать. Закричать прямо здесь, в этой дурацкой столовой, на весь зал: «Пап, она тебе врёт! Она тебе не пирог печёт, а врет в глаза! Ты сидишь здесь, рассказываешь, как она тебе дорога, а я видел, как она...» — но язык не поворачивался. Ни одно слово не вырвалось наружу.
Олег продолжал говорить. Его глаза светились, голос был тёплым, спокойным. Он рассказывал, как нашёл старые плёнки с поездки в Грузию, как хочет переснять их на цифру, как недавно видел во сне молодую Марину в том самом платье, которое она сшила на выпускной.
Антон чувствовал, как внутри него копится что-то тягучее, чёрное. Он кивал, поддакивал, но на вкус всё, что попадало в рот, было как мокрый картон. Он смотрел на отца, такого открытого, честного, заботливого, и сжимал зубы, чтобы не задохнуться от боли.
«Ты не заслужил этого , папа, — думал он. — Ты про верность говоришь, про дом, про гвозди, дерево, сырники. Про простые вещи. А она... она уже не твоя. И, кажется, никогда ею не была.»
После обеда они вышли на улицу. Олег по привычке хлопнул Антона по плечу, засмеялся:
— Спасибо, что пришёл. Скучаем мы с мамкой по тебе. Заезжай, не пропадай.
Антон кивнул, и в голосе его прорезалась хрипота:
— Я… скоро загляну.
Олег ушёл, озираясь, поднял воротник, подул ветер, он пошёл в сторону трамвая.
А Антон остался стоять. Он смотрел, как отец уходит, и чувствовал, как его разрывает изнутри. Он не мог это проглотить. Не мог выбросить. Но и сказать не мог
Марина открыла дверь почти сразу, словно ждала. Была без макияжа, в простом домашнем халате, волосы собраны в пучок. В глазах особая настороженность, чувствовалось легкое раздражение в голосе.
— Ты всё-таки пришёл, — сказала она и отступила, давая пройти в прихожую.
Антон не ответил. Снял куртку, не разуваясь прошёл на кухню. Стул скрипнул под ним. Мать вошла следом, поставила перед ним чашку.
— Кофе хочешь?
Он смотрел на неё долго, в упор.
— Ты правда думаешь, что всё можно запить кофе?
Марина помолчала, выдохнула.
— Слушай, давай без драмы. Всё уже случилось, и ты это знаешь. Ну и что теперь?
— Что теперь?.. — Антон сжал руки на коленях, будто удерживал в себе всё, что рвалось наружу. — Ты хочешь, чтобы я это просто… проглотил? Сделал вид, что ничего не видел?
— Я хочу, чтобы ты не вмешивался, — резко сказала Марина. — Это моя жизнь. Ты даже не представляешь, какой у нас с отцом брак.
— А он представляет? — голос Антона стал жёстким, словно чужим. — Он в курсе, что у вас всё умерло? Или умерло только для тебя?
Марина отвернулась, подошла к окну. Долго стояла молча. Потом тихо, почти шепотом произнесла:
— Я устала. Олег хороший, да. Добрый, честный. Но всё уже давно не то. Мы просто существуем. Спим на одной кровати, едим из одной кастрюли, и это все, что нас объединяет.
— Тогда уходи, — сказал Антон. — Уходи честно. Не унижай мужа и не ври каждый день. Зачем ему печь пироги, если в этот же день у тебя другой мужик в спальне?
— Не смей со мной так разговаривать, — обернулась Марина. — Ты вообще ничего не знаешь! Ты уехал и появляешься по праздникам, а теперь решил судить? Ты знаешь, каково это жить с человеком, которого больше не любишь, но который всё ещё смотрит на тебя глазами влюблённого мальчика?
Антон встал.
— А он смотрит? Знаешь? Он мне рассказывает, как ты печёшь пирог с грибами, как ты улыбаешься, как ждёшь его с дачи. Папка верит тебе. А ты… ты делаешь это в той же квартире, где я вырос. Где отец починил каждый угол. Где ты его предаёшь каждый день.
Антон говорил не громко, но каждое слово било в самое сердце. Марина прижалась плечом к дверному косяку, вдруг стала казаться меньше.
— Я не хотела, чтобы ты это видел.
— Поздно, — Антон посмотрел на неё в последний раз. — Я уже увидел. И это меняет всё.
Он вышел в прихожую, накинул куртку, открыл дверь.
— Ты же всё равно ничего не скажешь отцу? — тихо спросила она.
— Я не знаю, — произнёс он, не оборачиваясь. — Но теперь, зная такое, я не смогу смотреть на него так же. —Дверь захлопнулась.
А в квартире стало тихо. Тишина эта была тяжёлой, как густой туман. Марина медленно села на табурет, уронила лицо в ладони и зарыдала.
Олег нашёл переписку случайно, ведь сам не любил рыться в чужом телефоне, считал это низким. Просто в один вечер, когда Марина ушла в душ и забыла мобильник на кухонном столе, пришло уведомление. Он собирался только посмотреть, не пишет ли Антон, сын в последнее время стал странным, напряжённым. Хотел сам предложить съездить вместе на дачу, поговорить.
Экран мигнул. «Скучаю. Когда встретимся?» — писал «Андрей, цветы». Олег сначала не понял. Потом открыл диалог, и всё стало предельно ясно. Слова, фото, интимные детали, оговорки про «мужа, который ничего не замечает».
Он сидел за столом очень долго. Телефон погас, а он всё продолжал смотреть в темноту экрана, как будто ждал, что всё это окажется шуткой или ошибкой. Но нет. Всё было слишком конкретно, слишком знакомо: день, когда он сам был на даче, время, когда она «задержалась в парикмахерской».
Марина вышла из душа в халате, с полотенцем на голове. Заметила его лицо и замерла.
— Что случилось?
Олег медленно поднял глаза. Его голос был тихим, глухим:
— С кем ты мне изменяешь?
Она замерла. На секунду, только на одну, у неё мелькнуло что-то похожее на испуг. Но потом лицо стало холодным, даже равнодушным.
— С чего ты взял?
— Телефон, — он показал на стол. — Андрей. Цветы.
Марина прошла мимо, не торопясь. Села напротив, не глядя мужу в глаза.
— Ты не должен был туда лезть.
— А ты не должна была лгать, — сказал он, всё ещё не повышая голоса. — Столько лет… Столько всего. Я думал, у нас…—Олег не смог договорить: горло сжалось.
Марина вздохнула.
— Всё уже давно не то, Олег. Просто ты не хотел этого видеть.
— А ты забыла сказать. Ты продолжала жить со мной, делала вид… Мы строили планы на отпуск. Ты смеялась, когда я показывал тебе свои заросли клубники на даче. Говорила, что пирог удался. Всё это было ложью? —Марина молчала. Глаза её были сухими.
Олег встал. Он не хлопал дверьми, не кричал. Просто ушёл в спальню, взял дорожную сумку, собрал вещи. Остановился в дверях.
— Я не знаю, как мы дошли до этого. Но больше я не хочу быть тем, кому врут в лицо.
Марина стояла у стены, не пытаясь остановить.
— Я подам на развод, — сказала она. — Так будет честнее.
— Честность пришла поздно, — ответил он и закрыл за собой дверь.
Через два месяца Антон приехал к отцу уже в новую квартиру, маленькую, на окраине, но уютную. Олег встречал сына на пороге, был в простом свитере, похудевший, но спокойный. В комнате пахло чаем и яблоками.
Антон помог расставить коробки, сложить книги. На кухне поставил чайник, налил в кружки.
— Прости, — тихо сказал он.
Олег посмотрел с удивлением.
— За что?
— За то, что не открыл тебе правду сразу. Я видел… её… Тогда, в спальне. Не смог сказать. Испугался, что это тебя раздавит.
Олег, стиснув губы, произнес:
— А я бы не поверил. Знаешь? Я бы начал оправдывать её, себя. Всю нашу жизнь. Мы столько прожили… Я думал, это надёжно. А оказалось, просто привычка поселилась в нашем доме.
— Но ты… ты всё равно её любишь? — спросил Антон.
Олег опустил взгляд. Улыбнулся грустно.
— А как по-другому? У нас с ней вся жизнь прошла рядом. Где-то между молодыми фото, роддомом, скандалами, миром, пельменями, молчанием… там всё и осталось.
Антон не знал, что сказать. Он просто положил руку на плечо отца и сжал слегка. Они сидели молча, чай остывал.
Прошло почти два года. Антон теперь жил за городом, в частном доме с террасой и клумбой, на которой его жена Лена каждую весну сажала тюльпаны. Сын Тёма бегал по двору с палкой в руке, изображая рыцаря, и кричал во всё горло, путая рыцаря с динозавром. Иногда Антон сидел на ступеньках и просто смотрел, как Лена поправляет на ребёнке кепку, как жаркое солнце ложится бликами на её волосы, как рядом с ним его семья.
Он научился не возвращаться мыслями к той зиме, к тому дню, когда открыл дверь в родительский дом и словно выпал в другую реальность. Научился, но не забыл.
С отцом они виделись почти каждую неделю. Олег обосновался в новой квартире, в доме с аккуратным двориком, лавками и библиотекой через дорогу. Он постарел не столько лицом, сколько походкой, взглядом. Но при этом был как-то собран. Однажды Антон пришёл к нему и застал на кухне незнакомую женщину лет шестидесяти, в светлом кардигане. Она резала яблоки и приговаривала:
— А варенье ты переслащиваешь, Олег. Надо с умом все делать.
Отец засмущался, но не стал скрывать.
— Знакомься, это Валентина. Мы… познакомились в садоводческом клубе. Она вдова. Любит георгины и терпеть не может сериалы.
Антон не удивился. Лишь почувствовал что-то похожее на облегчение. Отец не остался в одиночестве.
Мать он видел всего раз, когда проходил около супермаркета. Она шла с другой прической, в новой куртке, с корзинкой в руке. Антон не остановился. Она его не заметила… или сделала вид. В любом случае они уже чужие люди.
В одну из весенних суббот, когда Антон приехал к отцу с семьёй, они сидели на балконе, пили чай с лимоном. Валентина угощала тортом, а Тёма лепил из пластилина «собаку, которая спасла всех людей». Олег смотрел на внука с мягкой улыбкой.
— Ты выглядишь спокойнее, чем раньше, — заметил Антон, когда они остались вдвоём.
Олег, не скрывая своих чувств, произнес:
— Я долго думал, что вся жизнь уходит, если уходит человек, с которым ты долго прожил. А потом понял: нет, не уходит. Остаются воспоминания, привычки, доброта, которую ты кому-то отдал.
Антон посмотрел на него внимательно.
— Ты простил её?
— Не знаю. Наверное, уже всё равно. Я себе простил, что не заметил раньше. И тебе спасибо, что не предал.
Тёма подбежал к ним с пластилиновой собакой, гордо протянул деду.
— Она будет жить у тебя. Её зовут Жужа.
Олег рассмеялся и притянул внука к себе.
— Значит, теперь у меня есть собака. Спасибо, рыцарь.
Антон смотрел на них и чувствовал, как внутри все наливается радостью за отца.
На стене в квартире отца висела новая фотография: Олег и Валентина, плечом к плечу, в саду среди георгинов. Антон иногда останавливался перед ней взглядом и думал:
«Всё правильно. Всё — как должно быть. Лучше жить рядом с теми, кто бережёт. Даже если начинаешь сначала.»