Я сажусь рядом, огонь в печи потрескивает.
— Она готова вернуть Сергея… за каплю моей крови, — говорю я.
Зыбун медленно открывает один глаз. Второй вспыхивает, как раскалённая щель в горне печи.
— Хм… каплю? — он облизывает лапу и неспешно проводит по усу. — Щедрая.
Он замолкает, будто прислушивается к чему-то внутри самой печи.
— Ты знаешь, что это значит? - произнес он.
— Объясни, — прошу я. Голос чуть дрожит.
Он поднимает голову, встает и проходит по печи, которая уже хорошо нагрелась, но он не показывает никаких признаков боли или ожогов. Он как часть этой печи. Пламя заплясало, как будто отзываясь на невидимый зов. Оно закрутилось спиралью, и вдруг внутри него прорезался образ. Словно отодвинулась завеса между мирами — я увидел Навь.
Там не было света. Только сизая мгла, скользящая между покосившимися строениями, между корявыми деревьями, чьи ветви напоминали костлявые пальцы. По земле тянулись водяные отблески, будто чернила растеклись по полу мертвого мира. И среди этого — он. Сергей.
Он сидел на плоском камне, будто ждал кого-то. Его глаза были открыты, но в них — никакой тревоги, ни страха. Только… спокойствие. Странное, неуместное. Как у того, кто наконец-то вернулся домой. Я всмотрелся — и понял: он не здесь. Его взгляд направлен внутрь. Он где-то в ином. В грёзах.
Рядом с ним, скользя по полу, как тень, двигалась она. Существо из тьмы и желания. Дьяволица с глазами, в которых можно было утонуть и потеряться навсегда. Вокруг неё воздух дрожал, будто сама реальность не могла выдерживать её присутствие. Она улыбалась, еле заметно, но в этой улыбке было всё — власть и наслаждение.
Сергей не видел её. Или — видел, но не воспринимал. Он был в том месте, где всё хорошо. Я почти почувствовал, как эти сны притягивают и меня. Картинка отдалилась и снова превратилась в огонь.
— Она кормит его снами, — шепчет Зыбун. — Он счастлив в них. Там — дом, любовь, свет, которого давно не было. Это — сон в клетке.
— Что будет, если я дам ей кровь? — спрашиваю. — Вернёт ли?
Зыбун фыркает. В пламени пробегает красная искра.
— Да, но кровь свяжет тебя и ее. Она будет знать, где ты, видеть твои сны, вплетаться в явь, когда захочет. Сейчас она может просачиваться лишь через врата в бане, когда растапливаете печь. Но с твоей кровью — ей не нужны будут врата. Ты станешь вратами.
Я чувствую, как что-то стягивает горло. Зыбун говорит спокойно, в его голосе — хруст горящих дров.
— Она не просто хочет вернуть Сергея. Ты ей нужнее. Ты - сильнее. Она может его отпустить… но плоть его сломана, не вернётся он таким, как прежде. Может оставить его дух блуждать рядом с баней. Или… вложить в тебя. Оба варианта — приманка. Покоя он не найдет. Через тебя — она получит всё. Потом потребует большего. И ты отдашь, если не будешь готов.
— Что же делать? — спрашиваю, чувствуя, как гудит пламя в груди.
Зыбун поворачивается, и в его глазах — не жар, а мудрость.
— Согласись. Но схитри. Есть путь. У твоего прадеда был сундучок, спрятан у входа в Навь. В печке. Засунь руку, слева, за камнем. Найдёшь.
— И что там?
— Амулеты. Пустые. Один станет сосудом. Если правильно подготовить.
Там же — засохшая заточенная ивовая ветвь. Ей нужно добыть кровь волхва. Чистую. Родовую. Ею ты свяжешь амулет с родом. Когда она отпустит Сергея — душа его войдёт в амулет. Не жив, не мёртв — но рядом. И суккуб не сможет проникнуть в явь полностью. Амулет станет щитом. Если будете сильными.
Печь гудит, будто слышит нас. Пламя пляшет. А я смотрю в него — и боюсь. Но уже не как прежде.
Пламя в печи трепещет — не только от жара, но и от ожидания. Слова Зыбуна тяготеют над пространством, как дым: «Слева, за камнем. Засунь руку. Не бойся. Это — твой путь». Я встаю. Подхожу к печи. Кирпичи греют ладони, как плоть живого зверя. Чувствую пульс — свой или её, не разберу. Зыбун сидит рядом, словно сторож, словно судья. Он молчит — доверяя мне сделать шаг самому. Я наклоняюсь и вглядываюсь в горящий зев печи. Дышать трудно — от жара и мыслей.
Навь. Она так близко. Я касаюсь ее. Страх, вперемешку с волнением переполняют. Я сжимаю пальцы в кулак, чтобы перестали дрожать, и тяну руку внутрь. Камни горячие, но не обжигают. Где-то в глубине, в щели между кирпичами, пальцы нащупывают что-то твёрдое. Сундук? Тяну.
Тяжело идет, как будто не просто предмет, а часть памяти. Старый, обугленный сундучок. Ставлю его перед собой. Он кажется… живым. Сундук моего прадеда. Как будто время прошлое и настоящее соприкоснулись. Я трогаю сундук, который держал мой прадед много лет назад. Это некое рукопожатие сквозь время.
Зыбун кивает.
— Род твой. Он знал, что ты придёшь. Всё здесь — не случай.
Я откидываю крышку. Внутри ткань бережно сложенная. В ней — несколько оберегов. Некоторые — простые, деревянные. Другие — потемневшие, с резьбой. Один — с вырезанным солнцем и волной, будто соединение огня и воды. Я чувствую: вот этот.
Он будто звенит внутри меня, хотя не издаёт ни звука, будто подсказывает, что именно он способен помочь в этом случае. Это он дает мне знак или это я могу чувствовать его? Рядом — засохшая острая веточка ивы. Сухая, но гибкая, как будто готова к делу, несмотря на время. Тонкий намёк на то, что мудрость не ломается — она сгибается.
— Проткнёшь палец, прольёшь кровь рода на амулет. Он оживёт. Он поможет.
Я беру ветку. Амулет. Словно собираю оружие, но не для боя — для спасения.
— И тогда… Сергей сможет войти?
Зыбун встаёт, вытягивается, словно дым из трубы. Его глаза — две искры в ночи.
— Да. Когда она отпустит его — он увидит, он поймет, не будет бродить без цели. Он будет с тобой. Не жив, не мёртв — сохранён.
Я смотрю на амулет. Он простой. Но в простоте — сила. Как и в моём решении. Теперь осталось только одно: выбрать момент, нанести кровь, и встретиться с ней снова — уже зная больше, и не быть пешкой.
Я поднял амулет. Он лежал в ладони как что-то большее, чем вещь. Не артефакт — часть чего-то древнего, глубокого, семейного. Я взял ивовую ветвь — сухую, но упругую. Острая, как шип. Она вошла в палец с лёгким сопротивлением, как будто знала, что делает, и ждала этого момента много лет.
Когда первая капля крови упала на амулет, ничего не произошло сразу. Но тишина в комнате изменилась. Она стала плотной, почти зримой. Воздух будто сгущался, наполнялся медом и молнией одновременно. Огонь в печи не изменился — но тень от него потянулась дальше, длиннее.
Амулет впитал кровь — я видел это. Дерево чуть потемнело, как будто вдохнуло. И на долю секунды я почувствовал, будто не один. Словно в амулете отозвалась не просто магия, а чья-то память. Кто-то из рода. Я почувствовал поддержку, как руку на плече. Незримую, но родную. Связь между мирами — прошла через кровь, в дерево, и вновь в меня.
Зыбун продолжал сидеть у печи, не говоря ни слова, наблюдая за происходящим с той сосредоточенной отстранённостью, с какой старый кот смотрит на пламя — будто знает о нём что-то большее, чем положено знать живым. В комнате повисло странное напряжение: будто само пространство затаило дыхание, не желая нарушить тот редкий, хрупкий миг, когда древняя сила прошла через грань между мирами. Энергия разлилась по полу и стенам, лёгким, но ощутимым током пробежала по коже. Что-то изменилось. Я чувствовал это не разумом, а нутром — словно пространство вокруг стало шире, глубже. Плотнее.
Я поднял взгляд — Зыбун всё так же сидел, но в его взгляде была перемена. Он будто впитывал происходящее в себя, как губка впитывает воду. Он не просто смотрел, он запоминал. Каждое колебание воздуха, каждый отсвет огня. И когда я спросил его, молча, одним взглядом, что он делает, он наконец тихо ответил:
— Это — момент. Таких немного. Я собираю их, как другие собирают камни или запахи. Это память. Я буду носить её с собой.
Он не сказал ни слова. Только потянулся — медленно, как тень на закате. Его тело словно потеряло вес — и приобрело течение. Он шагнул к печи — не торопясь, без пафоса, будто возвращался домой после долгого дня. Пламя не обжигало его. Оно, казалось, встречало.
Его хвост скользнул за ним последним, и в тот же миг огонь сомкнулся. Не вспыхнул — а словно замкнул круг. Печь замолчала. Огонь больше не трещал, не дышал — он ушёл вместе с ним. Осталась лишь тонкая нить дыма, вьющаяся вверх, как последнее слово, не сказанное вслух.
И в комнате сразу стало холодно. Все тепло, что наполняло эти стены словно ушло с Зыбуном. Остался только холод — настоящий, уличный. Я обернулся — и понял, что один. Не было прощания, не было слов. Только чувство, будто он теперь где-то глубже. В этом доме. В моей памяти. В пламени, которое ещё будет гореть.
Я остался один. С амулетом в руках и чувством, будто весь разговор был сном, а Зыбун — существом, которое можно увидеть лишь на границе яви и чего-то большего. Но тепло, которое он оставил, всё ещё отзывалось в груди. И я знал — он ушёл не навсегда. Просто по-кошачьи. Без прощаний.