Прутиков собирал чемоданы не спеша, вдумчиво. Снял планки с боковых тайничков, рассовал трехпроцентные облигации, аккредитивы. На самое дно чемодана расстелил тонкие пачки пятидесятирублевок, прикрыл их картонным вторым дном и начал укладывать вещи – уезжал в отпуск к Черному морю (это для ребят и чтоб на работе знали), а на самом деле он уже рассчитался, выписался и черную «Волгу» купил, на которой решил навсегда покинуть Урал.
Он все продумал.
Рисовалась ему будущая жизнь у теплого моря, скрытная и спокойная, в собственном домике. Нинку он потом вызовет. Встретит ее и, как ночью, положит ей на грудь свою измученную думами о грабежах непутевую головушку, как сынок народится. И будут они гулять втроем под пальмами степенно-весело. Прутиков закрыл один чемодан, взялся за второй.
В это время из замочной скважины выпал ключ, дверь приоткрылась.
– Тропин? Откуда? – в голосе недовольство.
– Молчи, старик, я – влип. Ругай, можешь врезать, но я – влип... Кранты, старик...
– Не паникуй! Расскажи толком.
Вы читаете окончание. Начало здесь
Тропин понуро сел на стул и рассказал про свои злоключения. Прутиков между тем думал. Он сидел напротив Тропина, облокотившись на стол и положив в ладонь подбородок, молча смотрел поверх головы своего неудачливого компаньона, смотрел в окно, в темное небо.
Тропин не смел заговаривать, ждал.
Прутиков стал обманывать себя, будто он не боится милиции. И первое время ему казалось, что делает это успешно. А теперь все чаще его мучили сомнения, зачем эти деньги, машина, кутежи с друзьями? Только знать, что тебя кто-то боится, кто-то восхищается удачами, что ты можешь, например, обхитрить кассира или инкассатора? Можешь, можешь!.. А на самом деле ничего не можешь. Каждая минута, каждый час – напряжение нервов, ума, силы воли. И с каждой минутой все ближе к развязке, к концу. А там, что там? Там расплата... Крыша...
Прутиков устал бояться милиции. Устал грабить, хитрить, обманывать. Он поймал себя к тому же и на трусости, чего не должно было бы быть, поймал в те томительные минуты ожидания, когда проносили мимо окна тело таксиста, когда плакала и хохотала труба, а клаксоны машин протяжно ей подвывали, и тот крик женщины...
Теперь он понял слова деда: «Пусть будут глаза болючие. Зато я прожил честно».
И теперь он страшно завидовал Витьке Зубакину, вернувшемуся из заключения. Завидовал его детской радости от ощущения свободы, спокойной походке, изумлению и отчаянному вызову в глазах: мол, плевал я теперь на вас всех, жориков. А такого пренебрежения к себе Прутиков никому но прощал. Прутиков взглянул на потерянного Тропина, сказал:
– Ну вот что: денег я тебе дам пятьсот рублей. Ксивы достанешь сам. Завтра я уезжаю в отпуск. Только тебе могу сказать – совсем уезжаю. Скучно здесь стало. Приглянется какое дело – дам знать. А пока тебе надо устроиться на работу в тихое местечко, в тихом городке, выждать, пообсмотреться. Там будет видно. Сегодня есть дело. Проучить одного надо. По-моему, стукач. Дразнить станет всякая шулупень. Заведет в темень. Если они не осилят, сдрейфят – сделаешь ты. Но так, чтоб никто тебя не видел.
– Ясно, – кивнул Тропин.
– Щеку покажи завтра же в каком-нибудь здравпункте подальше от города. А сейчас приводи себя в порядок и топай. Усек?
– Усек. Ну что ж, рискнем на прощанье. Может, найдешь стопарик?
– Эт-то всегда найдется...
* * *
Илья с Виктором вернулись домой часов в десять вечера. Парень привез их на самосвале к самому подъезду.
В комнате Женька с Климом и еще двое со стройки в расстегнутых рубахах сидели на полу на одеяле и играли в карты. Тут же валялись сигареты, пустые бутылки. Тут же возле них вертелся Тигр, пытался укусить откуда-то взявшийся детский мяч. Тигр бросился к Виктору, перевалился через гитару – струны вздрогнули, щенок испугался, замер, оглянулся, потом подкрался к гитаре – обнюхал, пошевелил лапой струны – дрожат, наклонив голову, послушал, снова перевалился через нее и смело кинулся к хозяину.
– Витя, тут к тебе пацан со своей дамой сердца приходил. Все со щенком играли, тебя ждали. Деньги какие-то принесли, – сказал Клим. – Рубль. Все медью.
– Я им завтра всыплю за это. Понимаешь, мороженым угостил, а они мне медь собрали.
Виктор наклонился к Тигру, подставил руки. Щенок взобрался в ладони, повизгивая, лизнул, вытянул передние лапы, положил на них голову и, помахивая хвостом, блаженно закрыл глаза. Он подрос. И ему уже мало двух ладоней. Теперь ему надо было покупать кости, чтоб окрепли зубы.
– Есть хотите? – спросил Клим, повернувшись. – Мы уже. Оставили вам жареной картошки и полбутылки вермута, для аппетита. В холодильнике колбаса, кефир...
– Разберемся, – сказал Илья. – Опять играете на деньги?
– Да ты что? Простой кинг! – сказал Клим.
– Вижу. А спать не пора?
– Счас, – сказал Клим. – Докончим партию и пойдем перед сном прогульнемся. Вам привет от Вовы. Температура тридцать семь. Скоро выпишут.
После ужина Илья вымыл бутылки из-под кефира, составил их в сетку.
– Ребята, что на завтрак взять?
– Я с тобой, – сказал Виктор, надевая пиджак.
Где-то заскулил Тигр.
– Витя, он на балконе, – крикнул Клим. – Вытащи.
Щепок просунул голову в решетку балкона и застрял. Виктор вытащил Тигра и оттрепал за ухо. «Сейчас сходим в магазин, сяду и напишу письмо Мохову, – подумал он. – И еще – я позвоню ей».
– А вы куда? – спросил Женька.
– В магазин, котенок.
– Подождите, мы сейчас.
Все было буднично, и ничего плохого не думалось. Был открыт балкон. Виднелась роща. За ней аэродром на взгорке. Горела вывеска «Светлячок». Под ногами вертелся щенок, жалобно скулил и заглядывал в глаза.
Ребята встали, надев пиджаки, застегнулись. Все черные. Пошли к двери. Щенок сел перед ними, задрал кверху морду и взвыл тонко, пронзительно.
Виктор вздрогнул и остановился.
– Что это с ним? – спросил Илья.
– Ты что, Тигруша, – Виктор присел перед щенком, – не хочешь оставаться один? – Щенок, поскуливая, облизал ему руки, резво отбежал к двери и сел. И снова взвыл.
– Ну, ладно, ладно, я скоро вернусь.
У магазина толпились парни. Кто-то в середине бренчал на гитаре.
– Я схожу в магазин и вернусь домой. Погуляю с Тигром, а после немного позанимаюсь, – сказал Илья, сворачивая к магазину.
– Дядя Витя! – Из сквера выскочил Марат, горячо зашептал: – Иди-ка сюда.
– Ты чего не спишь?
– Успею. Вы куда пошли, дядя Витя?
– В парк.
Марат потянул Виктора за рукав и, тараща глаза, зашептал на ухо:
– Сейчас на лавочке... сидели парни с гитарами. Они кого-то убить собираются. Во-он те!
– Спасибо, Марат. А сейчас кыш спать. Поздно.
– Пойдемте к танцплощадке, – предложил Женька.
– А твой бывший синяк не против? – опросил Виктор.
Сравнявшись с ребятами, Виктор оглянулся: «Все ясно!» Компания разделилась, окружила.
– Кстати, драться-то ты умеешь? – спросил Виктор Женьку.
– Махать руками каждый может! – сказал Женька.
– Иди-ка ты, Женя, домой, – сказал Виктор, и вмиг представилось ему колхозное поле с горохом. Как ползали, обрывали стручки и ели сочный зеленый горошек, смеялись над анекдотами шутника шофера, маленького, верткого. После приехали на строительство к бетонщикам и там перекидывались остротами. А девчата угощали их печеной картошкой. В котловане дотлевал костер.
А сейчас он понял, что за ним охотятся. Когда он оглянулся, мелькнуло лицо Прутикова.
Виктор пошарил в карманах. Кроме спичек и денег, ничего не было. «Надо как-то отправить Женьку домой, – подумал он. – Клим ихний. На него не кинутся. На меня для начала тоже. Слишком открыто. Задираться будут на Женьку».
Он вдруг понял, что удивительно спокоен. И удивился своей холодной рассудочности. «Что это с тобой, Зубакин? – спросил он себя. – Уж не хочешь ли ты подставить спину? Ну, нет, шалишь... Конечно, не хочешь. Ведь еще растут искривленные березки в память о матери, еще лежит в больнице Вова. И на кого-то смотрят из-под черных прямых волос глаза той девчонки с велосипедом. В общежитии скулит щенок, ждет тебя. А на Севере пилит и пилит лес Гришка. Сейчас уже там созрела морошка. И начинает краснеть рябина».
В парке горел свет только на аллеях и на танцевальной площадке. Играли танго. На площадке было тесно, кто танцевал твист, кто танго, некоторые вовсе топтались на месте.
Вокруг площадки под березами народу раза в два больше танцующих.
– Жень, иди потанцуй, – предложил Виктор.
– Да ну, скоро кончится музыка. И потом, чего я один?
В это время подошли какие-то парни с девчатами, обозвали Женьку морским волком и увели с собой.
– Может, двинем домой? – сказал Клим.
– Айда, – согласился Виктор. – Только пойдем прямиком, а то на аллеях светло и много свидетелей.
Клим стал озираться и шарить в карманах спички.
– На, – предложил Виктор свои.
Из беседки навстречу им поднялись несколько человек.
«Девять, – сосчитал Виктор. – Неплохо. И все сосунки».
Первым шел с гитарой на плече парень с фигурой боксера.
«Это, пожалуй, проще».
– Крика не будет, – сказал, подходя, парень с гитарой. – Что надумал?
– А что будет, если не надумал? Многовато вас, как я погляжу.
– Ничего страшного не будет. Или – или. Отправишься к прабабушкам пить чай.
– Конкретней.
– Что надумал?
– Скажи, пожалуйста, дело с таксистом уже закрыто?
– Закроют. Только без нас.
– Уяснил. Теперь еще вот что: это все твои жорики-чумарики?
– Мои.
– Жидковатые больно.
– Ничего, подрастут.
– Бить-то жалко.
– А это еще кто кого.
Партнеры по картам присоединились к девяти. Клим стоял чуть в стороне, плечом к березе, курил.
– Ну так что? – парень снял с плеча гитару, поставил на землю и оперся на нее рукой. Тускло блеснул перстень.
– А ничего! Стерва ты! – размахнулся и ударил. Что-то мягко хрустнуло под рукой. Парень ойкнул и полетел вместе с гитарой в ноги своей стае. Кто-то подлетел к Виктору сбоку и – не успев дотянуться – лег.
– Витя, держись! Царапайся!
«О черт! Откуда-то принесло Илью», – мелькнула мысль в свалке.
– А ну, кто на Куличкова! Ха! Ха! Забыли, гады, сволочи, Куличкова. Ну, ну! Помахайте ручками. Ах, ты нож? На! Помни!.. Ах, ты еще и вон как? На еще!..
Виктора кто-то укусил за руку. Кто-то замахнулся на него гитарой. Он успел присесть, гриф хрястнулся с березу, отлетел.
– Кранты! – завопил кто-то. – Мильтоны!
– Ходу!
Вдруг умолк Илья.
– Илья, Илья-я! – закричал Виктор. Илья молчал. В голове стало невыносимо жарко. «Все», – подумал он, и, уже ничего не понимая от злости, стал махать кулаками и раскидывать наседавших юнцов.
Сбегался народ. Кто-то кричал:
– Милиция! Где милиция?
Виктор опомнился, когда услышал свисток. Опустил руки, но кулаки разжать не смог. И вдруг он почувствовал чуть сбоку, под сердцем, острую боль. Удивленно прислушался к себе, прижал ладошкой. Рубаха была мокрой. «Подрезали», – безразлично к себе подумал он.
– Илья, Илья! – стал искать Илью.
Кто-то валялся на земле, кто-то убегал.
– Не берите его! Он от десятерых отмахивался! – защищали спотыкающегося Виктора.
Илья лежал ничком. Виктор поднял его. Тот очнулся, открыл потускневшие глаза. Из виска сочилась кровь.
– Голова звенит. Знаешь... Кастетом... Я снова руку вывихнул. Да чего ты меня держишь, как девочку? Пусти... Задержите Соловья-Прутикова и Клима Раннева, – сказал Илья подошедшему милиционеру. – Остальные – мура! – добавил он, покачиваясь.
Подошла еще «скорая» и милицейская машины.
– Соловья, Соловья возьмите! – беспокоился Илья.
– Илья, здесь его не было, – сказал Виктор.
– Это ты нам прически портил? – остановился один возле березы, у которой сидел Виктор.
– Был грех!
– Силе-ен!
– А где Соловей, не скажешь?
– Прекратить разговоры! – пробасил милиционер, совсем еще мальчик. – Отойдите, отойдите, товарищи! Мешаете! – он непрестанно раскидывал руки, будто собирался обнять всех любопытных.
И тут вовсе близко, за березами, началась перестрелка. Тотчас же из темноты кустов выскочил пожилой милиционер с собакой на руках. Собака жалобно повизгивала, стараясь лизнуть рану на боку.
Следом почти вынесли его.
Зубакин, теряя сознание, словно издалека услышал:
– А-а-а! Паразиты! Стукачи! Не возьмете! Нет!
Человек вырывался. Кидался кусаться.
А Виктору за эти последние полчаса жизни привиделся солнечный-солнечный день. Как идут они с Моховым по цветистому прилужыо Тобола, как вдруг широко открывается вид на взгорок, на розовую кипень цветущего сада. А навстречу бегут маленькая светловолосая девочка и большая серая собака. У девочки круглые синие глаза. Она бежит по лугу, по белым ромашкам и звонко смеется. Смеется и кидается ей навстречу Мохов.
И Зубакин чувствует себя таким счастливым в этот солнечный день, что падает в цветы. И земля качает его, баюкает и несет куда-то...
Зубакина несли на носилках к «скорой».
Врач торопила.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Прокопьева Зоя
Вы читали окончание рассказа. Начало здесь
Серия "Любимые" здесь