— Опять из своего вертепа? – Голос Вити, пропитанный неприкрытой желчью, ударил Аллу, едва она переступила порог квартиры. Он стоял, прислонившись к косяку кухонной двери, скрестив руки на груди. Его домашняя футболка была помята, волосы взъерошены, а на небритом лице застыло выражение угрюмого недовольства, которое в последние недели стало для него почти перманентным.
Алла медленно сняла кроссовки, чувствуя, как приятная усталость после интенсивной тренировки смешивается с подступающим раздражением. Лёгкая испарина на лбу ещё не высохла, а в мышцах играла та сладкая ломота, которая всегда приносила ей удовлетворение. Она специально выбрала этот зал, чуть подальше от дома, с хорошими тренажёрами и толковыми инструкторами. Три раза в неделю она сбегала туда, чтобы выплеснуть накопившееся за день напряжение и почувствовать себя живой, сильной, подтянутой.
— Если ты про тренажёрный зал, то да, оттуда, – спокойно ответила она, стараясь не поддаваться на провокацию. Она повесила на крючок свою спортивную куртку, под которой была облегающая майка, выгодно подчёркивающая её постройневшую фигуру.
— Нарядилась, накрасилась, – злобно прошипел Витя, его взгляд неприязненно скользнул по её одежде, задержался на лице, где ещё оставались следы лёгкого дневного макияжа, который она не всегда успевала смыть перед тренировкой. – Мужиков там цепляешь, да? Признавайся, не таись! Кого сегодня подцепила? Очередного качка безмозглого или тренера своего обхаживала?
Алла устало вздохнула, проходя в комнату. Она бросила спортивную сумку на пол у дивана. Этот разговор повторялся с пугающей регулярностью, становясь всё более агрессивным и язвительным. Раньше Витя относился к её увлечению спокойно, даже с какой-то снисходительной иронией. Но последние пару месяцев его словно подменили.
— Витя, я уже сто раз тебе говорила, – она повернулась к нему, стараясь сохранять самообладание, хотя внутри уже всё начинало кипеть.
— Да что ты? Говорила она…
— Я всего лишь слежу за собой и занимаюсь спортом, а не ищу себе в тренажёрке новых мужиков, так что хватит этих пустых истерик, Витя!
— И я должен тебе поверить сейчас?
— Да у меня нет на это ни времени, ни, представь себе, никакого желания. Я хожу туда, чтобы чувствовать себя лучше, чтобы быть в тонусе. Неужели это так сложно понять?
— Врёшь! – взвился он, отталкиваясь от косяка и подходя к ней ближе, его глаза нехорошо сузились. Запах несвежего дыхания и чего-то кислого, возможно, вчерашнего пива, неприятно ударил Алле в нос. – Все вы бабы одинаковые! Только дай повод хвостом крутить! Думаешь, я не вижу, как ты туда собираешься? Как перед зеркалом вертишься? Для кого стараешься, а? Не для меня же! Я-то тебя и такой знаю, какая есть!
Его слова были грубыми, оскорбительными, но Алла уже почти привыкла к этому потоку необоснованных обвинений. Она видела, как в его глазах разгорается тёмный огонь ревности, иррациональной, слепой, пожирающей всё на своем пути.
— Стараюсь для себя, Витя, – твёрдо сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Потому что мне нравится быть подтянутой и энергичной. Потому что мне надоело чувствовать себя развалиной после целого дня в офисе. И если тебе это не нравится, то это твои проблемы, а не мои.
— Мои проблемы?! – он почти зарычал, его лицо побагровело. Он сделал ещё шаг, сокращая дистанцию до минимума, так что Алла почувствовала его горячее, прерывистое дыхание на своей щеке. – Мои проблемы начнутся, если я ещё раз узнаю, что ты там хвостом крутишь! Я тебе ноги переломаю, поняла?! Чтобы дома сидела, как все нормальные жёны! Чтобы знала своё место!
Угроза прозвучала так отчётливо, с такой неприкрытой злобой, что Алла на мгновение застыла. Это было что-то новое. Раньше он ограничивался криками и оскорблениями, но до прямых угроз физической расправы дело ещё не доходило. Холодок пробежал у неё по спине, но тут же сменился волной ледяного гнева.
— Так вот значит как, – голос Аллы стал жёстким, стальным, без тени прежней усталости или желания оправдываться. Она выпрямилась, её взгляд в упор встретился с его бешеным взглядом. – Вместо поддержки, вместо элементарного доверия – угрозы? Ты действительно думаешь, что можешь указывать мне, как жить, и чем заниматься, прикрываясь своей больной ревностью?
Она видела, как на его лице промелькнуло удивление от такой резкой смены её тона, но он тут же снова нахмурился, готовый продолжать атаку. Но Алла не дала ему такой возможности.
— Хватит этих пустых истерик, Витя, – отрезала она, и в её голосе не было ни капли страха, только холодное, окончательное презрение. – Если ты мне не доверяешь и способен только на такое, то нам с тобой не по пути. Занимайся своей ревностью сам. Избавь меня от этого спектакля.
Она резко развернулась, подхватила свою сумку и, не глядя на него, прошла в спальню, оставив его одного посреди комнаты, с его невысказанной яростью, искажённым от злобы лицом и ощущением, что привычный мир, где он был хозяином положения, начинает безвозвратно рушиться. Витя смотрел ей вслед, его кулаки непроизвольно сжимались, а в груди клокотало бешенство, смешанное с какой-то непонятной, пугающей пустотой.
Следующие несколько дней превратились в тягучее, наполненное невысказанным напряжением существование. После того вечернего взрыва Витя замолчал. Но это было не то примирительное молчание, которое иногда наступает после ссоры, когда оба остывают и ищут пути к примирению. Нет, его молчание было тяжёлым, давящим, как свинцовая плита, опустившаяся на их квартиру. Он передвигался по комнатам тенью, избегая встречаться с Аллой взглядом, на её редкие, чисто бытовые вопросы отвечал односложно, сквозь зубы, или вовсе игнорировал. Атмосфера в доме стала настолько плотной, что, казалось, её можно было резать ножом.
Алла старалась держаться. Она ходила на работу, механически выполняла свои обязанности, улыбалась коллегам, но внутри всё сжималось от предчувствия чего-то неотвратимого. Вечера стали пыткой. Витя обычно усаживался перед телевизором, бездумно щёлкая каналами, или утыкался в телефон, демонстративно не обращая на неё внимания. Любая попытка Аллы завести разговор, даже на нейтральную тему, натыкалась на стену холодного отчуждения.
Во вторник, когда подошло время её очередной тренировки, Алла почувствовала, как внутри всё похолодело. Мысль о том, чтобы снова спровоцировать его ярость, была невыносима. На мгновение мелькнула малодушная идея остаться дома, придумать какую-нибудь отговорку. Но она тут же отогнала её. Уступить сейчас означало признать его правоту, позволить ему контролировать её жизнь, её тело, её увлечения. Нет, она не могла на это пойти. Это стало уже делом принципа.
Собирая спортивную сумку, она чувствовала его незримое присутствие, словно он стоял за её спиной, буравя её осуждающим взглядом, хотя он находился в другой комнате. Она намеренно выбрала более свободную футболку и леггинсы поскромнее, не такие обтягивающие, как обычно. И тут же мысленно выругала себя за эту уступку его паранойе. Почему она должна подстраиваться, почему должна оправдываться за то, что просто хочет быть в форме?
Когда она уже стояла в прихожей, обуваясь, он вышел из комнаты. Не говоря ни слова, прошёл мимо на кухню. Но Алла успела поймать его мимолётный, тяжёлый взгляд, полный плохо скрываемой враждебности. Этот взгляд сказал больше, чем любые слова. Он словно говорил: «Я всё вижу. Я всё знаю. И ты ещё пожалеешь».
Тренировка в тот вечер не принесла обычного удовлетворения. Мысли постоянно возвращались к Вите, к его молчаливой угрозе. Алла то и дело ловила себя на том, что выполняет упражнения автоматически, не чувствуя ни радости, ни прилива сил. Когда она вернулась домой, Витя уже был там. Он сидел на кухне и пил чай, глядя в окно. На её тихое «Привет» он даже не повернул головы.
Ужин прошёл в гнетущей тишине. Алла поставила перед ним тарелку с его любимой запечённой курицей и картофелем. Он несколько раз ковырнул вилкой в еде, потом демонстративно отодвинул тарелку.
— Что, невкусно? – не выдержала Алла, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Нет аппетита, – буркнул он, не глядя на неё, и снова уставился в окно.
В последующие дни его тактика изменилась. Он больше не молчал так демонстративно, но начал цепляться к ней по мелочам, и каждая его придирка, так или иначе, была связана с её «неподобающим» увлечением.
— Опять у тебя эта майка, как у портовой девки, вся в обтяжку, – бросил он однажды утром, когда она собиралась на работу, хотя майка была обычной, офисной, просто хорошо сидела на её подтянутой фигуре. – Все мужики на работе, наверное, слюни пускают.
Или, когда она возвращалась с тренировки, немного раскрасневшаяся и оживлённая, он мог процедить с язвительной усмешкой:
— Что-то ты сегодня слишком весёлая. Видимо, хорошо «потренировалась» там, со своими дружками-качками?
Алла старалась не реагировать, пропускать эти уколы мимо ушей, но это было всё труднее. Каждое его слово было как маленькая капля яда, медленно отравляющая их совместную жизнь. Однажды он устроил ей целую сцену из-за того, что ужин, по его мнению, был готов «не вовремя», хотя она вернулась из зала и сразу встала к плите, а он просто пришёл с работы раньше обычного.
— Конечно, тебе же важнее своей филейной частью в зале трясти, чем мужа накормить! – кричал он тогда, размахивая руками. – Пока я тут пашу, как проклятый, ты там развлекаешься!
Напряжение в доме достигло такой точки, что Алла чувствовала себя как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Она почти перестала спать, постоянно прислушиваясь к его дыханию, к каждому шороху, ожидая нового взрыва. Витя же, казалось, получал какое-то извращённое удовольствие от этой пытки. Он больше не кричал так, как в тот первый вечер, но его молчаливое осуждение, его язвительные замечания, его демонстративное пренебрежение и постоянные подозрения давили на неё гораздо сильнее. Она понимала, что это лишь затишье перед бурей, что он копит злость, и следующий взрыв будет гораздо страшнее.
Иногда, оставшись одна, Алла пыталась проанализировать, что происходит. Она вспоминала Витю таким, каким он был раньше – весёлым, заботливым, тем, в кого она когда-то влюбилась. Куда всё это делось? Что превратило его в этого угрюмого, ревнивого тирана? Неужели её невинное увлечение спортом могло так его изменить? Или это было в нём всегда, просто дремало до поры до времени, а сейчас вырвалось наружу? Чувство глубокой обиды смешивалось в её душе с упрямым нежеланием сдаваться, с какой-то злой решимостью отстоять своё право быть собой. Она ещё не знала, чем всё это закончится, но интуитивно чувствовала, что точка невозврата уже пройдена.
Пятничный вечер встретил Аллу не только привычной усталостью после заключительной на этой неделе тренировки, но и зловещей тишиной в квартире. Обычно в это время Витя уже сидел перед телевизором или возился на кухне, но сегодня его не было видно. Смутное беспокойство шевельнулось в груди, когда она, сняв кроссовки, прошла в гостиную. И тут же замерла.
Витя стоял посреди комнаты, спиной к ней, и что-то держал в руках. Алла не сразу поняла, что это. Потом её сердце ухнуло вниз: её телефон. Он медленно повернулся, и на его лице была такая смесь злорадного триумфа и затаённой ярости, что Алла почувствовала, как по спине пробегает ледяной озноб. Он не кричал. Он смотрел на неё так, будто она была отвратительным насекомым, которое он только что пригвоздил к доске.
— Ну что, допрыгалась, красавица? – его голос был обманчиво спокоен, но в этой тишине таилась буря. Он поднял её телефон, экран которого светился, и помахал им в воздухе, словно флагом победы. – Думала, я совсем тупица? Думала, я ничего не замечу?
Алла молчала, пытаясь справиться с волной негодования. Он рылся в её телефоне! Без спроса, без её ведома! Это было низко, подло, это переходило все границы.
— Что ты себе позволяешь, Витя? – наконец произнесла она, и в её голосе зазвенел металл. – Ты какого чёрта полез в мой телефон?
— А я, значит, должен был спокойно смотреть, как моя жена шашни крутит на стороне? – он сделал шаг к ней, и его спокойствие начало давать трещину, голос стал громче, срываясь на визгливые ноты. – Я тут, оказывается, рога ношу, а она, видите ли, «просто спортом занимается»! Вот, полюбуйся! – он ткнул пальцем в экран телефона, который держал почти у её лица. – Что это такое, а? Объясни мне!
Алла мельком взглянула на экран. Там была открыта её переписка в мессенджере с Леной, её давней подругой, с которой они иногда пересекались в зале. Витя выделил одно сообщение от Лены: «Алка, ты видела сегодня новенького тренера в зале? Тот, что с татухой на бицепсе? Как он тебе? Мне кажется, немного самовлюблённый, но фигура, конечно, огонь! Ты к нему на консультацию не записывалась? Говорят, он по растяжке спец». Ниже был ответ Аллы: «Да видела мельком, Лен. Обычный. Не, не записывалась, мне и так нагрузки хватает».
— И что здесь такого? – Алла посмотрела на Витю с нескрываемым изумлением. – Это Лена, моя подруга. Мы обсуждаем тренера. Что здесь криминального? Ты в своём уме вообще?
— Подруга! – Витя издевательски скривил губы. – Знаем мы этих подруг! Прикрытие для твоих похождений! «Фигура, конечно, огонь!» – передразнил он писклявым голосом. – «Консультации» тебе нужны, да? Какие ещё консультации, кроме тех, что тебе мужики в койке дают?!
Терпение Аллы лопнуло. Окончательно и бесповоротно. Вся усталость, всё накопившееся раздражение, вся обида на его бесконечные подозрения и унижения вырвались наружу ледяным, презрительным спокойствием.
— Ах, вот оно что, – протянула она, и на её губах появилась ядовитая усмешка. – Ты, оказывается, ещё и мастер по высасыванию грязи из пальца. Мои поздравления, Витя, ты достиг вершин паранойи. Теперь любая моя переписка, любое слово, сказанное не о тебе, любимом, будет трактоваться как измена? Браво! Ты просто гений дедукции.
Её сарказм, её холодное презрение подействовали на него как красная тряпка на быка. Его лицо исказилось, глаза налились кровью.
— Ты ещё смеешь издеваться, дрянь?! – взревел он, забыв о своём показном спокойствии. – Я тебя на чистую воду вывел, а ты тут цирк устраиваешь! Думаешь, я не понимаю, что за этими «консультациями» стоит? Думаешь, я не знаю, чем вы там в своих залах занимаетесь? Разрядилась, потная, возбуждённая – самое то для мужиков! А я, значит, должен это всё хавать?!
— Да что ты вообще можешь знать о том, чем я там занимаюсь? – голос Аллы оставался ровным, но каждое слово было наполнено сталью. – Ты, который дальше дивана и телевизора ничего не видишь? Ты, который сам себя довёл до состояния обрюзгшего тюленя и теперь бесишься от того, что я не хочу превращаться в такое же унылое существо? Да, я хожу в зал! Да, я потею! Да, я чувствую себя после этого живой и полной сил! И если тебя это так коробит, если твоё мужское эго не выдерживает того, что твоя жена хорошо выглядит и следит за собой не ради тебя, а ради себя самой, то это исключительно твои проблемы, Витя!
Он задохнулся от такой откровенной, беспощадной правды. Он привык к её попыткам оправдаться, к её усталым объяснениям, но такой прямой, уничтожающей атаки он не ожидал.
— Ах ты… Ах ты ж… – он задыхался, подбирая слова, но из него вырывались только бессвязные ругательства и оскорбления, касающиеся её внешности, её ума, её моральных качеств. Он обвинял её во всех смертных грехах, вываливая на неё весь тот яд, который копился в нём месяцами. Он кричал о том, что она его не уважает, что она дешёвка, ищущая приключений на свою пятую точку, что она специально его провоцирует своей одеждой, своим поведением.
Алла слушала его, и с каждым его словом что-то внутри неё умирало. Та маленькая надежда, что он одумается, что он поймёт, что их отношения ещё можно спасти, исчезала, как дым. Перед ней стоял не её муж, не тот человек, которого она когда-то любила, а чужой, озлобленный, жалкий в своей ревности мужчина, который был готов уничтожить всё, лишь бы доказать свою мнимую правоту.
— Знаешь, Витя, – сказала она, когда поток его оскорблений немного иссяк, и он тяжело дышал, глядя на неё с ненавистью. – Ты сейчас очень убедительно доказал только одно: что я не ошиблась, решив заняться собой. Потому что жить рядом с таким, как ты, можно только имея очень крепкие нервы и очень хорошую физическую форму. Чтобы было куда бежать от твоего безумия.
Она больше не пыталась ничего объяснять про телефон, про Лену, про тренера. Это было бессмысленно. Он не хотел слушать. Он хотел только обвинять, унижать, утверждать свою власть. И она больше не собиралась играть в эту игру. Скандал разгорался с новой силой, но теперь это был уже не просто скандал. Это была война, в которой не могло быть победителей.
Слова Аллы, холодные и острые, как лезвие, окончательно вывели Витю из себя. Его лицо исказилось гримасой такой ярости, что на мгновение Алле стало не по себе, но она не отвела взгляда, встречая его ненависть с ледяным спокойствием. Он больше не кричал, он хрипел, слова застревали у него в горле, смешиваясь с тяжелым, прерывистым дыханием. Он сделал резкий шаг вперед, и Алла инстинктивно отступила, понимая, что словесная перепалка вот-вот может перейти в нечто худшее.
— Ах, бежать ты собралась? – прошипел он, его глаза метали молнии. – Бежать к своим хахалям, к этим качкам безмозглым, которые только и ждут, чтобы такую, как ты, облапать? Я тебе покажу, как бегать! Никуда ты от меня не денешься!
В следующий момент он попытался схватить её за руку. Алла, ожидавшая чего-то подобного, резко отдёрнула руку, её реакция, отточенная на тренировках, оказалась быстрее. Её спокойствие мгновенно сменилось контролируемой, но от этого не менее сильной яростью. Годы унижений, подозрений, его эгоизм, его нежелание видеть в ней личность – всё это взорвалось в ней с неудержимой силой.
— Руки убрал! – Голос её был негромким, но таким властным, что Витя на мгновение опешил. – Ты что себе возомнил? Что можешь меня трогать, когда тебе вздумается? Что я твоя собственность? Ошибаешься, Витя. Очень сильно ошибаешься.
Он, однако, быстро пришёл в себя. Удивление на его лице сменилось ещё большей злобой. Мысль о том, что она не только не боится его, но и смеет ему указывать, была для него невыносима.
— Я твой муж! – взревел он, снова пытаясь приблизиться. – И ты будешь делать то, что я скажу! Хватит этих твоих тренажёрок, хватит этих нарядов! Будешь сидеть дома, как все нормальные бабы, и знать своё место! Иначе…
— Иначе что? – Алла прервала его, не дрогнув. Она стояла прямо, её фигура, подтянутая и сильная, излучала уверенность, которая бесила его ещё больше. – Что ты мне сделаешь, Витя? Снова будешь угрожать ноги переломать? Или придумаешь что-то новенькое из своего арсенала домашних тиранов? Только учти, я больше не та забитая девочка, которую ты когда-то взял замуж. Я изменилась. И я не позволю тебе сломать мне жизнь только потому, что ты не можешь смириться со своими комплексами.
Это было последней каплей. Он бросился к ней, но не для того, чтобы ударить – его целью была спортивная сумка, которую она всё ещё держала в руке, словно символ её независимости, её «другой» жизни, которую он так ненавидел. Он хотел вырвать её, растоптать, уничтожить, как будто это могло вернуть ему контроль над ней, над ситуацией.
— Дай сюда эту дрянь! – рычал он, вцепляясь в ремень сумки.
Алла не отпустила. Началась короткая, яростная борьба. Он тянул сумку на себя, она – к себе. Его лицо было искажено от злобы, её – от решимости. В какой-то момент ремень сумки не выдержал и с треском лопнул. Сумка упала на пол, из неё высыпались кроссовки, бутылка с водой, полотенце. Витя, тяжело дыша, посмотрел на разбросанные вещи, потом на Аллу. В его глазах было что-то звериное.
— Вот видишь! – злорадно выдохнул он. – Я же говорил, что ты никуда не пойдёшь! Теперь ты моя!
Но Алла смотрела не на него. Она смотрела на свою разорванную сумку, на свои вещи, разбросанные по полу. И в этот момент она поняла, что всё. Это конец. Не просто ссоры, не просто очередного скандала. Конец их брака, их совместной жизни, всего того, что когда-то их связывало. И в ней не было ни сожаления, ни страха. Только холодная, выжигающая всё внутри пустота и странное, горькое чувство освобождения.
Она медленно подняла голову и посмотрела на Витю. Её взгляд был спокойным, почти отстранённым.
— Знаешь, Витя, – произнесла она тихим, ровным голосом, в котором не было и тени прежней ярости, только безграничная усталость и окончательное решение. – Ты можешь разорвать мою сумку. Ты можешь даже попытаться запереть меня в этой квартире. Но ты никогда больше не сможешь заставить меня чувствовать себя виноватой за то, что я хочу быть счастливой. За то, что я хочу быть собой.
Он смотрел на неё, не понимая. Он ожидал слёз, истерики, мольбы о прощении. Но её спокойствие, её отстранённость пугали его больше, чем любой крик.
— Что… что ты несёшь? – пробормотал он, его уверенность начала таять.
— Я несу то, что давно должна была сказать, – Алла чуть заметно усмехнулась, но в этой усмешке не было веселья, только горечь. – Раз ты так хочешь, чтобы я никуда не ходила, чтобы я сидела здесь, в этой клетке, которую ты называешь домом, то сиди в ней сам. Наслаждайся своей ревностью, своими подозрениями, своим одиночеством. А я ухожу.
— Куда это ты уходишь?! – снова взвился он, но в его голосе уже не было прежней силы, только паника. – Ты не посмеешь! Я тебе не позволю!
— Ты мне уже ничего не можешь запретить, Витя, – спокойно ответила Алла. Она обошла его, не глядя на разбросанные вещи, и направилась в спальню. – Потому что для меня тебя больше не существует. Есть только человек, который пытался меня сломать, но у него ничего не вышло.
Витя остался стоять посреди гостиной, растерянный, опустошённый. Его ярость иссякла, оставив после себя только горький привкус поражения и недоумения. Он слышал, как в спальне открываются и закрываются ящики, как Алла спокойно и методично собирает какие-то вещи. Он хотел что-то крикнуть, броситься за ней, остановить, но ноги словно приросли к полу. Какая-то часть его сознания понимала, что это конец, что она говорит серьёзно, что она действительно уходит.
Через некоторое время Алла вышла из спальни с небольшой дорожной сумкой в руках. Не той, спортивной, которую он разорвал, а другой. Она прошла мимо него, не удостоив даже взглядом. У самой двери она на мгновение остановилась, но не обернулась.
— Можешь считать, что я пошла «к своим качкам», – её голос был абсолютно ровным, без всякого выражения. – Так тебе, наверное, будет проще всё это переварить. Прощай, Витя.
Она открыла дверь и вышла. Щёлкнул замок. Витя остался один в пустой квартире, среди разбросанных вещей из её спортивной сумки. Он смотрел на них, и ему вдруг стало невыносимо тоскливо. Ярость ушла, оставив после себя только выжженную землю в его душе и оглушающую тишину, в которой эхом отдавались её последние слова. Он сел на диван, обхватил голову руками. Впервые за долгое время он почувствовал себя не разъярённым ревнивцем, а просто бесконечно одиноким человеком, который своими же руками разрушил всё, что у него было. Но изменить уже ничего было нельзя. Мосты были сожжены дотла, и каждый остался на своём берегу, опустошённый и озлобленный, но вместе им уже не быть…