Глава 4. Заключительная
Дождь барабанил по окнам кабинета, будто настойчиво пытаясь достучаться до сознания Стрельцова. Александр стоял у окна, наблюдая, как серые струи, словно слезы, стекают по стеклу. Обычно он любил дождливую погоду — она успокаивала мысли, словно смывая ненужное, помогала рассуждать яснее. Но сегодня тяжелые тучи будто навалились на его плечи тяжелым одеялом усталости.
На столе, как безмолвный свидетель, лежала раскрытая шкатулка с документами профессора Ярового. Рядом — чашка чая, давно утратившего тепло, как и жизнь того, кому она принадлежала, и недоеденный бутерброд — символ прерванной жизни. Александр не смыкал глаз почти сутки, пытаясь распутать нити этой семейной драмы, где каждый участник играл свою роль в печальной пьесе.
Стук в дверь вырвал его из размышлений.
— Войдите, — отозвался Стрельцов, не находя в себе сил оторваться от завораживающего танца капель.
Лебедев вошел, стряхивая с плаща дождевые капли, словно избавляясь от бремени принесенных новостей.
— Все уже собрались в конференц-зале. Нервничают, как муравейник перед грозой. Особенно Марк — всё время выходит звонить, будто загнанный зверь ищет выход.
Стрельцов медленно кивнул:
— Чувствует, что земля будто бы горит под ногами, — он скользнул взглядом по напарнику. Тот сразу заметил: в обычно спокойных глазах теперь застыл стальной блеск. Всё ясно – пора.
— Хватит. Этот спектакль затянулся, а невинные терпели слишком долго.
В конференц-зале — полнейшая, звенящая тишина. Ожидание висит в воздухе, как тяжёлый холодный туман. Антонина Яровая сидела с выпрямленной спиной — будто вечность таскала на плечах невидимый груз. Руки аккуратно сложены на коленях, но-то вот пальцы побелели, выдавая скрытое напряжение. Лицо... за эти пару дней оно словно постарело на десять лет.
Елена тасует бумаги в своей папке, будто в них спрятан секрет спасения или хотя бы крупица надежды. Марк нервно поглядывает на часы. Кажется, он вот-вот вскакивает и побежит, будто его считают приговорённым и отсчитывают последние моменты свободы.
И тут — дверь, негромкий скрип, шаги. Стрельцов входит в зал. В руках — шкатулка. Не просто коробочка, а что-то большее: будто держит в ладонях не предмет, а ключ ко всему происходящему.
Все трое вздрагивают — словно разряд тока прошёл по комнате.
— Добрый день, — говорит майор, и голос его звучит глухо, но уверенно. Он аккуратно ставит шкатулку на стол — с такой осторожностью, с какой кладут древний артефакт или заряженный капкан. — Благодарю, что пришли.
— Это же... — начала Антонина, узнавая вещь, хранившую семейные тайны.
— Да, шкатулка Виктора Семеновича, — подтвердил Стрельцов. — Я нашел ее в тайнике в его кабинете, где она ждала своего часа, как капсула времени.
— И что в ней? — нетерпеливо спросил Марк, подаваясь вперед с жадностью искателя сокровищ.
Стрельцов встретился с ним взглядом, проникающим, кажется, в самую душу:
— Правда, Марк Сергеевич. В ней правда. То, что не может лгать, даже когда очень хочется.
Что-то в голосе следователя заставило Марка отпрянуть. Он откинулся на спинку стула, пытаясь казаться непринужденным, но его выдавали мелкие капельки пота на лбу и нервное подергивание пальцев. Стрельцов достал документы, шелест которых прозвучал в тишине комнаты как предвестник бури.
— Я пригласил вас сюда, чтобы огласить последнюю волю профессора Ярового. И раскрыть завесу над обстоятельствами его смерти, которая оказалась не такой случайной, как хотелось бы некоторым.
Он разложил бумаги перед собой, словно карты, предсказывающие судьбу каждого из присутствующих.
— Согласно завещанию, дом остается в пожизненном пользовании Антонины Владимировны — тихая гавань для женщины, разделившей с профессором его последние годы. После ее ухода он переходит в собственность города для создания музея — память, которую нельзя будет стереть. Антикварная коллекция, собранная с такой любовью и знанием, передается в городской исторический музей с условием создания отдельной экспозиции имени профессора Ярового.
Елена тихо ахнула, но проглотила рвущиеся наружу слова.
— Денежные средства с банковских счетов, а также средства от продажи ценных бумаг, — Стрельцов сделал паузу, глядя на напряженные лица, — распределяются следующим образом: восемьдесят процентов направляются в благотворительный фонд помощи жертвам дорожно-транспортных происшествий, чтобы помочь тем, кто пережил то же, что когда-то пережил сам профессор. По десять процентов выделяются Елене Викторовне и Марку Сергеевичу.
Марк побледнел так, словно кровь отхлынула от его лица:
— Это какая-то ошибка. Отчим не мог... Он обещал...
— Завещание составлено по всем правилам и заверено нотариусом, — твердо прервал его Стрельцов. — Никаких юридических оснований для его оспаривания нет. Слова могут лгать, Марк Сергеевич, но документы — редко.
В комнате повисла тишина, тяжелая, как свинцовое небо за окном.
Дождь разошёлся всерьёз! Капли хлестали по окну так, будто спешили: давайте, давайте уже! Пора, развязка близко… Эта история слишком долго томилась в полумраке.
— Но это ещё не всё, — Стрельцов вдруг поднял запечатанный конверт. В нём — слова, переданные с того света. Последний голос человека, которого давно нет рядом. — Профессор оставил письмо — для всех вас. Здесь он объяснил свой выбор… и открыл такие тайны, о которых, может быть, вы не пожелали бы услышать.
Антонина зажмурилась на миг, а потом медленно выдохнула:
— Зачитайте… — попросила она почти шёпотом. Там был и страх, и хрупкая надежда.
Стрельцов вскрыл конверт и стал читать. Голос его, ровный, чуть глухой, рвался сквозь шум дождя:
— Профессор Яровой поведал, как двадцать лет назад трагедия врезалась в его жизнь:
старший брат и невестка — погибшие в автокатастрофе. Маленький Константин тогда остался совсем один.
Как он, Виктор, принял ребенка и воспитал как родного. Как годы спустя обнаружил, что его приемный сын Константин и дочь Елена полюбили друг друга, не зная о своем родстве. И как он, не в силах открыть правду, запретил их отношения, заслужив ненависть дочери, но спасая ее от страшной ошибки.
И о том, как Марк, случайно узнав эту историю, начал шантажировать профессора, угрожая рассказать Елене, если тот не перепишет на него большую часть наследства. И как в ночь перед смертью профессора между ними произошла ссора...
С каждым словом лицо Марка становилось всё белее, а Елена сжимала кулаки так, что ногти впивались в ладони, оставляя полумесяцы боли.
Когда майор закончил, в комнате воцарилась мертвая тишина. Только шум дождя за окном, словно плач по несбывшимся надеждам, нарушал это оцепенение.
— Это ложь, — наконец выдавил Марк, но его голос дрожал, выдавая страх. — Полная чушь. Я требую анализа почерка, экспертизы...
— Всё уже сделано, — спокойно ответил Стрельцов. — Почерк принадлежит профессору Яровому, в этом нет сомнений. Кроме того, у нас есть фотографии с места происшествия двадцатилетней давности и копии документов из полицейского архива. Профессор был очень тщателен в своем последнем деле — расследовании, которое он вел для защиты своей семьи.
Марк вскочил, как загнанный зверь:
— Вы не можете доказать, что я имею какое-то отношение к его смерти! Это был несчастный случай! Старик поскользнулся на лестнице!
Стрельцов покачал головой, и в его глазах читалась печаль человека, слишком часто видевшего худшие проявления человеческой натуры:
— Не совсем так, Марк Сергеевич. Мы обнаружили на вашем телефоне угрожающие сообщения, отправленные профессору за день до его смерти. Фраза "Или ты уничтожишь эти документы, или я сам это сделаю" звучит как прямая угроза, не находите?
— Я не... — Марк осекся, осознав, что загнан в угол своими же словами.
— Кроме того, — продолжил Стрельцов, — домработница Зинаида Петровна слышала вашу ссору с профессором вечером перед его смертью. Вы требовали денег и угрожали раскрыть какие-то махинации с университетскими фондами — которых, как мы выяснили, не существовало. Это была попытка шантажа, неуклюжая, как ваши последующие действия.
Марк рванулся к двери, как зверь, чувствующий приближение охотников, но там уже стоял Лебедев, преграждая путь к бегству.
— Марк Сергеевич Валентинов, вы задерживаетесь по подозрению в убийстве Виктора Семеновича Ярового, — официально произнес Стрельцов, и в его голосе звучала не столько строгость закона, сколько усталость человека, видящего, как алчность разрушает человеческие души.
Когда Лебедев увел арестованного, в комнате остались только женщины и Стрельцов. Елена сидела, закрыв лицо руками, словно пыталась спрятаться от правды, обрушившейся на нее. Антонина смотрела перед собой невидящим взглядом, будто заново переживая годы молчания и боли.
— Константин, — наконец произнесла Елена, подняв заплаканное лицо. — Отец знал, что мы с ним... что мы любили друг друга? Всё это время я думала, что он просто не одобрял наши отношения из-за разницы в возрасте...
Антонина медленно кивнула, и в этом движении была мудрость женщины, слишком долго хранившей тяжелые тайны:
— Знал. Он всегда знал, Лена. Поэтому и не мог тебе рассказать правду. Это бы разбило тебе сердце, а он скорее сам принял бы удар.
— А вместо этого он позволил мне ненавидеть его все эти годы, — горько усмехнулась Елена. — Я так злилась на него, что он не разрешал мне видеться с Костей после его развода...
— Он хотел как лучше, — тихо сказала Антонина, протягивая руку к падчерице, как оливковую ветвь мира. — Виктор всегда хотел как лучше. Даже когда делал больно, он пытался защитить.
К удивлению Стрельцова, Елена не отстранилась. Она позволила Антонине взять себя за руку, словно тонущий хватается за спасательный круг. Затем они обнялись — две женщины, связанные не кровью, а общей болью и потерей.
— Я должна рассказать тебе кое-что еще, Лена, — голос Антонины окреп, как стебель, выпрямляющийся после дождя. — Что-то, о чем Виктор не написал в письме. Но сейчас, когда всё это вышло наружу, ты должна знать полную правду. О том, как твой отец нашел Константина после того несчастного случая, как боролся за право взять его к себе, хотя не был ему кровным родственником...
Стрельцов тактично поднялся:
— Я подожду снаружи. Некоторые истории должны быть рассказаны наедине.
---
Майор стоял в коридоре, глядя в окно на моросящий дождь, смывающий грязь с улиц. Он не слышал разговора женщин, но что-то подсказывало ему, что этот разговор должен был состояться много лет назад,
Через полчаса дверь конференц-зала открылась. Елена и Антонина вышли вместе. Их глаза были красными от слез, но на лицах читалось облегчение — то особое облегчение, которое приходит, когда тяжкий груз тайн наконец сброшен.
— Майор Стрельцов, — обратилась к нему Елена, — я хотела бы поговорить о благотворительном фонде, который упоминал отец. Мне кажется, было бы правильно помочь с его организацией.
Стрельцов кивнул:
— Конечно. Я уверен, что профессор Яровой был бы рад этому.
— И еще, — добавила Антонина, — мы с Еленой решили, что часть дома можно отдать под временное жилье для детей из неблагополучных семей. Виктор всегда хотел, чтобы в доме было больше жизни.
Завершив все формальности, Стрельцов вышел из здания управления. Дождь почти прекратился, лишь изредка срывались отдельные капли. Сумерки опускались на город, зажигались первые фонари.
Он застегнул плащ и медленно пошел по мокрому тротуару. История семьи Яровых не отпускала его. Как часто в его практике деньги и наследство становились причиной трагедий. Но в этот раз было что-то особенное — профессор словно предвидел, что произойдет, и оставил послание из прошлого, чтобы восстановить справедливость.
Мимо проехала машина, обдав тротуар брызгами. Стрельцов даже не заметил. Он думал о том, как алчен бывает человек. Как человеческие ценности меркнут перед ценностями материальными. Правда. Иногда она приходит слишком поздно, но всё же лучше поздно, чем никогда.
На перекрестке он остановился у светофора. Красный свет сменился зеленым. Стрельцов перешел дорогу и направился домой — туда, где его ждал старый диван, непрочитанная книга и тишина, которую он так ценил после шумных, наполненных чужими тайнами дней.
Над городом наконец прояснилось, и среди туч показалась первая вечерняя звезда.
Поделитесь впечатлениями о прочитанной истории майора Александра Стрельцова. Продолжать серию рассказов о нем или начнем с нового похожего героя? Важно мнение каждого из вас, дорогие читатели!💖