Кровь и Чёрная Вода
1.
Туман над рекой сгущался, превращаясь в плотную, молочную пелену, сквозь которую мерцали те самые огоньки – два холодных, немигающих глаза Лесной Бабы. Анна Петровна стояла на коленях у самой воды, её пальцы впивались в мокрую землю, а губы шептали что-то – то ли молитву, то ли приветствие.
— Мама! — Пашка рванулся к ней, но Сергей схватил его за руку.
— Не подходи! — прошипел он. — Это не она!
Чёрная кукла, упавшая в воду, не утонула. Она лежала на поверхности, её шерсть размокла, слиплась, а бусины глаз сверкали неестественно ярко, будто в них отражался не свет, а сама тьма.
И вдруг вода вокруг неё закипела.
Не пузырьками, не пеной – чёрными, жирными каплями, похожими на смолу. Они поднимались со дна, сливались в лужицы, а затем – в тонкие, тягучие нити. Те самые, что они видели в гнезде на чердаке.
— Она плетёт, — мелькнуло в голове Сергея.
Нити потянулись к Анне Петровне, обвивая её запястья, как браслеты. Она не сопротивлялась. Наоборот – подняла руки, словно принимая дар, и засмеялась.
— "Скоро, скоро, птенчики..." — её голос был уже совсем чужим, многослойным, будто под кожей говорил кто-то ещё.
Сергей почувствовал, как по спине бегут мурашки.
— Надо бежать, — прошептал он Пашке.
— Куда?! — голос друга дрожал. — Она везде!
И правда – жужжание мух, до этого приглушённое, вдруг усилилось. Оно шло не с неба, а из-под земли. Из воды. Из стволов деревьев.
— В лес! — Сергей схватил Пашку за руку. — Не к Камню! В глубь, к болоту! Бабка Лиза говорила – её сила в Камне, но начало – в воде!
Они рванули вдоль берега, не оглядываясь. За спиной раздался плеск – Анна Петровна (или то, что теперь говорило её голосом) вошла в воду.
— "Не убежите, родненькие..."
2.
Лес сомкнулся над ними, как ловушка. Ветви хлестали по лицу, корни цеплялись за ноги, а воздух густел, пропитываясь запахом гнили и медвяного тлена. Сергей бежал, не разбирая дороги, только бы дальше от реки, дальше от неё.
Пашка споткнулся, упал на колени, задышал тяжело, с хрипом.
— Не могу...
— Вставай! — Сергей рванул его за рукав. — Она идёт!
И правда – за спиной, сквозь чащу, пробивался шорох. Не шаги. Что-то скользкое, мокрое, ползущее по земле.
— Она в воде, — прошептал Пашка. — Она в реке, она не может...
— Может.
Голос раздался прямо над ухом.
Они обернулись.
Между деревьев, в метре от них, стояла фигура.
Высокая. Сгорбленная. Окутанная тиной и мокрыми водорослями, как погребальным саваном. Лица не было видно – только тень под капюшоном из гниющих стеблей. Но глаза – два крошечных огонька – горели в темноте.
— "Вы звали меня... Настя..."
Голос был шелестящим, как листья под ногами, но в то же время – глубоким, как сама река.
— "Вы потревожили память... Но память – это боль..."
Пашка отполз назад, натыкаясь на корни. Сергей встал перед ним, сжимая в руке сук, отломанный от валежника.
— Мы не хотели... — начал он.
— "Ложь." — фигура сделала шаг вперёд. — "Вы хотели спастись. Испугать меня именем. Но имя моё забыто. Его вырвали из меня. Как и душу."
Ещё шаг. Теперь видны были руки – длинные, костлявые, с ногтями, похожими на чёрные когти.
— "Он убил меня. Николай. Бросил в воду. А вода... вода здесь старая. Она помнит. Она взяла меня. И дала силу."
— Чего ты хочешь? — выдохнул Сергей.
Огоньки в темноте вспыхнули ярче.
— "Справедливости."
3.
Туман сгущался, обволакивая деревья, превращая лес в лабиринт из серых теней. Где-то вдали слышался плеск воды – Анна Петровна (или то, что теперь жило в ней) шла за ними.
— "Она – моя теперь. Как и Николай. Как и Федор. Их души – в воде. А тела... тела будут служить."
— Пашка ни в чём не виноват! — крикнул Сергей.
— "Кровь виновата. Кровь – это долг."
Фигура подняла руку. Из тени выступили другие – низкие, сгорбленные. Николай. Федор. Их глаза были пусты, рты – полуоткрыты, а по коже ползали чёрные нити, как живая паутина.
— "Они пришли за сыном. За Павлом."
Пашка вжался в дерево.
— Нет... Пап...
Николай не ответил. Он просто шагнул вперёд, его пальцы сжались, как клещи.
Сергей взмахнул суком.
— Отойди!
— "Ты не его крови. Ты – чужой. Но я чувствую... ты сильный. Ты борешься." — голос Лесной Бабы стал тише, почти задушевным. — "Я могу взять тебя вместо него. Твоя душа... она яркая. Горячая. Она утолит жажду."
Сергей почувствовал, как по спине стекает холодный пот.
— Нет.
— "Тогда умри вместе."
Николай и Фёдор бросились вперёд.
4.
Сергей ударил первым.
Сук вонзился в плечо Николая, но тот даже не дрогнул. Его пальцы впились в руку Сергея, сжимая так, что кости затрещали.
— "Он не чувствует боли. Он не чувствует ничего. Только голод."
Пашка рванулся в сторону, но Фёдор поймал его за куртку.
— "Приди, сынок... Приди к тёте..."
Сергей извивался в железной хватке Николая.
— Паш! Беги!
Но бежать было некуда.
Лес вокруг них шевелился.
Из-под корней выползали мухи – не обычные, а те самые, огромные, с хитиновыми брюшками и человечьими зубами. Они садились на деревья, на землю, на тела Николая и Федора, становясь частью их плоти.
Анна Петровна вышла из тумана.
Её глаза были закрыты, губы – синие, а изо рта тянулась тонкая чёрная нить, как у куклы.
— "Мама..." — прошептал Пашка.
— "Она не твоя мама теперь. Она – моя дочь."
Лесная Баба подняла руку – и Анна Петровна разорвала себе губы в беззвучном крике.
Из её рта хлынули мухи.
Тысячи.
Десятки тысяч.
Они сбились в плотный рой, образовав в воздухе лицо – искажённое, страдающее, но узнаваемое.
Насти.
Той самой утопленницы.
— "Вот я какая. Вот что он сделал."
5.
Мухи облепили Сергея и Пашку, заползая под одежду, в уши, в нос. Их жужжание превратилось в голос:
— "Утоните. Как я. Станьте частью воды. Частью меня."
Сергей захлёбывался, падая на колени.
Пашка бился в руках Фёдора, но его крики тонули в рое.
И тут...
Раздался звон.
Чистый, высокий, как удар стекла.
Мухи вздрогнули.
Лесная Баба резко обернулась.
Из тумана вышла бабка Лиза.
В одной руке – колокольчик, старый, медный, с трещиной. В другой – нож, обмазанный чем-то тёмным.
— "Ты забыла, Настя... Ты забыла, кто ты."
Лесная Баба зашипела.
— "Ты!.."
— Я. Та самая. Которая пыталась спасти тебя тогда. Которая не успела.
Она ударила колокольчиком по лезвию ножа – и звук разнёсся по лесу, заставляя мух разлетаться, а нити – дёргаться, как паутину на ветру.
— "Ты не должна была стать этим! Ты должна была уйти! В землю! В покой!"
— "Покой?!" — голос Лесной Бабы взорвался яростью. — "Он бросил меня! Они все бросили!"
— И я пришла исправить это.
Бабка Лиза шагнула вперёд – и вонзила нож в землю.
Чёрная вода под ней вздыбилась.
Лес ахнул.
И тогда Сергей увидел – настоящую Настю.
Не сгорбленное чудище.
А девушку.
Молодую.
Испуганную.
Мёртвую.
Она стояла в воде по пояс, её лицо было бледным, волосы – мокрыми, а глаза...
Глаза плакали.
— "Почему... почему никто не помнит..."
Бабка Лиза протянула к ней руку.
— Я помню.
И запела.
Ту самую песню.
"Утомлённое солнце..."
Но не заезженную, не искажённую.
А ту, что пели тогда.
Когда Настя была жива.
Лесная Баба закричала.
Не от боли.
От воспоминания.
6.
Мухи падали на землю мёртвыми.
Нити чернели и рассыпались в прах.
Анна Петровна рухнула на землю, освобождённая.
Николай и Федор замерли, их тела вдруг став просто телами – бледными, пустыми, но больше не злыми.
А Настя...
Настя плакала.
— "Я не хотела... Я не хотела быть монстром..."
Бабка Лиза подошла к воде.
— Ты не монстр. Ты – жертва. И теперь ты свободна.
Она достала из-под платка лоскут – старый, выцветший, с вышитыми цветами.
— Твой платок. Тот самый. Я хранила.
И бросила его в воду.
Настя поймала.
Прижала к груди.
И начала растворяться.
— "Спасибо..."
Туман рассеялся.
Лес стал просто лесом.
А в воде не было ни мух, ни нитей.
Только отражение луны.
И тишина.
Глава 5 закончилась.
Но в Забвенье ещё не кончилась ночь.
И бабка Лиза смотрела в воду слишком долго.
Как будто ждала, что что-то ответит.