FLB: «Они должны видеть, что во время празднования 30-летия Победы он ни разу нигде не был упомянут»... и провёл по усам. Вот это важно», - сказал секретарь ЦК КПСС Борис Пономарёв. Что было в Кремле 8 июня 1975 года
Из дневников Анатолия Черняева - заместителя заведующего
Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального
секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва
(1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
НА ТРЕБОВАНИЕ ОБЪЯСНИТЬ, ДЛЯ ЧЕГО РУМЫНИЯ СОХРАНЯЕТ ДИПОТНОШЕНИЯ С ЧИЛИ, ЧАУШЕСКУ ОТВЕТИЛ: ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ
8 июня 1975 г. Был у меня разговор с Пономарёвым. Он сам заболел.
- Слыхали? Про Карпинского и других. И Лацис затесался. Из журнала
(«Проблемы мира и социализма» в Праге). А это ведь мы его туда посылали.
Какой это Лацис?
- Не знаю. Впервые о нём услыхал.
- Это не муж поэтессы, которая ходит часто к нам. Все говорит: «У меня
муж, Лацис, такой талантливый, такой талантливый» Вот тебе и
талантливый... И Красина надо поскорей убирать. Как бы он не оказался
здесь замешанным. Ведь Рой Медведев тут как тут! (Красин –
консультант Международного отдела. Пономарев сам, по чьей-то
рекомендации, «выписал» его лет 10 назад из Ленинграда. Общался с Роем
Медведевым и был «засвечен» - прим .авт.)
Я попытался втянуть его в серьёзный разговор. Наивность Карпинского
никого не убеждает. Но за этим и проблема, и трагедия. И я начал было
излагать то, что успел прочесть из папки Лациса (там три главы: «Сталин
против Сталина», «Бухарин против Бухарина» и, кажется, «Ленин против
Ленина»). Успел я прочесть только первую, блестяще написанную повесть о
том, как Сталин вместе с Бухариным стойко обороняли и проводили
ленинскую генеральную линию (после смерти Ленина) и как Троцкий,
Зиновьев и Ко и проч. потерпели поражение (и потому, что у Сталина в
руках был аппарат), и потому что они выступили против утверждённой
съездом генеральной линии партии – и оттого с самого начала были
обречены. Он приводит уйму цитат из Сталина, которые (я поразился себе)
мы все в своё время знали наизусть, в особенности из 1927 года, XV
съезда..., из которых Сталин, действительно, выглядит последовательным и
умелым проводником ленинского (НЭП) подхода к строительству социализма.
Но вот январь 1928 года. Сталин едет в Сибирь и в его речах,
опубликованных, оказывается, только в 1949 году, «когда Сталину некого
было бояться и не перед чем стесняться», Сталина будто подменили. Он
целиком перешёл на позиции Троцкого, в чём его эзоповски через полгода
уличил Бухарин в своих «заметках экономиста».
И т.д. Сумбурно, торопясь я изложил это Б.Н.’у. Он отреагировал – «Это
сейчас не актуально». Я ответил: «Что же тогда актуально в нашей
истории, если не это?» Ведь туда уходят корни и современной
идеологической борьбы. Я, говорю, прочтя Лациса впервые понял, что
Трапезников, удерживая монополию на этот период нашей истории,
определяет исподволь, кто ревизионист, а кто ортодокс. Я понял, почему
он так яростно, когтями держится за эту монополию. Ведь в нашей
идеологической суматохе сейчас водораздел в конечном счёте всё-таки по
линии: сталинист-антисталинист (или, хотя бы что тоже «подозрительно»
несталинист). И именно Трапезников, занимал такую позицию в «Истории
КПСС» у пульта в решении этого вопроса. Пока так будет, он будет
определять идеологическую атмосферу, и будут вновь и вновь появляться
«Карпинские» и проч.
Всю эту тираду Б.Н. выслушал с досадой. Повторил, что «это не
актуально». И ещё «Они (?) должны видеть, что во время празднования
30-летия Победы ни разу нигде не был упомянут»... и он провёл по усам.
Вот это важно. Разговор на этом кончился: к Б.Н.’у кто-то рвался.
Конечно, «важно!». Но на это тот же Трапезников и другие привыкли не
обращать внимания. И это им вполне сходит. А главное. Тот самый итог,
которым я хотел сегодня ограничиться: никто не составил себе труда
вникнуть в суть дела (кроме кгэбиста Бобкова, но его функции ограничены и
не он обязан делать идеологические выводы). Даже Б.Н. не захотел даже
прочитать ни беседы Карпинского с Бобковым, ни брошюры Лациса. Но все
секретари ЦК расписались, поддержав записку двух отделов, где тоже,
видно, полностью материал прочитал какой-нибудь инструктор. Всё это было
передано в КПК для определения партийной ответственности Карпинского,
Глотова, Клямкина.
(См. ещё на эту тему запись Анатолия Черняева от 24 мая 1975 года «Особая папка». «Об антипартийной деятельности Л. Карпинского, Глотова и Клямкина»).
За прошедшие две недели были всякие текущие события. 25-го приехал Уоддис. Я его встречал и ужинал с ним.
26-го Пономарёв его принимал. Довольно все банально, хотя и
значительно доброжелательнее, чем в прежние времена. Потом мы с ним
отдельно имели две большие «дискуссии» по разным вопросам: «зачем вы так
хотите встречи на высшем уровне между КПСС и КПВ?», «будет ли не
формальный разговор?» - не понравилось ему, что Б.Н. назвал таиландских,
малайских и т.п. коммунистических повстанцев «прокитайцами, сидящими на
деревьях и стреляющими оттуда». Уоддис прочёл мне целую лекцию о
законности их вооружённой борьбы и закономерности влияния китайцев в их
среде, как и в Африке.
В ответ я ему: если мы с вами будем так готовить встречу
Брежнев-Макленнан, мы только поссорим наши партии. Это же ведь не
теоретический симпозиум. Вы имеете что-нибудь предложить политическое по
результатам обсуждения подобных вопросов? Нет! Тогда не надо их и
поднимать на такой уровень. Мы, например, не имеем ничего для решения
вопросов комдвижения в упомянутых странах и, следовательно, пусть
поработает время, а не Брежнев с Макленнаном.
Ещё говорили с Уоддисом о наших и китайских специалистах в Африке о
том, «голодает ли английский рабочиq класс» (этот вопрос задал Уоддису
Пономарёв), а также - «кому нужна европейская конференция компартий, -
кому больше – нам или им?»
Луньков (посол в Лондоне) на аэродроме в Шереметьево. Предсказал 60:40
по референдуму об «Общем рынке». Теперь известно – 67:32. Причём 20
млн. англичан вообще не пошли к урнам - так он их заботит, этот «Общий
рынок»!
Напряжение с Пономарёвым перед отъездом его к избирателям: речь и
доклад (для актива). Я в сердцах ему сказал: «Зачем столько хлопот? Всё
равно никто этих речей не читает!» Обиделся и больше меня «не тревожил»,
доматывал Вершинина, доказывая ему, что на Западе рабочий класс таки
голодает, а наши учёные и статистики все врут.
В пятницу 30-го мая Б.Н. встречался с Арисменди перед его отъездом на
Гаванскую конференцию компартий. Заготовил ему основу для разговора. Но
без меня. А мне пришлось провожать туда чилийцев. Для Пономарёва они
теперь потерпевшие поражение, и он не очень-то ими интересуется. Большой
разговор – о смысле конференции, о том, что мы хотели бы упоминания о
международном Совещании, упоминания маоистов и проч. Они мне в свою
очередь рассказали о поездке Альтамерано в Румынию. Тот вернулся в
бешенстве. Между прочим, на требование объяснить, для чего Румыния
сохраняет дипотношения с Чили, Чаушеску ответил: почему бы и нет,
Советский Союз в 1939 году даже договор о дружбе заключил с Гитлером!»
Подонок! Но что делать?!
Пономарева сейчас очень заботит солидарность Брандта, Пальме,
Крайского с португальским Соарешом (и деньги дают), их стремление
развернуть антикоммунистическое наступление (после Вьетнама). На каждой
шифровке он пишет мне всякие резолюции: мол, надо что-то делать. Я ему
однажды предложил план конкретных действий (перед визитом сюда
Миттерана). Был уверен, что никуда он этот план не употребит. Так и
получилось. На этот раз я сочинил красивую реплику «Мера
ответственности» (на 7-ми страницах). Вроде как бы для «Правды». Но
такое надо пускать по Секретариату, и опять Б.Н. не пойдёт,
отговорившись, что, мол, «не то» и «не так». А на самом деле, просто 20
июня к Брежневу приезжает Брандт, и Б.Н., конечно, ничего не знает, как
там будет, и тем более повлиять ни на что там не сможет. И уж, конечно,
вылезать с критической, увещевательной статьёй в адрес социал-демократии
не согласится. К тому же, избирательная речь Генерального вот-вот!
В понедельник 2 июня были здесь Аксен и Марковский (СЕПГ). Обсуждали с
Б.Н., что делать с европейской конференцией компартий. Обсуждали и
французский казус. Между тем, французы заводятся всё больше. Панков
пишет из Парижа: встречался с Плиссонье. Тот был необычно жесток: мол,
мы в корне расходимся с КПСС по анализу и оценке сути мирного
сосуществования. КПСС отошла от принципов и от договорённости. Она пошла
за итальянцами, югославами и румынами. Ради их присутствия и участия в
конференции КПСС готова уступить в принципах. Документ, который
представлен на подгруппу в Берлине в середине мая, для нас неприемлем.
Он не может служить никакой основой. И если не будет возврата к
апрельскому avant-project’у, мы документа не подпишем.
Марше публично тоже грозился документ не подписать. А «Юманите»
опубликовала статью, в которой узнается всё то, что говорил мне Канапа
на Плотниковом (переулке), возвращаясь из Кореи. Канапа на последнем Пленуме стал членом Политбюро! (Вовремя развёлся с советской Вальей!).
3 июня состоялось первое заседание редколлегии «Вопросов истории» в новом составе. Появился там Хромов (от Трапезникова,
из отдела науки) и ещё человек пять в этом духе из ИМЭЛ’а, Института
всеобщей истории и т.д. Домашняя атмосфера товарищества, иронии,
доверительности и откровенности (с принципом – не обижаться),
сложившаяся за 10 лет, исчезла начисто. Хромов трижды возражал мне
(косвенно), «решительно» поддержав тех, кто не соглашался с моими
оценками (по трём материалам). Трухановский ловко лавировал. Гапоненко
наклонился ко мне: «Трудно теперь ему будет!» Но интервенции Хромова
имели вполне чёткую цель: показать, кто теперь здесь хозяин. Сел он
рядом с главным редактором и все время чего-то ему бурчал – по каждой
статье.
До первой большой стычки... Обидно. Всё-таки журнал был для меня
какой-то отдушиной в другую сферу. А теперь? Принципиальность свою
демонстрировать? Зачем? При той-то ситуации, когда никто ничем по
существу не интересуется. Новенькие старались себя показать. И всё –
чтоб услышал Хромов. Громко, настырно, всюду требуя идеологического
подхода и т.д. Я смотрел на них и думал: что движет этими 50-60-летними
людьми? Зачем им это? Движет идея, какой-то свой принцип? Или они верят,
что если в статье будет по ихнему сделанный абзац, что-то изменится?
Или просто инерция держаться кресла? Не только инерция, а целая
философия.
5 июня был у Дезьки (Давид Самойлов), 1-го у него день рожденья. Дезька читал свою прозу.
Две больших главы (часа на полтора). Проза мемуарная, но глубоко
объективизированная. Временами было ощущение, что присутствуешь при
чтении чего-то подобного «Войне и миру» по густоте и структуре мыслей и
чувств. Одна глава – об Эренбурге как явлении советской истории и
советского образа жизни. Другая – «Горянка» о горно-стрелковой дивизии, в
которой он служил в конце 1942 - начале 1943 года на Волховском фронте.
Бессмысленно пересказывать. Отрывки очень разные и по теме, и по
манере. Но объединяет их одно – Дезькино мировоззрение. Оно далеко от
Солженицына. Он бесконечно далёк от дешёвой антисоветчины, от
мелкотравчатого смакования наших провалов, несообразностей и
недостатков. Но он позитивно не приемлет официальные и официозные,
полузакрытые и закрытые (хотя и допустимые в узком кругу) объяснения
нашей истории. Он не декларирует своего объяснения и даже в этих, по
крайней мере, главах не формулирует его прямо. Но оно проступает из
самой этой настоящей прозы: есть народ, он живёт по своим законам, он
меняется под влиянием неумолимых обстоятельств, но совсем не так, как
это представляют записные политики, философы и литераторы. Он меняется
по своему и он, в конце концов, определяет движение страны. Так было до
войны (в меньшей степени, чем во время войны), так есть и так будет. Из
ярких образов солдат, с которыми он вместе воевал (отнюдь не обязательно
«хороших»), и, с другой стороны, из спокойного, бесстрастного и
неодолимого разоблачения Эренбурга, как носителя лжи и полуправды, как
спекулянта на народных понятиях и чувствах, складывается стихия движения
народа. И несколько даже жутковато – от ощущения невозможности уйти от
судьбы, которая заложена в этой саму себя не сознающей силе. Это
проступает и из языка, который он впервые услышал на войне и понял, что
для народа язык нечто совсем другое, чем для интеллигента и политика.
Внешне он страшен. Стар и облезлый. Хотя видит лучше. Читает. И бодр –
не наигранной бодростью отчаянья, а от полноты и уверенности своего
интеллекта. И от того, что у него столько друзей. Сама бытовая
атмосфера, где пренебрегают «мелочами жизни», тоже, видно, жизненный
фактор не последней важности.
См. предыдущую публикацию: «Что спасало страну при Брежневе?
Спросил Горбачёв и ответил - «нефть + водка + терпение народа».
Бюрократизация аппарата, партийного, особенно с 1975 года. Все
захламлено, загнило, завал полный». Что было в Кремле 7 июня 1986 года.