Как-то раз в три часа ночи, пока писала эссе на совершенно другую тему, я наткнулась у К.В. Чистова в «Русской народной утопии» на схему легенд о возвращающемся царе-избавителе. В России они дали благодатную почву для Лжедмитриев и иже с ними, о чём и пишет Чистов, но понятно, что это архетип всех времён и народов.
Что за структуру описывает Чистов? Под каждым пунктом подразумеваются несколько вариантов сюжета, но раскрывать их слишком длинно, поэтому не буду.
А. «Избавитель» намерен осуществить социальные преобразования (освободить крестьян само собой или внести существенные изменения в их жизнь)
В. Отстранение «избавителя» (нехорошие бояре или сам царь куда-нибудь сплавили, подменили в колыбели или вознамерились убить)
С. Чудесное спасение «избавителя» (уцелел несмотря на происки врагов)
D. «Избавитель» скрывается, странствует или оказывается в заточении
Е. Встречи с «избавителем» или вести от него (напоминает о себе и портит здоровый сон действующей власти)
F. Правящий царь пытается помешать «избавителю» осуществить его намерения
G. Возвращение «избавителя»
Н. Узнавание «избавителя» (идентификация личности любым доступным способом: по отметинам на теле, по какому-то особому предмету, с помощью людей, которые знали его прежде, и т.п.)
I. Воцарение «избавителя» (в Москве, Петербурге)
К. Осуществление «избавителем» социальных преобразований
L. Пожалование ближайших сторонников и наказание противников
А поскольку у меня мышление крениться в сторону мушкетёров и это не лечится, я подумала, что история о «железной маске» такая популярная в искусстве, потому что хорошо ложится в массовое мифологическое сознание. Это и есть легенда. И неслучайно, что самой популярной её версией стала версия Дюма и неслучайно, что в кино она трансформируется и радикализируется вполне определённым образом. Глаза бы мои не видели фильм с Ди Каприо, но там это именно образ избавителя. И не для кучки недовольных дворян, а для французского народа ни много ни мало. Но лучше по порядку.
Одно время меня очень занимала история «железной маски», и в какой-то момент я поняла, что для меня самое интересное — отнюдь не личность узника, а процесс формирования мифа, его превращения. Потому что шума вокруг этой истории на самом деле было куда больше, чем реального фактологического содержания. А уж чей сват-брат скрыт под маской, в общем-то, совершенно не важно, да и вариантов за четыре века накопилось выше крыши — сейчас их больше полусотни.
О развитии мифа о «железной маске» много сказано у историка К.-Ж. Птифиса. Началось всё со слухов ещё в XVII веке, слухов очень разрозненных и обросших разными домыслами. Кто-то что-то увидел, услышал, додумал, зафиксировал в заметках. Общее место – есть некий загадочный заключенный, лицо которого скрывает маска. И уже тогда, при Людовике XIX, возникло несколько версий одна оригинальнее другой, кто бы это мог быть. Ну а с легкого пера Вольтера в начале XVIII века вполне обычная бархатная маска стала железной.
Те версии легенды, в которых речь шла о ребёнке королевской крови, пришлись очень ко двору в преддверии революции. Натуральный чёрный пиар, направленный на абсолютизм. Общий посыл: «Какой ужас! Дитя королевской крови безвинно заточили в тюрьму. Не власть, а деспотия!». Тем более, что заключение в тюрьму без суда и следствия очень даже практиковалось — известные lettre de cachet, ставшие во время революции символом абсолютистского произвола. В добавок те версии легенды, где у загадочного узника подразумевались права на престол, поднимали вопрос о законности власти Людовика XIV и всех его потомков. Такого рода брошюры, основанные на фальсификациях, ходили как раз в то время, когда народ штурмовал Бастилию.
А если человек в маске оставил потомство? Нелогично, но очень соблазнительно. Например, один священник из Марселя пытался примазаться к королевской династии, даже нашёл сторонников и его права пытались защищать в трактатах. В эпоху Империи история приобрела бонапартистский оттенок. Якобы Наполеон — прямой потомок Бурбонов. Короче, точно также, как в России, структура мифа подпитывала самозванчество и использовалась для воздействия на умы в политических целях.
Писатели-романтики мимо пройти никак не могли. Для литературы и толкания своих идей (республиканских, гуманистических и т. д, нужное подчеркнуть, недостающее вписать) почва благодатнейшая. Тем более, что веяния свежи и тема в тренде.
Дюма и Маке в романе «Виконт де Бражелон, или десять лет спустя» использовали одну из самых поздних на тот момент версий – версию о брате-близнеце короля. Этот вариант, в итоге ставший самым популярным в массовой культуре, высказал в 1789 году Дора-Кюбьер. Его поддержал аббат Сулави, сочинивший "Мемуары маршала Ришелье", опубликованные в 1793 году. В защиту версии о близнеце, которую до него уже успели несколько раз литературно обработать, Дюма высказывается в одной из частей «Истории знаменитых преступлений», где ссылается как раз на Сулави. В книге «Десять лет спустя» история использована в почти неизменённом виде, но сюжетно обыграна. Судя по всему, Дюма в неё верил или, по крайней мере, считал вероятной. На тех же позициях стояли Лекуант, Сюрвиль, Гюго.
Как правило, в произведениях на тему «железной маски» ещё с XVIII века речь шла о невинной жертве абсолютизма без всяких бурно-кипучих сюжетов. Главное, что можно всплакнуть, пожалеть и запилить какой-нибудь едкий памфлет против неограниченной монархии. Ну, или трогательную романтическую историю придумать, как, например, сделал Гюго в пьесе «Близнецы», которая так и не была закончена. В центре её сюжета находится любовь узника и девушки Алисы, которая пела за стенами.
Дюма с Маке докрутили (рискну предположить, что впервые) легенду до новой ступени. Речь уже не просто о жертве, хотя это тоже. Они создали образ «идеального короля», который томится где-то в застенках, и может быть кто-то даже сможет посадить его на престол. Эта сюжетная линия не только политическая по содержанию, она подразумевает активные действия персонажей, в частности заговор с тайной подменой короля и трагической развязкой. А кинематограф сделал последний шажок, тут уже напрягаться не надо. Злобность действующего короля ставим на максималку, трагичную развязку заменяем хэппи эндом, хотя бы относительным, и вуаля. Тот самый вышеупомянутый и, с моей точки зрения, совершенно ужасный фильм «Железная маска» 1998 года с ди Каприо — самая яркая иллюстрация этого превращения в кино. Он гораздо ближе к структуре Чистова, чем другие фильмы и, тем паче, книжный исходник.
А так, если брать роман Дюма, по формальному критерию, часть базовых посылок, выделенных Чистовым, на лицо. Принц, являющийся близнецом короля, отстранён от того, что должен иметь по праву, и спрятан сразу после рождения. Стоит ему догадаться о своём королевском происхождении, напуганный Мазарини заточает его в Бастилию. Затем принц совершает побег с помощью Арамиса и готовится взойти на трон. Желание устроить «золотой век» тоже в наличии. Нет разве что толп, которые жаждут пришествия и должны «истинного» правителя опознать, только один конкретный Арамис, которому неймётся в кардиналы и папы Римские. Но до пожалования наградами ближайших сторонников и кары на головы врагов всё-таки дожили.
К чему я веду? Миф о «железной маске» в своих трансформациях всё больше и больше тяготеет к конкретному архетипу. И вероятно, именно в этом кроется секрет популярности, а также ответ на вопрос, почему этот миф трансформируется именно так. Архетипы потому и архетипы, что воспроизводятся тысячелетиями в разных культурах.
