Утро разбудило Тоню недобрым предчувствием. Лагерь за окном лазарета просыпался. Возле бараков проводили перекличку и знала Тоня, что совсем скоро она встанет в эти ряды, отзовется на номер Б-759. Мария Агафоновна, пожилая фельдшер лагерного лазарета, не могла её больше оставить. Лазарет переполнен, а Антонина полностью здорова.
Она уже знала, что лежит в маленьком отдельном боксе по просьбе надзирателя Степанова, который спас её от злющих уголовниц. Антонина не могла понять, почему именно он? Он спас, он попросил об отдельном боксе. Тот самый надзиратель, что хотел чтобы Тоня пришла к нему ночью. Может, продолжает иметь виды?
Тоня многое передумала, пока лежала в лазарете. В её бараке сейчас новые люди. Незнакомые осуждённые женщины. И, скорее всего, большая часть из них такие, как Анфиса — настоящие враги. Тоня решила ни с кем больше не сближаться и не конфликтовать. Вести себя тихо и смирно, чтобы выжить, чтобы вернуться к своим детям.
Она полежала еще какое-то время с закрытыми глазами, наслаждаясь последними мгновениями покоя, последними минутами на настоящей постели, потом резко поднялась, спустила на пол ноги. Хватит злоупотреблять добротой Марии Агафоновны! Фельдшер должна была ее выписать еще несколько дней назад и на железной спинке кровати уже ждет лагерная одежда. Серая, безликая, с номером на груди.
Тоня переоделась и спокойно начала ждать, пока за ней придет надзиратель. Фельдшер должна была сообщить о выписке заключённой. Оставалось только надеяться, что успеют принести завтрак, в лазарете кормят почти нормально. Надежда испарилась, когда дверь распахнулась, и женщина увидела надзирателя, того самого Степанова, а за его спиной Марию Агафоновну.
Почему Степанов так улыбается? Нормальная такая, человеческая улыбка. Не пошлая, не сальная, а именно доброжелательная, радостная.
— Свиридова, я всегда знал, что ты не можешь быть изменницей! Чувствовал прямо. Ты за еду не продалась, как та же Анфиса, так стала бы с фашистами...
Ты прямо наш человек. Не зря я вмешался. И эти зечки, они ведь, получается, тебя тоже спасли. Могла бы и не доплыть до Магадана, в такой компании. Не избей они тебя и не попади ты в лазарет, возможно, недолго бы прожила. Да и вообще, условия там страшные. Там кладбище больше, чем лагеря.
— Ну чего ты тарахтишь, как остолоп? Она ж не понимает ничего, — протиснулась в узкий бокс Мария Агафоновна. — Антонина, тебя оправдали! Все обвинения с тебя сняты. Рано утром прибыл мужчина и привез документы начальнику лагеря. Ты свободна, понимаешь, нет? Ну, чего зенками-то моргаешь? Оправдали тебя. Мужик-то твой тысячи километров проехал.
— Да, хороший у тебя муж, — перебил фельдшера Степанов, — настоящий солдат. Я пообщался с ним немного. Он всю войну прошел и тебя отстоял. Я его понимаю, если бы у меня была такая жена, как ты, я бы тоже, тоже...
«Муж?» — как-то сразу подумала Антонина. «Иван?!!»
Внезапно вспыхнувшая радость начала угасать. Этого не может быть, не может! Ваня бы не стал. Наверное, это какая-то ошибка. Чей-то муж приехал и привез оправдание для своей жены. Зря обрадовалась, очень зря. Ваня бы не стал. Он бы и километр ради нее не прошел.
— Да идем уже, муж заждался. Я вызвался отконвоировать тебя до выхода на свободную зону.
— Иди, голубушка, иди, — накинула фуфайку на плечи Антонины Мария Агафоновна.
Степанов вёл Тоню мимо пустых бараков, и улыбка на его лице сменялась удивлением.
— Что-то ты не больно-то рада, Свиридова? Не можешь никак поверить в своё счастье?
— Да не может этого быть, — вырвалось у Тони. — Мой муж бы не приехал, он не стал меня отстаивать, добиваться правды. Только не Иван! Это ошибка.
— А вот это мы сейчас посмотрим.
Степанов уже довел Тоню до огромных лагерных ворот, показал разрешение начальника лагеря конвоиру на воротах и вывел Тоню.
— Вон он, смотри. Твой?
— Мой. Конечно, мой! — Тоня не выдохнула, она выстрадала это слово — «мой», видя, как поворачивается к ней однорукая фигура с седыми волосами.
Единственной рукой Андрей прижимал к груди папку с документами Антонины. С ее оправдательным приговором, со справкой об освобождении, что получил у начальника лагеря. И даже когда Тоня побежала и мужчина откинул в сторону руку, готовясь ее обнять, папку он из ладони не выпустил. Сжимал крепко-крепко, как и Тоню. Прижал к себе, а она рыдала на его груди.
— Тоня, Тонечка, — прижал Андрей щеку к макушке женщины. — Всё, всё позади. Мы доказали твою невиновность. Мы справились.
— Не мы, а ты. Ты доказал. Ты меня спас. Боже, какое счастье, что я встретила тебя. А Иван... он же написал показания против меня. Он...
— Я знаю, Тоня, всё знаю. Нехороший у тебя муж, слабый.
Андрей крепко прижимал к себе Антонину. Какая же она худая под его рукой! Худая и хрупкая, хотя это эпитет никогда Антонине не подходил. Сколько всего перенесла, сколько вновь выстрадала! Когда уже конец ее бедам?
А ведь надо еще как-то рассказать про Степку. Тоня уже спрашивает про детей, уже заглядывает в глаза. Но не сейчас!
Андрей расскажет позже, когда Тоня немного успокоится, когда они поедут на поезде домой. Дорога предстоит дальняя, о стольком можно успеть поговорить, столько времени провести вдвоем.
Впрочем, Андрей собирался всю оставшуюся жизнь провести рядом с Тоней. И об этом он тоже ей скажет в поезде, по дороге домой.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
— Сёпа, Сёпа, — маленький мальчик пытался выговаривать Степино имя, глядя ярко голубыми круглыми, как плошки, глазами.
Он тянулся к Стёпе, и мальчик не мог испытывать к ребёнку неприязнь. Серёжа маленький, он ни в чём не виноват. Виноват батя и эта тётка — тётя Аня! Она пытается казаться добренькой. Плавным, как течение родниковой воды, голосом уговаривает Стёпу съесть суп. А он не будет суп!
Стёпа решил объявить голодовку. Он уже устал требовать отвезти его к маме и Лизе.
Несколько раз мальчик пытался сбежать из поезда, по дороге сюда. Последний раз ночью, когда вагон остановился прямо напротив здания незнакомого вокзала со светящимися окнами. Степа подумал, что отец уснул и прокрался к тамбуру, прошмыгнул мимо отвернувшейся проводницы. Но батя выловил его на перроне и прямо при проводнице отвесил крепкую затрещину. Потом, как щенка, за шкирку заволок в вагон, закинул на верхнюю полку и не велел спускаться до прибытия. Там, наверху, Стёпа и проплакал оставшуюся часть пути.
Сошли они в городе со скромным вокзалом. Дома здесь невысокие, трамвайных путей нет. По этим признакам Стёпа понял, что город совсем маленький. То, что называют — провинциальный. Тётя Аня жила в небольшом доме с весёлыми голубенькими ставнями. Она была и рада и не рада одновременно, увидев Степку с Иваном. Перебегала глазами с мужчины на мальчика и очень неуверенно спросила:
— Иван? Как? Это твой сын?
— Да, это Степка. Мы приехали к тебе, Аня. Ну иди, обниму.
Как же неприятно Степе было видеть, как батя обнимает чужую тетку! Тётя Аня молодая, моложе мамы, и выглядит как-то болезненно. Кожа белая, как снег, и будто просвечивает, а на виске бьётся тоненькая голубая венка. Аня не выглядит злой или мерзкой, но Стёпа уже знал, что именно из-за этой тётки батя ушёл из семьи, предал мамку. Именно из-за неё!!!
Стёпа ненавидел её ещё во время поездки в поезде и хотел бы возненавидеть своего, так называемого, братишку — Серёжу. Хотел, но не смог. Как ненавидеть этого голубоглазого карапуза?
Стёпа достаточно взрослый, чтобы понимать, что ребёнок ни в чём не виноват. Он же сам не виноват, что родился у такого предателя, как батя!
Сразу по приезду отец и тетя Аня закрылись в комнате и очень долго о чем-то разговаривали. Степку вместе с Сережей усадили за кухонный стол. Тетя Аня нарезала им теплый еще пирог с луком и яйцом. Стёпка хотел быть гордым, не хотел даже притронуться к пирогу. Но румяный пирог так вкусно пах, а мальчик был жутко голоден. Решив показать характер позже, Степа умял несколько кусочков.
Зашедшая после этого на кухню тётя Аня смотрела на Стёпку по-другому — с жалостью, даже по голове его погладила, отчего мальчик дёрнулся, отстраняясь.
— Отвезите меня домой, — зазвенел его голос. Я к маме хочу, она скоро вернется.
Тетя Аня вздохнула, тягостно так, а папка рявкнул:
— Ни слова о маме! Все, забыли и живем. Завтра я отнесу твои документы, и ты пойдешь в новую школу. А сейчас будем определять, где ты будешь спать.
Спать Степку определили в маленькую комнатушку, где спал Серёжа. Тётя Аня даже кровать где-то нашла, скрипучую, с железной сеткой. Когда кровать поставили, совсем тесновато стало. Но Стёпку теснотой не испугать. В комнате общежития тоже не разгуляешься. Ему не нравилась не теснота, ему не нравились люди, с которыми предстоит жить, кроме Серёжи.
Стёпка задумал побег. Тётя Аня с папкой не смогут охранять его целыми днями. Они же сами сказали, что он в школу будет ходить. Значит, спокойно может добраться до вокзала, а там и на поезд просочится. Как-нибудь доберется до своего города «зайцем».
Но батя знал сына лучше, чем мальчик думал, а может понял все по насупленному сощуренному взгляду. В первый же вечер отец вывел Степана во двор, чтобы тетя Аня не слышала, и поднес кулак его носу.
— Чуешь, чем пахнет? Надумаешь бежать еще не так почуешь! Слушай меня внимательно твоя мать в тюрьме и она оттуда не вернется. Суд предписал, что ты должен жить со мной. Попробуешь сбежать, милиция тебя поймает. Обязательно поймает! И тогда я знаешь куда тебя отправлю? В дурдом! Помнишь, как я в поезде сказал, что ты психический и проводница поверила? Хочешь жить среди дурачков? Там такие лекарства колят, что со временем точно дураком станешь. Запомни это. Я за тобой по стране скакать не собираюсь. Один раз сбежишь — и в дурдом.
Стёпа поверил. А как не поверишь, когда батя так жёстко смотрит и кулак под нос суёт? Да какой он батя? Это чужой мужик, от которого всего можно ожидать, даже дурдома.
Степану ничего в этом городе не нравилось, ни новая школа, ни пацаны-одноклассники. Он скучал, жутко скучал по маме, по Лизе, да и по Гришке тоже, если честно. Вот тогда и родился у мальчика другой план. Он объявит голодовку. Не будет ничего есть, ослабнет, попадет в больницу. Придёт к нему милиционер и начнёт спрашивать, почему он не кушает. И тогда Стёпа попросится домой. Даже если мама ещё не вернулась, есть же Лиза, она взрослая. Стёпа может жить с ней.
— Ну, поешь суп, — журчал плавный голос тёти Ани. — Стёпа, так нельзя, надо кушать.
— Не буду я ничего есть. Я к маме хочу, отвезите меня к маме, — талдычил Стёпка.
Бати дома не было. Он устроился на работу в обувную мастерскую. Менял там подошвы у сапог, штопал валенки до самого вечера. А вот тетя Аня приходила домой раньше. После своей больницы, где работала медсестрой, она забирала из яслей Серёжу и спешила кормить мальчишек. Вот перед ней Стёпа и начал реализовывать свой план, в виде голодовки.
— Не буду есть, к маме хочу, — повторял он одно и то же.
— Ну, не получится к маме, Стёпа, — не выдержала молодая женщина. — Не получится. Не вернётся она никогда из лагерей. Твоя мама совершила очень плохое. Может, нечаянно это сделала.
— Не делала она ничего, — закричал Степан. — Это всё неправда. Папка соврал. Он наврал тебе! Это он предатель!
Стёпка так громко кричал, что не услышал, как домой вернулся батя.
Одним ударом он сбил мальчика с табурета. Крик Стёпы от боли совпал с криком Анны:
— Нет, Ваня! Нет, не смей! Что ты делаешь?!!