— Раз уж ты прописала моего сына, значит, пропиши теперь и меня! Мы же родственники теперь, так будет честно, — потребовала свекровь.
***
Утро было самое обычное, ничего не предвещало. Валя еще спит — он у меня соня, до девяти не поднимается никогда. А тут звонок в дверь. Раз, другой, третий. Настойчиво так, требовательно.
Открываю — а там она. Зоя Борисовна. Моя свекровь. Прошло всего два месяца после нашей свадьбы, а она мне уже все нервы вытрепала своими визитами.
— Людочка, родненькая! — заявляет она и прямо в прихожую заходит, даже не дожидаясь приглашения. — Мне с тобой поговорить надо.
Я стою, смотрю на нее и уже понимаю — ничего хорошего не будет. У Зои Борисовны такой тон появляется только тогда, когда она что-то задумала.
— Проходите, — говорю я, хотя она уже прошла. — Кофе будете?
— Не откажусь, — отвечает и садится за стол.
Руки на коленки кладет, спину выпрямляет. Как генерал перед важным совещанием. Наливаю ей кофе, себе тоже. Сажусь напротив и жду. Молчу.
— Людочка, милая, — начинает она, и голос у нее такой... медовый.
Когда у Зои Борисовны голос медовый становится, жди подвоха.
— Ты же умная девочка, образованная. Правильно понимаешь, что к чему.
— Угу, — отвечаю я и жду продолжения.
— Вот я и подумала... — она паузу делает, кофе помешивает. — Раз уж ты прописала моего сына, значит, пропиши теперь и меня! Мы же родственники теперь, так будет честно.
Я так и знала. Еще когда прописывала Валю, подумала про себя, что ничего хорошего из этого не выйдет… Но нет, решила довериться, поверить в лучшее.
— Зоя Борисовна, — говорю я как можно спокойнее, — а зачем вам прописка в городе? У вас же дом в деревне, хозяйство...
— Да какое там хозяйство! — машет она рукой. — Три курицы да грядка с укропом. А тут медицина лучше, магазины рядом, автобусы каждый час ходят. Да и пенсию в городе больше начисляют, доплаты всякие положены.
Ага. Вот оно что. Значит, не просто так захотелось к нам поближе переехать. Выгода почуялась.
— Но ведь квартира моя, — объясняю я ей терпеливо. — Добрачная. Я Валентина прописала, потому что он мой муж. А вы...
— А я что, чужая? — перебивает она меня, и голос уже не такой медовый. — Я мать его! Мать! Двадцать лет одна растила, в люди вывела. А теперь получается, не нужна?
Господи, ну началось. Сейчас она слезы пустит, про свои страдания рассказывать начнет. Знаю я эти номера.
— Зоя Борисовна, я ничего такого не говорила. Просто...
— Просто ты считаешь, что семья мужа тебе не указ, — продолжает она уже совсем другим тоном. — Ну нет, милая. Не так это делается. Ты же теперь часть нашей семьи и обязана меня слушать. Это уважение к старшим называется!
Разговор принимает совсем не тот оборот. Она не просит — она требует. Более того, она считает, что имеет на это право. А я, видите ли, обязана.
— Не обязана, — говорю я четко и ясно. — Никому ничего не обязана.
Зоя Борисовна подскочила на стуле.
— Как это не обязана? Да ты что себе позволяешь? Я твоя свекровь!
В этот момент на кухню заходит Валя. Сонный, растрепанный. Видит нас сидящих друг против друга, как два бойцовых петуха, и сразу просыпается окончательно.
— Мам, ты чего так рано? — спрашивает он. — Случилось что?
— Валечка, родной мой, — сразу переключается на него Зоя Борисовна, — я твоей жене объясняю, что семья — это святое. А она меня слушать не хочет.
Валя смотрит на меня, потом на мать, потом опять на меня. Я вижу, как у него в голове начинают складываться пазлы. И понимаю — сейчас решится все.
— О чем речь вообще? — спрашивает он, садясь рядом со мной. — Что за семья, что за объяснения?
— Да я маме твоей объясняю, — говорю я, стараясь держать себя в руках, — что прописывать ее в моей квартире я не собираюсь.
— В какой твоей? — Валя хмурится. — В нашей же.
— Нет, Валь. В моей. Которую я получила по наследству от бабушки еще до нашего знакомства. И которая до сих пор оформлена на меня одну.
— Но ты же меня прописала...
— Тебя — да. Потому что ты мой муж. А твоя мама — нет.
Зоя Борисовна руками всплеснула:
— Ну вот видишь, сынок! Видишь, какая она! Тебя-то прописала, а про мать забыла. Как будто я чужая какая-то.
— Люд, — говорит он наконец, — а может, и правда стоит? Ну подумай сама, мама одна живет, в деревне скучно, медицина плохая...
— Валентин, — перебиваю я его, — когда мы женились, о твоей маме речи не было. Говорили только о нас двоих.
— Ну да, но... она же мне мать. Я не могу ее бросить.
— Никто не говорит про бросить. Но прописывать в моей квартире я ее не буду.
— Как это? — возмущается Зоя Борисовна. — Я сына одна растила! Ночами не спала, когда болел! А теперь получается, я чужая?
— Не чужая, — говорю я, чувствуя, как терпение мое потихоньку заканчивается. — Но и не моя ответственность.
— Да как ты смеешь! — вскакивает она с места. — Да кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать? Какая-то девка…!
У меня что-то внутри щелкнуло. Девка? Ну, знаете ли!
— Зоя Борисовна, — говорю я, поднимаясь тоже, — убирайтесь из моего дома. Немедленно.
— Валечка! — орет она, хватаясь за сердце. — Ты слышишь, как она со мной? Выгоняет твою родную мать!
Валя встает, подходит ко мне, кладет руки на плечи.
— Люд, ну успокойся. Мама не со зла, просто...
— Просто что? — спрашиваю я. — Просто она считает, что может прийти сюда и требовать что угодно? Просто она думает, что я ей что-то должна?
— Ну пусть мама будет прописана, — говорит он, и я слышу в голосе усталость. — У нее ведь есть постоянная регистрация в деревне, а в городе пенсию больше начисляют, потому что доплаты положены. Ну что тебе стоит?
И тут я понимаю — все. Приехали. Он на ее стороне. Мой муж, который клялся мне в любви и верности, который обещал всегда меня поддерживать, сейчас стоит и уговаривает меня уступить его маме. Потому что «что мне стоит».
— Значит, так, — говорю я очень спокойно. — Я еще раз объясню, чтобы было понятно. Квартира моя. Добрачная. Я никого прописывать больше не буду. И если кому-то это не нравится — дверь вон там.
Зоя Борисовна даже посинела от возмущения:
— Валечка, да ты слышишь? Она мне указывает на дверь! Твоей матери!
Валя смотрит на меня долго-долго. И я вижу в его глазах... разочарование? Обиду? Не знаю. Но точно не понимание.
— Люд, — говорит он наконец, — может, ты все-таки подумаешь? Ну правда, что тебе стоит? А маме будет легче...
— Нет, — отвечаю я. — Не подумаю. И не стоит меня уговаривать.
***
После этого разговора атмосфера в доме стала напряженной. Валя ходит мрачнее тучи, на меня косится, а когда я пытаюсь с ним заговорить, отвечает односложно. А Зоя Борисовна...
Сначала она попробовала действовать через жалость. Звонит мне чуть ли не каждый день, причитает в трубку:
— Людочка, милая, я всю ночь не спала, думала о нашем разговоре. Сердце болит, голова кружится. Может, в больницу лечь придется...
— Зоя Борисовна, — отвечаю я, — лечитесь на здоровье. В деревне больница тоже есть.
— Да какая там больница! Один фельдшер на всю округу! А тут, в городе, специалисты, оборудование современное...
— Тогда приезжайте на обследование. Никто же не запрещает.
— Как приезжать? На автобусе три часа трястись?
И так каждый день. То сердце у нее прихватывает, то давление скачет, то ноги отекают. Целый букет болезней вдруг обнаружился. До этого, заметьте, ничего подобного не было. Еще месяц назад она огород перекапывала, а тут сразу развалина.
Валя слушает эти рассказы и мрачнеет все больше. Начинает мне намеки бросать:
— Мама вчера звонила, говорит, что плохо себя чувствует...
— Пусть к врачу обратится.
— Да там врачей нормальных нет. Вот если бы она тут была...
— Валь, не начинай. Мы уже все обсудили.
— Ничего мы не обсудили! — взрывается он. — Ты просто поставила ребром и все! А как же компромиссы? Как же уступки?
— А ты мне что предлагаешь уступить? — спрашиваю я. — Мою квартиру?
— Не твою — нашу!
— Нет, Валентин, мою!
Он на меня смотрит так, будто я его предала. А может, и правда предала? Может, жена и должна идти навстречу мужу во всем? Даже когда муж неправ?
Но я вижу, как он постепенно меняется. Сначала злится на меня, потом начинает задумываться. Иногда ловлю его взгляд — такой растерянный, будто он сам не понимает, что происходит. А когда мать звонит и начинает свои причитания, он хмурится, задает вопросы:
— Мам, а к врачу ты ходила? Что конкретно у тебя болит?
Тогда Зоя Борисовна меняет тактику. Начинает звонить Вале и рассказывать ему, какая я бессердечная:
— Сынок, да она же меня за человека не считает! Говорит, что я ей не семья. Как это не семья? Я тебе мать родная!
Валя эти разговоры переносит все тяжелее. Я вижу, как он мучается, как разрывается между нами. И мне его правда жалко, но уступать не собираюсь.
— Люд, — говорит он однажды вечером, — может, все-таки найдем какой-то выход?
— Какой выход? — спрашиваю я, хотя уже догадываюсь.
— Ну... временно пропишем маму. На полгода, например. Она подлечится тут, оформит пенсию, а потом обратно в деревню.
— Да? А что будет через полгода? Она скажет: «Ой, что-то я еще не долечилась, давайте продлим»?
Он молчит долго. Потом вздыхает.
— Тогда что делать? Совсем забить на нее?
— Не забивать. Заботиться, звонить, навещать. Только не в моей квартире.
— Людмила, — говорит он, и я понимаю по тону, что он устал от этой войны так же, как и я. — Это моя мать. Я не могу просто... отвернуться от нее.
— А я тебя и не прошу отворачиваться, но и мои интересы нарушать не позволю!
***
А через неделю Зоя Борисовна вдруг меняет тон. Звонит мне, голос дрожащий, жалобный:
— Людочка, родненькая... Ты же добрая девочка, понимающая... Может, пустишь меня хотя бы на недельку-другую погостить? Совсем плохо мне стало, а в деревне некому даже стакан воды подать...
Я понимаю, что она сдалась. Поняла, что напором ничего не добьется, решила попробовать по-хорошему. Просит уже не прописку, а просто пожить немного.
И знаете что? Я устала. Устала от этой борьбы, от Валиных мрачных взглядов, от постоянного напряжения в доме. Подумала, может, правда стоит пойти на уступку? Пусть поживет немного, убедится, что я не монстр, а потом вернется в свою деревню. А Валя увидит, что я готова идти навстречу.
— Хорошо, — говорю я. — Приезжайте, пожить можно.
Валя, когда узнал, просиял.
— Люд, спасибо тебе! Я знал, что ты добрая!
— Только пожить, — предупреждаю я его. — Не прописываться.
— Конечно, конечно, мама же понимает.
Ага. Понимает.
***
Зоя Борисовна приехала на следующий день с огромным чемоданом и тремя сумками. Я на этот чемодан смотрю и думаю: «На недельку, говоришь?»
Но молчу. Решила дать ей шанс.
Первые дни она ведет себя тихо. Помогает по хозяйству, готовит, не лезет с советами. Я даже подумала, может, правда поняла, что перегибала палку?
Как бы не так. На четвертый день она заявляет:
— Людочка, мне к врачу завтра надо. Только вот беда — без прописки на прием не записывают. Может, временно оформим? На месяц?
— Зоя Борисовна, — говорю я спокойно, — мы же договаривались. Пожить — это одно, прописаться — совсем другое.
— Да я понимаю, понимаю! Но что же делать?
— К платному врачу сходите, там прописка не нужна.
— Да какие у меня деньги на платных врачей! Пенсия копеечная...
И опять началось. Только теперь она жила в моем доме и могла давить на меня круглосуточно.
А через неделю я пошла в магазин за хлебом, но забыла кошелек и вернулась. Только вхожу в прихожую, а из кухни голос Зои Борисовны. Говорит она тихо, но я все слышу:
— Да не волнуйтесь вы так, Марь Иванна! Я же говорю — все по плану идет. Она уже согласилась меня пустить пожить, а там и до прописки недалеко. Главное — давить потихоньку, не спешить... Ха-ха-ха! Вот именно! Врач сказал, все у меня в порядке, как у космонавта. А я ей про болезни рассказываю, она и растаяла... Ну конечно, потерпеть еще немножко придется, зато потом в городе буду жить, пенсию повышенную получать...
Я стою в прихожей и слушаю. И понимаю — меня обманули. Самым наглым образом обманули. Никаких болезней у нее нет, все это — спектакль, чтобы меня разжалобить.
Я иду к себе в комнату, достаю из шкафа новый чемодан, который купила на распродаже месяц назад, и начинаю складывать туда вещи Зои Борисовны.
Она заходит в комнату, видит меня с ее вещами и сначала не понимает.
— Людочка, ты что делаешь? Зачем мои вещи трогаешь?
— Собираю, — отвечаю я спокойно. — Вас домой отправляю.
— Как это отправляешь? Почему?
Я поворачиваюсь к ней и смотрю прямо в глаза.
— Потому что слышала ваш разговор с Марь Иванной. Про то, что врач сказал — здоровы вы как космонавт. Про план, как меня вокруг пальца обвести. Про то, что все болезни — выдумка.
У нее лицо сначала побелело, потом покраснело. Стоит, открывает рот и закрывает, как рыба на берегу.
— Я... Это... ты неправильно поняла...
— Все я правильно поняла. И вот что вам скажу, Зоя Борисовна. Чемодан я вам подарю новый, хороший. Билет на автобус оплачу. Но чтобы через час вас тут не было.
— Да как ты смеешь! — взвивается она. — Да кто ты такая!
— Хозяйка этой квартиры. И имею право решать, кому в ней жить.
— Валечка! — орет она. — Валечка, иди сюда! Смотри, что твоя жена творит!
Валя прибегает из нашей спальни встревоженный, видит сцену и хмурится.
— Что происходит?
— Твоя мама нас обманывала, — объясняю я ему коротко. — Никаких болезней у нее нет. Все это — спектакль, чтобы меня заставить ее прописать. Сама слышала, как она по телефону хвасталась этим.
Валя смотрит на мать долго и внимательно. Я вижу, как у него что-то меняется в лице.
— Мам, — говорит он тихо, — это правда?
Зоя Борисовна понимает, что попалась, и решает идти ва-банк:
— А что мне оставалось делать? Она же меня за человека не считает! Выгнать хотела родную мать твою! Вот я и подумала...
— Вы подумали нас обмануть, — говорю я.
Валя стоит молча, смотрит на мать. Образ заботливой, страдающей матери, который она так старательно создавала, рассыпался в прах.
— Уезжайте, Зоя Борисовна, — говорю я твердо.
— А если я не хочу?
— Тогда я сам тебя выпровожу, — вдруг говорит Валя.
Она смотрит на сына, и я вижу, как у нее глаза округляются от удивления. Не ожидала она такого.
— Валечка, сынок, ты что? Против матери пошел?
— Мам, не надо. Все ведь понятно.
Мы довозим ее до автовокзала. Она садится в автобус и напоследок шипит мне:
— Запомни, Людка, добром это не кончится. Сына против матери настроила!
— Запомню, — отвечаю я спокойно.
Автобус отъезжает. Валя всю дорогу домой молчит. Только у подъезда говорит:
— Люд, прости. Я должен был понять раньше. Должен был тебя поддержать сразу.
— Понял — и хорошо, — отвечаю я. — Главное, что понял.
Прошло уже три месяца. Зоя Борисовна больше не приезжает и даже звонить почти перестала. Валя изменился. Стал внимательнее ко мне, решения теперь принимаем вместе.
А я поняла главное — иногда надо уметь сказать «нет» твердо и окончательно. Даже родне. Особенно родне.