Надежда мыла посуду после ужина, когда в дверь позвонили. Три коротких, требовательных звонка. Она вытерла руки полотенцем и посмотрела в глазок.
Валерий стоял на площадке с потёртым чемоданом в руке. Плечи опущены, куртка мятая. Лицо постарело — глубокие морщины от носа к губам, седина на висках. Но взгляд тот же: упрямый, с привычкой получать своё.
— Надь, открой. Я знаю, что ты дома.
Отступила от двери. Сердце стучало где-то в горле. Год прошёл с развода. Целый год училась засыпать одна. Не вздрагивать от скрипа лифта. Покупать продукты только для себя. Училась быть хозяйкой в собственной квартире.
— Надя, не дури. Открывай.
Валерий толкнул дверь плечом. Она поставила цепочку после его ухода — первое, что сделала. Металл натянулся, заскрипел.
— Что тебе нужно?
— Поговорить надо. Серьёзно поговорить.
Голос усталый, но знакомые нотки хозяйственности уже пробивались. Как будто вчера отсюда не уходил. Так вышел на пару часиков погулять по городу.
Надежда сняла цепочку. Валерий протиснулся в прихожую, поставил чемодан у стены. Огляделся: новые тапочки на полке. Женские журналы на столике. Никаких мужских курток на вешалке.
— Живешь, значит. Одна.
— Живу. А ты зачем пришёл?
Прошёл в комнату, опустился в кресло. То самое, где раньше смотрел футбол и читал газеты. Села напротив на диван, руки сложила на коленях.
— Лена меня выставила. — Валерий потёр лицо ладонями. — Сказала, что слишком старый для неё. Ст@рва. Представляешь? После всего, что я для неё делал.
Надежда молчала. Она помнила Лену — тридцатилетнюю маникюршу с наращенными ресницами, ради которой Валерий ушёл из семьи. Сколько слез тогда пролила. Стеснялась соседям в глаза смотреть. Пигалица, почти ровесница дочки. И Валерий, как павлин распустил хвост перед ней.
— Ну и что теперь?
— Что, что. — Он выпрямился, голос окреп. — Поживу здесь пока. Не на улице же мне ночевать. Это и моя квартира тоже, между прочим. Сколько лет я тут вкладывался, стены красил, сантехнику менял.
Надежда почувствовала, как холод поднимается от пяток к груди. Те же слова, та же интонация. Будто он вчера ушёл к любовнице, а не год назад.
Надежда встала, подошла к окну. Во дворе зажигались огни в квартирах — семьи собирались к ужину, дети делали уроки. Обычный вечер обычных людей.
— Квартира моя, Валерий. Родители оставили мне.
— А кто тут жил двадцать лет? Кто обои клеил, трубы менял? — Голос набирал силу. — Не будь д@рой, Надь. Мне некуда идти.
Валерий расстегнул куртку, повесил на спинку кресла. Жест привычный, хозяйский. Как будто время остановилось, и развод оказался дурным сном.
— Диван свободен. Переночуешь — и ищи жилье.
— Какое жильё? На мою пенсию? — Валерий усмехнулся. — Мы же семья были. Или забыла?
Надежда взяла сумочку, ключи.
— Куда собралась?
— К Ларисе. До завтра.
— Убегаешь от разговора? Так и жила всегда — не решаешь проблемы, а бежишь.
Дверь хлопнула мягко, но звук разлетелся по лестничной клетке. Надежда спускалась по ступенькам, держась за перила. Ноги подкашивались.
У Ларисы за чаем впервые за год заплакала. Слёзы катились по щекам, солёные, горячие.
— Надь, ты что творишь? — Лариса обняла подругу. — Это твоя квартира. Твоя!
— Знаю. Но боюсь. Двадцать лет с ним прожила. Привыкла уступать.
— А дети что скажут?
Всю ночь так и не сомкнула глаз. Промучилась от темных мыслей и бессонницы. Вспомнила, как Валерий заставил извиняться перед свекровью, за то,что та вечно без предупреждения являлась и продукты из холодильника таскала к себе домой. Не удержалась, один раз сказала. Так свекровь показательное выступление устроила. Орал так, что дети повыскакивали. Пожалела детей и попросила прощения.
А сколько раз стеснялся меня при всех своих друзьях.
Утром встала: руки дрожат, кусок хлеба в рот не идет.
Утром Надежда набрала номер сына.
— Мам, ты с ума сошла? — Голос Сережи был жестким. — Пусть на съёмную снимает или к своей мамаше едет. Не давай вытирать ноги. Раскомандовался. Не нужны были ни мы с сестрой, ни ты. А тут явился и снова хозяином себя почувствовал. Это ему не армия. Давно на пенсии и нечего тобой командовать, — сказал как отрезал сын.
Дочь Аня говорила тише, но не менее решительно:
— Мама, ты всю жизнь его тянула. Хватит. Он взрослый мужик, пусть сам устраивается.
Надежда вернулась домой к обеду. Валерий сидел в кресле, смотрел телевизор. На столе валялись крошки, пустая тарелка, кружка с засохшим чаем.
— А, явилась. Холодильник пустой, между прочим. Хоть бы продуктов купила.
— Покупай сам.
— На что? Коммуналку будем пополам платить, продукты тоже. По-честному.
Валерий встал, подошёл ближе. Запах знакомый — табак, дешёвый одеколон, что-то ещё неуловимое. Запах прошлого.
— Слушай, Надь. Мы же не враги. Поживем спокойно, никто никого не трогает. Как соседи.
— Соседи съезжают, когда надоедают друг другу.
— Не остри. — Голос потеплел, стал почти ласковым. — Помнишь, как хорошо жили? До всех этих глупостей?
Надежда отошла к двери. Валерий наступал, как волна — медленно, но неотвратимо. Скоро накроет с головой, и снова придётся жить по его правилам, под его настроение.
— Дай мне время подумать.
— Думай. Только долго не думай. Мне крышу над головой нужно. Не привык я к неопределенностям. И вообще, негоже б@бе без мужика: Холодильник пустой — первый признак, что не все у тебя гладко.
— Там есть все необходимое для меня. На тебя я не рассчитывала.
Прошла неделя. Валерий обустроился, как хозяин. Приятель Генка приходил смотреть футбол — они орали на весь дом. Швыряли пивные банки в мусорное ведро. Соседка тётя Вера косо поглядывала в подъезде.
— Надя, а что это у тебя... того... опять шумно стало?
— Временно, Вера Ивановна. Пока не устроится.
— Ясно. — Соседка кивнула с пониманием. — Держись, девочка.
— Ну, что ты Вера Ивановна, семья должна быть вместе, — не удержался дед Максим. — Подумаешь мужик на сторону сходил. С кем не бывает. А ты святая что ли? Неужели безгрешная? Негоже выгонять мужика.
Прошла мимо молча, но сомнения в душе поселились.
В четверг Валерий выложил на стол квитанции.
— Коммуналка пришла. Делим пополам.
— С чего это?
— Как с чего? Живу же здесь. Электричество трачу, воду, газ. Справедливо же.
Надежда взяла квитанции. Сумма обычная — платила всегда сама, Валерий даже во время брака отмахивался: мол, ты получаешь, ты и плати.
— Нет.
— Что нет?
— Не буду делить. Моя квартира — мои расходы.
Валерий побагровел. Встал, кулаки сжал.
— Ах, так? Значит, пользуешься мной? Дармоед, значит, я?
— Никто тебя не звал.
— Не звала? — Голос сорвался на крик. — А кто стены в этой хате красил? Кто линолеум клеил? Кто сантехника вызывал?
— Ты жил здесь двадцать лет. Для себя делал.
— С@ка неблагодарная! — Валерий замахнулся.
Надежда отшатнулась. Спина уперлась в стену. В глазах мужчины мелькнуло что-то знакомое — ярость, которую раньше сдерживал, а теперь не собирался.
— Попробуй только. — Голос прозвучал чужим, твёрдым. — Попробуй — и участковый узнает.
Валерий опустил руку. Усмехнулся:
— Пугаешь? Кого пугаешь, домохозяйка? Завтра устрою такой скандал на весь подъезд, что сама уйдешь. Расскажу всем, какая ты жена была. Какая хозяйка.
— Рассказывай.
Валерий стоял у почтовых ящиков, когда появилась соседка тётя Галя с третьего этажа. Он словно ждал этого момента.
— Галина Петровна, — начал с озабоченным видом, — я хотел с вами поговорить о Надежде. Видите ли, она... как бы это сказать деликатнее... совсем из рук вон.
Тётя Галя остановилась, насторожилась:
— Что случилось, Валерий Иванович?
— Да совсем меня не слушается. Представьте, вчера пришла домой в час ночи! А когда я сделал замечание — накричала на меня! — Он покачал головой с видом страдальца. — Не может быть! — ахнула соседка.
— Ещё как может. И пьёт она теперь, Галина Петровна. Каждый вечер с подругами по барам. Сопьется, переживаю. Я уж не знаю, что и делать…
Галина выслушала, но рецензию на показное выступление Валерия дальше делать не стала. Прошла мимо по лестнице. Валерий не дождавшись поддержки пошел во двор.
На следующее утро Надежда поехала в юридическую консультацию. Молодая женщина-юрист внимательно выслушала, полистала документы.
— Право собственности только на ваше имя. Брачный договор не заключали? Совместно квартиру не приватизировали? Тогда всё ясно. Никаких прав у бывшего мужа нет.
— А если он не уйдёт?
— Самоуправство. Можно обратиться в полицию.
Надежда вернулась домой к вечеру. Валерий лежал на диване, смотрел сериал. Пустые тарелки на полу, окурки в блюдце.
— Валера, собирайся.
— Куда это?
— Отсюда. Завтра утром чтобы тебя здесь не было.
Валерий сел, прищурился:
— Наговорила тебе тетка в очках? Испугать решила меня? Не выйдет.
— Не испугала. Объяснила.
— Надька, ты меня знаешь. Просто так не уйду. Будет война.
— Пусть будет.
Надежда подошла к телефону, набрала номер участкового. Валерий вскочил, выхватил трубку.
— Совсем ополоумела?
— Завтра к девяти утра не будет тебя здесь — сама позвоню.
Что-то в голосе остановило Валерия. Надежда стояла прямо, руки не дрожали. Женщина, которая двадцать лет уступала, просила прощения, терпела — исчезла.
— Хорошо, Надежда Петровна. Хорошо. Посмотрим, как заживёшь одна. Без мужика в доме.
— Увидишь.
Утром Валерий собрал чемодан молча. Ходил по квартире, словно прощался — трогал дверные ручки, подолгу стоял у окна. В прихожей обернулся:
— Пожалеешь, Надь. Одиночество — штука поганая.
— Уже не жалею.
Дверь закрылась тихо. Надежда прислушалась — лифт приехал, увёз. Тишина осталась.
Прошлась по комнатам. Воздух казался другим — свежее, легче. Открыла окна настежь, хотя на улице октябрь. Ветер растрепал занавески, унёс запах табака и чужого присутствия.
Вечером позвонил сын:
— Мам, как дела? Ушёл?
— Ушёл.
— Молодец. Наконец-то.
Серёжа говорил ещё что-то, но Надежда слушала вполуха. Смотрела на кресло — пустое, незанятое. Своё кресло в своей квартире.
Дочь Аня прислала сообщение: "Мамочка, горжусь тобой! Приеду в выходные, отметим."
Тётя Вера встретила в подъезде на следующий день:
— Надя, а что это у вас тихо стало?
— Съехал жилец.
— Слава богу. А то мы уж думали... — Соседка улыбнулась заговорщицки. — Знаешь, всем двором за тебя переживали. Хорошая ты, только слишком добрая была.
— Была.
В субботу пришла Лариса с тортом и вином.
— Ну что, свободная женщина, как ощущения?
Надежда наливала чай. Руки не спешили, движения спокойные. Раньше суетилась, боялась не успеть, кого-то не угодить.
— Странно пока. Тихо очень.
— Привыкнешь. Я вот уже пять лет одна — и ничего, живу.
— Звонил вчера. Сказал, что снимает комнату у какой-то бабки. Жалуется.
— А ты что?
— Слушала и думала: не моя проблема. Впервые так подумала.
Лариса чокнулась с подругой:
— За новую жизнь?
— За свою жизнь.
Вино было сладкое, домашнее. Надежда выпила полбокала и почувствовала лёгкость в голове. Или не от вина — от того, что завтра проснётся в тишине, заварит кофе на одну чашку, почитает книгу в кресле.
— Лар, а как это — жить для себя?
— Как хочешь, так и живёшь. Встаёшь когда захочется, ешь что нравится, смотришь свои программы.
— Я и забыла, какие мне программы нравятся.
— Вспомнишь. Время есть теперь.
Подруги просидели до позднего вечера. Говорили о всём и ни о чём — как в молодости, когда жизнь казалась длинной и полной возможностей.
Лариса ушла, Надежда села в кресло с книгой. Читала и прислушивалась к звукам дома: шум воды в трубах, голоса соседей, гудение холодильника. Обычные звуки, но теперь они звучали по-другому — не тревожно, а уютно.
В десять вечера легла спать. Кровать большая, широкая. Можно лежать посредине, раскинув руки. Не бояться толчков, храпа, чужого дыхания рядом.
Засыпала медленно, но спокойно. Завтра будет новый день. Первый день, когда не нужно ни с кем считаться, не подстраиваться, не оправдываться.
За окном шумел осенний дождь, но в квартире было тепло и тихо.
Благодарю вас за подписку на канал