Ему было 38. Нормальный возраст — ни стар, ни молод. За плечами — как в дешёвом сериале: две сожительницы, один официальный брак, в общей сложности три съёмных квартиры, одна ипотека, один ребёнок (от первого брака), которого видел по выходным и которому неловко врал, что «просто так сложилось».
Анатолий всегда был… удобным.
Он не ругался. Не спорил. Не хлопал дверями. Когда первая девушка говорила: «Я решила, что нам пора жить вместе», — он только кивал. Когда жена сказала: «Ты уволишься с этой работы, мне неудобно перед подругами, что мой муж до сих пор зарабатывает копейки», — он пошёл и уволился. Когда вторая гражданская супруга решила, что нужно переехать в другой город ради её карьеры, он продал машину и собаку отдал соседям.
Он был «хорошим парнем». И каждый раз женщины сначала цени́ли его сдержанность, а потом — скучали. Он не бил кулаком по столу, не ревновал, не спорил, не «показывал характер». А потом уходили. Сначала раздражаясь, потом молча.
В 38 он снова жил один. Квартира в панельной пятиэтажке, обои с облезлым рисунком веточек, ноутбук на кухонном столе, тишина по вечерам. Он говорил себе, что так даже лучше. Без нервов. Без инструкций, как и когда дышать. Но это была ложь. Потому что в эту тишину хотелось кричать.
И тогда появилась она.
Знакомство с Мариной было странным и очень будничным — записался на стрижку, опоздал, пришёл на 15 минут позже, а она, уже собираясь уходить, согласилась его подстричь. Осталась после смены, между делом болтала, смеялась. Он смущённо отвечал.
— Ты всегда такой спокойный? — спросила она, когда подравнивала виски.
— Обычно да, — пожал плечами Анатолий. — Со мной всё просто.
— Ты не простой. Ты просто себя прячешь. Это разные вещи.
Он даже не понял, как так получилось, но они стали видеться. Сначала кофе, потом прогулки, потом ужины. Марина была живая — настоящая. Улыбчивая, но с характером. Она не терпела снисхождения, не позволяла подтирать за ней ошибки. И она не пыталась переделать его — но при этом что-то в ней будто побуждало его стать другим. Самому. Без давления.
— Я не люблю слабых мужчин, — сказала она ему как-то. — Но я умею быть рядом, если мужчина растёт. Не вверх. Внутрь.
— А если я не меняюсь?
— Тогда ты не для меня.
Он вздохнул. Всё снова казалось началом конца. Но она не ушла. Она сидела рядом на кухне и ела виноград, не отводя от него взгляда. И в этом взгляде не было ни угрозы, ни снисхождения. Только выбор. Его выбор.
Он заметил перемены в себе не сразу.
Сначала он впервые за много лет отказался выйти на подработку в выходной. Просто сказал начальнику: «Нет». А потом — поехал с Мариной на выходные в горы, спонтанно. Не посоветовавшись, не согласовав. Просто захотел.
Он начал говорить «нет» — и не чувствовать за это вину. Он начал говорить «хочу» — и не бояться показаться эгоистом.
А однажды, на ужине с её друзьями, он поймал себя на мысли, что говорит уверенно, не перебирая слова, не взвешивая, как это будет воспринято.
— Ты не замечаешь, но ты растёшь, — сказала Марина, когда они шли домой, взявшись за руки. — И теперь я могу на тебя опереться.
Интим между ними тоже был... другим.
Не как раньше — когда он просто «исполнял обязанности», подстраивался, угадывал, боялся разочаровать. С Мариной всё строилось на взаимности. На честности. На страсти, которая возникала не потому что «пора», а потому что хотелось.
И, что удивительно, он больше не чувствовал себя ведомым. Даже когда она брала инициативу. Даже когда шептала ему на ухо, что и как хочет. Он чувствовал себя мужчиной. Рядом с ней — не подкаблучником, не марионеткой, а собой.
Прошло полгода. Марина не спрашивала, когда они начнут жить вместе. Не устраивала намёков, не предъявляла. Но он однажды сам протянул ей ключ.
— Просто хочу, чтобы ты была дома. Когда я прихожу.
Она молча взяла ключ и поцеловала его.
— Ты ведь был другим, когда мы познакомились, — сказала она однажды, лежа у него на груди.
— Я был удобным, — сказал он. — А стал — собой.
— Именно этого я и хотела. Не чтобы ты стал моим. А чтобы ты стал собой.
И в тот вечер, впервые за всю свою жизнь, он почувствовал — не обязанность, не вину, не долги… А гордость. За себя.