В Самаре, на улице Венцека, где старые дома жмутся друг к другу, будто делятся давними секретами, стояла голубятня. Невысокая, деревянная, с облупившейся краской, она казалась последней страницей из книги, которую никто уже не читает. Но если бы вы подняли голову в ясный день, то увидели бы над ней белоснежных голубей, кружащих в небе, как хлопья зимнего снега посреди лета.
Хозяина голубятни звали дед Еремей. Он был одним из последних, кто ещё держал почтовых голубей в городе. Люди говорили, что раньше таких, как он, было много — старики с грустными глазами и руками, привыкшими к мягкому оперению птиц. Но время унесло их, как ветер уносит пух с тополей.
Голуби деда Еремея были не простые. Они несли письма, но не людям, а тем, кто живёт за границей видимого. Иногда старик писал записки тонкой дрожащей рукой, привязывал к лапке птицы и отпускал в небо.
— Куда они летят? — спрашивали у него соседские мальчишки.
— Туда, где ждут, — отвечал дед и щурился, следя за тем, как голубь растворяется в синеве.
А голуби летели высоко-высоко, туда, где небо становится прозрачным, как стекло, и граница между мирами истончается. Они доставляли письма тем, кого уже нет: солдатам, не вернувшимся с войны, матерям, ушедшим тихими ночами, детям, которых забыли даже на могилах.
Однажды дед Еремей написал письмо самому себе — молодому, каким он был полвека назад.
— Не бойся, всё будет хорошо, — написал он.
Голубь унёс записку, а наутро старик не проснулся.
Голубятня опустела, но люди ещё долго видели белых птиц, кружащих в небе. И если очень внимательно смотреть, можно было разглядеть, как одна из них несёт в клюве маленькую полоску бумаги — последнее письмо, которое никто так и не прочитал.