Новгородские берестяные грамоты не могут не вызывать вопросов хотя бы в том плане, что их тексты – это передача кириллической азбукой самых обыденных бытовых событий записками, письмами, посланиями. Известно, что Ярослав Мудрый создал в Новгороде школу, что позволило за полвека после крещения Руси, сделать поголовно грамотными всё население города. А материалом для записок, писем, расписок, договоров служила березовая кора, которая использовалась как современная бумага. Трудно представить, чтобы абсолютно безграмотный народ, вдруг, как по мановению волшебной палочки, вступил в самую оживленную переписку.
Причем этими берестяными записками буквально были завалены все, раскопанные археологами древние новгородские мусорные ямы. По крайней мере, большинство грамот найдено в местах былых свалок. Тут еще и почва новгородская оказалась пригодной для долгого сохранения бересты. И хотя такой "берестяной" способ записи информации был распространен на достаточно широкой территории от Пскова, Новгорода и до Москвы, и держался до 15 века, в Новгороде этих посланий из прошлого сохранилось значительно больше, чем где бы то ни было.
Относительно истоков такой грамотности новгородцев, можно говорить много разного. Но уникальность ситуации в том, что простые древние новгородцы зафиксировали на письме то, что реально заставило лингвистов всерьез заинтересоваться его содержанием. В "берестяной" переписке стал проявляться тот язык, который академик А. Зализняк назвал новгородским диалектом древнерусского языка, а славяноведы зовут праславянским.
То есть, речь о просторечном языке древних новгородцев, который с начала доминирования на Руси церковно-славянского языка, продолжал сохраняться в народе. Что и зафиксировали эти важные источники дославянской, еще древнерусской письменности – записки на бересте.
Коллизия заявленной особенности в диалекте новгородцев двойная. Во первых выясняется, что не Зализняк был первооткрывателем, и второе, появилась наконец возможность понять, кто за этим дославянским языком стоял.
Прежде чем пояснить, в чем уникальность этого языка, стоит отметить, что на эту уникальность первой еще за полтора десятилетий до академика, не только обратила внимание славист С.М. Глузкина, но и представила научному миру свои уникальные выводы.
В публикации на этот счет она писала:
«Сопоставление показаний древней новгородской письменности с этими архаическими элементами современной диалектной лексики приводит к заключению, что предки псковичей и новгородцев, рано (по-видимому, в VI–VII вв.) поселившиеся на берегах озер Псковского, Чудского и Ильменя и несколько обособившиеся от других славян, вообще не пережили процесса второй палатализации» (Gluskina 1966: 465).[1]
То есть, они являлись носителями уникального древнерусского диалекта, который на момент их обитания на территориях от Ильменя до Чудского озера, вообще не подвергался славянской (церковно-славянской) интервенции, а сохранял свою самую архаичную исконную лексику. Вопрос мог быть только в том, где и когда они ее приобрели.
И это стало важнейшим за последние 100 лет открытием в области славистики и палеорусистики. Речь о том, что на части восточнославянской диалектной территории - в древнем новгородско-псковском диалекте - вторая палатализация заднеязычных согласных не проходила.
К такому выводу С.М. Глускина сделала в середине 1960-х гг. «благодаря исследованию некнижных древненовгородских письменных памятников и прежде всего берестяных грамот».
На основании чего стало ясно, что «отсутствие второго смягчения в падежных формах было в древнем новгородском диалекте не исключением, а самой что ни на есть нормой с самого начала письменного периода»[2].
Но, как водится, тогда время этому открытию еще, видимо, не пришло. По крайней мере, гипотеза С.М. Глускиной вызвала в научной лингвистической среде реакцию, которая знакома нам по отношению ко всему новому. Потому и становление ее гипотезы без драматизма не обошлось. Скажем, главный авторитет в славистике советского периода С. Б. Бернштейн в своем выступлении по ее докладу на конференции 1966 года полностью и безапелляционно отверг ее гипотезу. Столь же отрицательно встретил ее гипотезу и главный русист СССР того времени член–корреспондент АН Ф. П. Филин. Впрочем, Филин при этом предусмотрительно давал понять, что он сам еще раньше - в 1930-е гг. - высказал похожую идею.
Как отмечает профессор кафедры русского языка СПбГУ М. Б. Попов, по словам С. М. Глускиной, которыми она поделилась с ним лично в 1083 году, Бернштейн сказал, что, в отличие от серьезных исследователей, она выдает за глобальные научные гипотезы «бред своего воспаленного воображения»[3].
Впрочем, ее открытие тем не менее имело и поддрежку.Так, польский славист Здислав Штибер, не ограничиваясь только псковско-новгородским диалектом, распространил гипотезу о неосуществлении второй палатализации также на ростово-суздальский диалект.
А как же академик А. Зализняк, с подачи которого открытие древненовгородской диалектной особенности стало доступно широкому кругу? И приоритет в научном принятии этой гипотезы, казалось бы, отдается только ему.
Что же такое вторая палатализация заднеязычных (задненебных) согласных, или проще - смягчение согласных?
Это изменение твердых задненебных согласных [к], [г], [х] в свистящие согласные [ц], [з], [с] перед гласными переднего ряда. Эту вторую («свистящую») палатализацию обычно датируют VII–VIII веками, временем, по которому можно судить о начале хронологии славянской языковой общности.
Но А. Зализняку удалось «расшифровать» прежде непонятное место из древнейшей известной берестяной грамоты № 247: «а замъке кѣле а двьри кѣлѣ» (рус. а замок цел и двери целы), отождествив формы кѣле и кѣлѣ с русским словом «целый». Прежде переводчики принимали указанное слово в виде "келья".
Так или иначе, открытие древней новгородско-псковской аномалии в отношении второй палатализации подорвало представление о восточнославянском этноязыковом единстве.
«Поскольку вторая палатализация обычно признается самым ранним крупным фонетическим изменением, которое дало различные результаты в диалектах распадающегося общеславянского языка, открытие древней новгородско-псковской аномалии в отношении второй палатализации оказало огромное влияние на развитие славянской и русской исторической диалектологии, т. к. подорвало представление о восточнославянском этноязыковом единстве, т. е. о монолитном древнерусском (общевосточнославянском), который, предположительно, выделился из праславянского и стал родоначальником трех самостоятельных языков – русского, украинского и белорусского»[4].
И посеянное сегодня в общественное историческое сознание мнение о некоем общем славянстве – это и есть тот самый момент, когда от истории русского народа отсекается 3000 лет исторического существования его предков до прихода Несторовых славян на территорию Русской равнины.
Никто не отрицает такую лингвистическую общность, как славянская группа языков. Но повсеместная славянизация – это позднее явление. Это лингвистический момент, отмеченный тремя стадиями смягчения твердых согласных (палатализация). Этот процесс затронул и древний язык русов, который не мог не попасть под влияние церковно-славянского с приходом христианства на Русь.
Так или иначе, следы древней новгородско-псковской лексики никуда не исчезали, пока для ее фиксации использовалась береста.
Все дело в том, что этот псковско-новгородский диалект представлял собой некий лингвистический атавизм, который ставит его во главу всего так называемого праславянского древа. Он бытовал в то время, когда на него еще не оказывали воздействия никакие будущие славянские влияния. Это был, по сути, дославянский язык, который сформировался много раньше, но который стал основой для формирования там и тут будущих славянских языков. Это его архаичная лексика уже позже подверглась тем изменениям, которые получили название палатализация (смягчение) согласных. И процесс смягчения затронул именно твердые заднеязычные согласные древнего дославянского языка.
Во всей этой истории по вопросу, кто же был первооткрывателем отсутствия второй палатализации в новгородских берестяных грамотах, свою роль, конечно, сыграл авторитет академика Зализняка. И его повторное открытие уже открытого у окружающего лингвистического содружества не вызывало никакого сопротивления. Тем более, что он добавил убедительности, открыв также, и показал примеры с начальными согласными, позволившими исправить ошибку переводчиков грамот.
Но многое в науке зависит от общественного мнения, так называемого консенсуса. И для консенсуса авторитет и имя – вещи непререкаемые. К чести Зализняка он признал, что приоритет в этом вопросе за Глускиной:
«Работ Глускиной я не знал и испытал некоторый естественный шок, поскольку ясно понял, что такое прочтение грамоты № 247 означало бы отказ от общепринятого в славистике тезиса о праславянском возрасте второй палатализации…. Об этом результате я сделал доклад в Институте славяноведения. И вот на этом докладе встала Светлана Михайловна Толстая и рассказала о работе Софьи Менделевны Глускиной, которая на полтора десятилетия раньше получила такой же результат на основе анализа современных псковских говоров (в действительности, конечно, на материале не только современных говоров, но и известных на тот момент берестяных грамот, см. выше. - М. П.). Я помню свои смешанные ощущения. Было неловко, конечно, что я выступил с докладом, не изучив всего, что имеется по данному вопросу в научной литературе. Но перевешивало сильное положительное чувство, что, несмотря на конфликт с традиционным постулатом славистики, утверждаемое мною таки верно, коль скоро один и тот же вывод вытекает из двух совершенно различных совокупностей фактов»[5].
Могло ли такое иметь место с точки зрения истории?
Когда лингвисты подтвердили, что 4000 лет до н.э. некий язык разошелся на ветви, то они тогда же, в 18-19 веке, для себя определили, что эти ветви можно назвать ветвями арийских языков. Не важно, как называть эти языки – любое определение не окажется идеально точным. Но в этом ряду ветвей, наряду с реально арийской лингвистической ветвью, оказалась и та, носители которой поселились во времена незапамятные у Чудского озера и у озера Ильмень. Ближе к современности эти ветви получили название – индоевропейские. А язык второй ветви назвали праславянским (дославянским).
Впрочем, почему в незапамятные? 3 тыс. лет до н.э. вся средняя широта Русской равнины находилась в ареале фатьяновской археологической культуры, которая в то время еще была, скорее, арийской, чем какой-то другой.
Из этой культуры, словно из ниоткуда вынырнули арии, которые с тем же именем 1,5 тысяч лет назад обосновались в Индии. Но из той же фатьяновской общности древнеарийского языка, выделилась та его ветвь, которую сегодня лингвистам привычнее называть праславянской.
Научное лингвистическое ли, историческое ли сообщество привычно находится в рамках созревшей на сегодня устоявшейся в узкой научной среде терминологии. Некогда придуманный термин праславяне – понятен и привычен. Праславяне – это те, кто говорил на дославянских языках. А приставка "пра-" предполагает неких языковых предков нынешних славянских языков.
Оснований говорить о некоем древнем "арийстве" фатьяновской культуры у ученых могло бы и не быть, но смущало присутствие в праславянской лексике большого количества древнеиндийских (арийских) корней. Показанное С. Старостиным 54%-е совпадение лексики современного русского языка и древнеиндийского (санскрита) тому подтверждение.
Фатьяновская же культура считалась продолжением на восток культуры шнуровой керамики, 4-3 тысячи лет до н.э. обосновавшейся на западной границе Центральной и Восточной Европы, в ареале которой оказались как будущие новгородско-псковские земли, так и Балтия. И то, что язык фатьяновцев мог еще пребывать в своем общеарийском состоянии, вполне подтверждают его до славянские (не палатализированные) твердые согласные.
Не подвергая лингвистические исследования сомнению, отмечу факт, не учитываемый лингвистами всерьез, что язык не существует без живого носителя. В этой связи возможность узнать, кто же за всем этим стоит, кто населял Центральную и Восточную Европу в период расхождения праиндоевропейского языка на ветки, будет не лишней.
Понятно, что кто-то из тех людей – охотники, кто-то собиратели, кто-то и воины, кто-то мастер по изготовлению оружий, кто-то лепит керамическую посуду, а кто-то ее разрисовывает, и кто-то над всем этим волхвует. Короче, разделение труда полное. Но по сути, и это стало известно по результатам генетических исследований, как шнуровиков, так и фатьяновцев объединял один древний род, определяемый гаплогруппой R1a-Z645.
То есть, обсуждая вопросы отсутствия второго смягчения твердых задненебных согласных (к, г, х) до свистящих (ц, з, с), вопрос о причине такого явления в лингвистике и не стоял. И предположить, что допустимыми пользователями этой лингвистической особенности могли быть древние русы рода (гаплогруппы) R1a-Z645, древней ветви (субклада) R1a-Z645-Z280, стало возможным на основании фактического материала ДНК-генеалогии (молекулярной истории).
Тем более, что территория новгородско-псковского диалекта древнерусского языка совпадает с территорией КШК, в которой 3000 лет до н.э. и выделилась ветвь русов - Z280. Все вместе взятое позволяет предположить, что в лоне этой ветви и получил свое развитие язык, который несколько тысяч лет в своей лексикостатистической динамике развивался до новгородско-псковского диалекта, сохраняя при этом долгое время древнейшие его особенности. На что не могли оказать существенного влияния ни южные, ни западные, образовавшиеся позже на его основе, славянские диалекты.
И процитированное выше утверждение доктора филологических наук М. Б. Попова, что «открытие древней новгородско-псковской аномалии в отношении второй палатализации… подорвало представление о восточнославянском этноязыковом единстве», позволяет полагать, что говорить о монолитном древнерусском общевосточнославянском единстве, не приходится.
Неким особняком здесь должен стоять наиболее древний из всех – дославянский язык русов. Его распространение последующими их миграциями на соседствующие территории не могло не сопровождаться дальнейшими искажениями там лексики языка русов. Что выразилось в самом недалеком прошлом в трёх славянских смягчениях (палатализации велярных) твердых первичных согласных языка русов. Так образовывались диалекты ближнего круга – восточнославянские, и языки дальнего круга – южнославянские, западнославянские.
А на примерах из лексики берестяных грамот складывается вполне осязаемая картина таких миграций наших предков по Европе.
Новгородцы говорили кѣле (цел), кѣлѣ (целый), и этот древненовгородский диалект шел из глубин, видимо, еще фатьяновской культуры. У готов, II в, кѣлѣ – получило вид hails (целый, здоровый), и здесь речь не о славенском смягчении согласной, а о германском сдвиге согласных по закону Гримма k>h, отсюда же ст. английское – hal (целый), затем - hwole и современное – whole (целый).
Собрав все это воедино, лингвисты воссоздали гипотетическое праславянское *koilъ, А вот у западных лингвистов появился праиндоевропейский гипотетический корень (PIE) *kailo, где (*) – знак гипотетичности. Но самый реальный здесь, не гипотетический – это древненовгородский – кѣлѣ, кѣле (целый, цел).
Так что, на основе всех этих фактов следовал вывод, что вторая палатализация прошла во всех праславянских диалектах, кроме новгородско-псковского. Интересен в этом плане дальнейший вывод, что этот диалект «оторвался от общего массива раньше остальных»[6]. Но видимо, "отрыв" здесь является синонимом слова "изолированность".
Недаром архаичные лексемы лингвисты находили и в северных регионах Архангельской, Вологодской областях. Там, например, бытовало слово "кудеса", ставшее в современном русском – чудо, чудесный, но и оставшееся в виде – кудесник (https://dzen.ru/a/Z9qDR8QmS3_K-iiU.)
К тому же, эти регионы особенно отличаются очевидной дославянской топонимией.
Еще пример, праславянское *koina > kѣна (др.новг.) – цена. Интересно, что в литовском языке, сформированном в ареале шнуровой культуры, также – kaina «цена». Стоит обратить внимание и на авестийское kaēnā- «возмездие, месть, наказание» (цена содеянного).
В подтверждение всего сказанного в псковском диалекте также было обнаружено, например, и слово "кѣде". Др.-р. цѣдити (k>с). Современное его звучание – цедить.
Так что, факт неосуществления второй палатализации в псковско-новгородском диалекте – неоспорим сегодня никем.
М. Б. Попов на этот счет особо отмечает, что:
«Гипотеза С. М. Глускиной о неосуществлении второй палатализации в псковско-новгородском диалекте является оригинальной, не имеющей предшественников, а ее приоритет в формулировании и обосновании этой гипотезы не может быть подвергнут в настоящее время сомнению. (выделено мной – Б.Н.)
По иронии судьбы псковско-новгородское явление, обнаруженное С. М. Глускиной в середине 1960-х гг., примерно полтора десятилетиями позже было вторично открыто А. А. Зализняком, который, не будучи знаком с ее работами о второй палатализации, добавил важный и в значительной степени решающий новый материал в пользу ее гипотезы».
Сегодня же, современная информация о присутствии 3000 до н.э. на Русской равнине носителей древнеарийской лингвистической общности гаплогруппы R1a-Z645 (Z280, M458, Z93) вполне соответствует времени расхождения ее языка. Современные потомки ветви Z280 (русов) – это русские, восточные славяне, поляки. Потомки ветви M458 в основном западные славяне, потомки Z93 (ариев) – скифы, персы, жители восточной Азии, частично жители Башкирии, Татарии.
Но в ареале культуры шнуровой керамики от Ильменя до Чудского озер до последнего времени сохранялся древний вариант языка предков русов. Что и стало объектом пристального внимания лингвистов и выводов о «раннем отделении псковско-новгородского диалекта древнерусского языка» от основного праславянского массива.
Б. Новицкий
P.S. Уважаемые друзья! Благодарю вас за пожертвования! По возможности, если, конечно, считаете возможным, поддерживайте канал. https://dzen.ru/bonorus?donate=true
[1] Глускина, С. М. 1966: Изменения по аналогии и система языка. В сб.: Материалы всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные проблемы эволюции языка», II/2. Самарканд, 462–467.
[2] Глускина, С. М. 1968: О второй палатализации заднеязычных согласных в русском языке (на материале северо-западных говоров). Псковские говоры. Т. II. Труды второй Псковской диалектологической конференции 1964 года. Псков, 20–43.
[3] М. Б. Попов. Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия. Ляпунов, Глускина и другие — кто же первым выдвинул гипотезу об отсутствии второй палатализации в древненовгородском диалекте? с. 919.
[4] Там же, С.916
[5] Цит. по: М. Б. Попов. Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия. «Ляпунов, Глускина и другие — кто же первым выдвинул гипотезу об отсутствии второй палатализации в древненовгородском диалекте?», С.20.
[6] Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. / Изд. 2-е. — М., 2004