Я всё ещё помню, как пахла та квартира в день, когда он вручил мне ключи.
Новым паркетом и шторами из IKEA. Ещё — чем-то ванильным, сладковатым, что мешалось с ароматом его кожи, когда он стоял за моей спиной и шептал:
— Ну что, хозяйка, нравится?
Я кивнула. Тогда я всегда кивала. Потому что он был хорошим. Потому что он меня любил. Потому что я сама не знала, что чувствую — и не хотела в этом копаться.
Звали его Гриша.
Григорий Валерьевич, если быть точнее. 38 лет. Разведён, детей нет. Он бизнесмен, уставший от одиночества. Меня он называл “маленькой” — хотя разница между нами была всего 10 лет.
Мы познакомились в клинике. Я работала администратором, он пришёл на приём к дерматологу. У него была аллергия на какой-то новый парфюм. Я распечатывала ему направление и случайно пошутила, что, наверное, это знак — и надо возвращаться к естественным запахам.
Он рассмеялся. Потом подождал, пока закончится моя смена.
Через две недели я была в его машине. Через месяц — в его постели. Через три — он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться.
Он не предложил мне руку и сердце, но предложил жить вместе.
— Переезжай ко мне. Я куплю нам квартиру. Какую захочешь.
Я, выросшая в коммуналке с окнами на гаражный кооператив, с соседями, которые стучали по батареям, если ты громко смеёшься после десяти, — не могла поверить, что это реально.
Я ходила по агентствам недвижимости, искала подходящий вариант.
Выбрала двухкомнатную — с панорамными окнами и белой кухней.
Гриша в оплатил сразу. Без ипотеки. Просто перевёл деньги и обнял меня: — Ты заслуживаешь большего.
Я хотела плакать. Но не от счастья, а от страха. Потому что в тот момент я поняла — я не люблю его. Мне с ним удобно, надёжно, стабильно.
Только я не задыхаюсь рядом с ним от страсти, нет дрожи в пальцах, нет вообще никакой реакции тела.
Он гладил меня по спине, когда я засыпала, и приносил кофе в постель. Он покупал продукты, носил меня на руках, выполнял любые мои капризы. Он всё делал правильно. Я всё больше чувствовала себя… не на месте. Когда начался ремонт, я надеялась, что мои чувства изменятся.
Мы вместе выбирали плитку и люстры, обои, мебель. На время я забыла про тревогу.
Мне даже стало казаться — может, любовь приходит не сразу? Может, это и есть она — когда тебе тепло, спокойно, и никто не орёт?
Но потом наступил день новоселья, после которого моя жизнь круто изменилась.
Новоселье должно было быть скромным.
Гриша не любил шум, не любил показуху, не хотел превращать это в банкет с тостами и чужими людьми, которых он не знал.
— Только близкие, — сказал он, обнимая меня за талию. — Никаких этих твоих коллег с гитарами и философией на кухне.
Я посмеялась. Кивнула.
Он всё равно разрешал мне всё — просто немного ворчал для вида.
Мы пригласили его сестру с мужем, мою коллегу с женихом, старого друга Гриши из института… и Диму.
Я не планировала звать Диму.
Сначала не планировала. Но потом — случайно наткнулась на его сторис, где он рассказывал, что снова вернулся в Москву, что скучал по людям, по улицам.
Я поставила лайк. Он написал “Привет”. Я ответила.
А потом, сама не зная почему, добавила: “Завтра новоселье. Будет только близкие люди. Приходи, если хочешь.” Скинула ему время и адрес.
Он пришёл с бутылкой вина и с глазами, которые не изменились за три года.
С ним я встречалась до Гриши. Отношения были стремительными.
Мы постоянно выясняли отношения, потом бурно мирились, не брали трубки неделями, писали друг другу стихи и стирали их в ту же ночь. Он был неправильным, упрямым, красивым. Он был моим.
До тех пор, пока не исчез.
Сказал: “Я уезжаю в Питер надолго. Не хочу брать тебя в никуда.”
Он пропал. Три года — ни слова.
Теперь он стоял на пороге моей квартиры с упаковкой из “Азбуки вкуса” и лёгкой усмешкой.
— Ты всё-таки вышла замуж, — сказал он, проходя внутрь. — Не похоже на тебя.
— А ты всё такой же хам, — ответила я. — Но спасибо, что пришёл.
Он прошёлся по квартире. Потрогал стены. Вздохнул: — Здесь можно жить.
— Я вот и живу.
Мы не успели сказать больше — гости уже собирались в гостиной. Гриша как всегда был радушным: наливал, угощал, шутил.
Он даже сказал Диме: Надеюсь, ты не из тех, кто считает стабильность скукой?
Дима хмыкнул: — Стабильность — это как швейцарские часы. Тикают точно, но душу не трогают.
Гриша рассмеялся.
Он сказал это мне когда-то. Точно этими же словами. Тогда, когда я пыталась убедить его, что хочу спокойной жизни.
Вино лилось. Смеялись. Танцевали. Гриша ушёл в кухню что-то подогреть.
Я осталась с Димой. Он подошёл ближе, чем нужно.
Посмотрел, как раньше. Так, будто видел меня голой, распластанной, честной.
— А ты изменилась, — тихо сказал он.
— Ты — нет, — прошептала я.
Потом был балкон.
И сигарета, которую я не курила три года.
И руки, которые касались моих запястий будто мимоходом, но я чувствовала их до позвоночника.
— Скажи, ты счастлива? — спросил он.
Я не ответила. Потому что не знала. Или знала, но боялась произнести вслух.
Он взял моё лицо в ладони и сказал: — Ты не любишь его. У тебя лицо человека, который очень старается не чувствовать.
Я не сопротивлялась. Когда он поцеловал меня, я не сделала ни шага назад. Когда он провёл ладонью по спине, я прижалась ближе.
Когда он сказал: “Уйдём на минуту, просто поговорим”, — я кивнула.
Мы вышли незаметно. Дошли до его машины. Сели внутрь. Он закрыл двери.
И тогда я позволила себе забыть всё.
— Это просто минут десять, — сказал он.
— Мы же только поговорим.
А я… я не сказала ничего. Мы ехали молча.
Я смотрела в окно, где огни ночной Москвы расплывались, как будто город пытался мне подмигнуть и одновременно осудить.
В машине пахло его парфюмом. Всё тем же, знакомым до боли. Таким, который три года назад оставался на моей одежде и коже неделями.
Я не знала, были ли у него после меня отношения. Не спрашивала. Мне было всё равно.
Сейчас — я просто хотела вспомнить, какая я, когда он рядом.
Мы приехали в какую-то съёмную квартиру на окраине. Он сказал, что там живёт временно, пока не найдет другую квартиру ближе к центру.
Он включил свет — мягкий, тёплый — и предложил воды. Я отказалась.
Я стояла посреди чужой гостиной, и у меня дрожали пальцы. Он подошёл. Не касаясь. Просто встал рядом.
— Я не должен был приходить, — тихо сказал он. — Но я хотел увидеть, изменилась ли ты.
— И?
— Изменилась. Но всё равно твои глаза — как тогда. Как будто ты хочешь сбежать и остаться одновременно.
Я вздохнула. Он обнял меня. И всё рухнуло. Потому что его объятие — было родным. Потому что я так устала быть “благодарной женщиной” за подаренную квартиру, за заботу, за стабильность.
Потому что я хотела не идеальности — а огня. Даже если он обжигает.
Он целовал меня медленно. Будто боялся вспугнуть.
А я больше не боялась ничего. Я сняла платье сама. Смотрела в его глаза. И впервые за долгое время чувствовала себя живой. Близость с ним была протестом и побегом от нелюбимого мужчины.
Каждое его движение будто кричало: “Ты всё ещё моя”. А каждое моё — “Я не принадлежу никому”. Когда всё закончилось, я лежала, укрывшись пледом, и смотрела в потолок. Он курил у окна.
Не говорил ни слова. Мне казалось, что я утонула.
Я знала: сейчас он обернётся, скажет что-то лёгкое, дурацкое, или промолчит. Я знала: я вернусь домой — туда, где у меня есть ключи, посуда, шторы, шкаф, мужчина, который верит мне.
Я знала: я разрушила всё за одну ночь.
— Хочешь остаться? — спросил он.
Я качнула головой.
— Это была ошибка.
— Правда?
— Нет. Просто… это ничего не меняет.
Я оделась, вызвала такси и поехала к Грише. Такси ехало медленно, слишком медленно. Я стирала с губ помаду, тёрла запястья, будто могла смыть с себя всё.
Когда я вошла в квартиру, было тихо. Гости уже ушли.
Гриша лежал на диване, дремал. На столе — бокал с недопитым вином, торт с надписью “Добро пожаловать домой”.
Я смотрела на него и чувствовала, как разрывается что-то внутри.
Он проснулся.
— Ты где была?
Я открыла рот, но не нашла слов.
Он встал. Подошёл. Погладил меня по волосам:
— Всё хорошо? Ты не заболела? Я хотел тебя дождаться.
- Я...вышла поболтать с подругой. Не заметила, как разговор затянулся.
Он прижал меня к себе: — Моя любимая. Теперь всё будет по-настоящему, мы теперь семья. Я молчала, а совесть во мне кричала.
Было ощущение, что я только что закопала саму себя — под ламинатом, шторами и фразой: “Ты заслуживаешь большего.”
Правда — она как плесень. Может не показываться месяцами. Годами. Но однажды проступает. Прямо в углу. Прямо на белой стене. Прямо тогда, когда ты уверена, что всё под контролем.
Прошло полтора месяца с той ночи. Я не видела Диму. Он не писал.
Я не искала встречи. Мы оба будто договорились молчать, как будто ничего не было.
Как будто мы не переписывали своей страстью всю новую жизнь, в которую я должна была войти “чистой”.
С Гришей всё было… как прежде. Только хуже. Он стал ещё внимательнее.
Дарил цветы без повода. Предлагал поездку на море. Говорил: “Ты — моё лучшее решение”. Моменты близости с ним были для меня настоящей пыткой. Я все чаще стала находить причины для отказа под разными предлогами.
Я всё чаще ловила себя на том, что не слышу его голос. Просто смотрю на губы, которые двигаются, и думаю о том, что бы он сделал, если бы узнал.
Иногда я даже хотела — чтобы узнал. Чтобы всё это рухнуло, и мне не пришлось притворяться. Но потом — боялась.
Я не спала. Я худела. Однажды я выкинула бокал, из которого пила в ту ночь. Не выдержала. И всё равно — играла в семью.
А потом пришло письмо. Конверт без подписи и марок просто лежал в почтовом ящике.
Я думала, это какая-то реклама. Открыла — и оцепенела. Там была фотография.
Сделанная с парковки у дома, где мы были с Димой. Я стою у машины. Сзади — его руки.
Под фото — короткая записка: “Если ты сама не расскажешь — расскажу я.
У тебя трое суток. Он не заслуживает этой лжи.”
Я сразу знала, что это не Дима. Это было не его почерк. И не его стиль.
Но кто? Я не знала.
В голове была паника. Я бегала по квартире, как будто от этого могла стереть следы. Когда Гриша пришёл вечером, я едва сдерживалась. Хотелось броситься, встать на колени, всё рассказать — и пусть будет, что будет.
Но он обнял меня, как всегда. Сказал: — Выходи за меня замуж. Через три дня подадим заявление. Белое платье, кольца, ресторан — я обо всём позабочусь.
А я… улыбнулась. Не смогла ответить ему. Только кивнула, будто согласна.
Ночью я снова смотрела на фото из конверта. Сжигала взглядом. Внутри всё горело.
И тогда я села. Взяла лист бумаги. Начала писать:
“Ты сделал для меня всё. Ты тот, о ком мечтают женщины. А я — сделала больно. Я изменила тебе в день новоселья. В день, когда ты подарил мне дом. Я не оправдываюсь. Я просто не хочу, чтобы ты узнал это не от меня.”
Я не дописала, не отдала.
Письмо до сих пор лежит в ящике с бельём.
Но Гриша узнал. Через два дня.
Я пришла домой, а ключ не подходит.
Он сменил замок.
На двери — бумага. Приклеенная скотчем.
“Ты просила квартиру. Я купил. Просила заботу. Я дал. А взамен — получил предательство. Удачи, девочка.
С собой забери только совесть. Если она у тебя ещё осталась.”
Больше я его не видела. Дима написал спустя полгода.
“Прости. Я думал, ты сама скажешь. Не хотел, чтобы он женился на лживой женщине.” Я ничего не ответила.
Теперь я живу в однокомнатной съемной квартире.
С чистыми окнами и пустыми стенами. У меня нет мужчины, Дима мне не пишет, он снова пропал из моей жизни будто его и не было никогда.
Иногда мне кажется, что я не заслуживаю счастья.
Гриша спустя 1.5 года женился на моей подруге. Я живу одна и много работаю, чтобы не думать о плохом.
Я предательством отплатила за любовь и заботу, а теперь пожинаю плоды своего обмана, потому что у каждого поступка есть последствия.