— Ох, Матрёна, дожили... Что за молодёжь пошла… муж, значит, на вахте горбатится, деньги для семьи зарабатывает, а она... утеху себе в чужих объятиях находит.
— Ты про кого сейчас?
— Да про Аньку эту, с окраины, Илья на которой два года назад женился.
— Та, что с Максом якшалась?..
— Она самая. Дом у неё крепкий, огород, конечно, загляденье, и муж работящий. Вот скажи, что еще бабе нужно? Ан, нет, ей, видите ли, скучно.
— Ну, не всё так просто, наверное...
— Вот и скажи это Илье, когда он их вместе застанет.
—А ты что не слышала? Так застал же…Ругались так, что собаки выли. А наутро ейный муж ушел, и соседа след простыл. А Анька одна осталась с дурной славой…
День начинался так же, как и сотни других деревенских. Анна вышла во двор, держа в руке ведро с объедками для кур, и, прикрыв наспех дверь ногой, ощутила на щеках холодный ветер. Лето близилось к концу, в воздухе уже скользил запах сухой травы и мокрых листьев. Двор был пуст.
Дом достался Анне от деда Ильи, ветхий, но крепкий, с покосившимся сараем и скрипучими ступенями. За ним нужно смотреть, чинить, держать в порядке. Илья и отправился за длинным рублем, чтоб жилье привести в порядок. А пока этим занималась Анна. Огород, куры, стирка, варка, прополка, вся жизнь ее текла между грядками и щёлкающими щеколдами. Раз в месяц приезжал Илья. Месяц дома, месяц в городе. И так по кругу, как цепь на вороте колодца.
— Ну чё тут у тебя, без меня, нормально? — спросил он в последний раз, скидывая тяжёлую сумку на крыльцо.
Анна кивнула, вытирая руки о передник.
— Всё как всегда, Илюш.
Он механически поцеловал жену в щеку. Аня уже не помнила, когда он ей последний раз говорил, что соскучился, тянул в спальню.
С вахты муж звонил редко: «Жива? Куры живы? Уродов в деревне новых не появилось?» — и как будто в шутку спрашивал. Анна тоже мало говорила с ним. Что скажешь, когда день за днём одинаков, как ломоть хлеба без соли?
Вечерами она сидела у окна. Пряжа в руках, радио глухо бормочет, с улицы пахнет навозом и сырой землёй. Иногда звонили подруги, но разговоры заканчивались быстро, у тех дети, работа, кто-то рожает, кто-то разводится. Анна слушала, но не делилась. Что рассказывать? Что чувствует себя вещью на полке, которую никто не трогает, но и выбросить жалко?
Жизнь текла, как вода из пробитой бочки.
И вдруг однажды на соседнем участке появился грузовик. Гудел мотор, скрипели доски, лаяли собаки. Анна вышла во двор, щурясь от солнца, и впервые за долгое время почувствовала, что и соседский двор оживает.
Высокий мужчина с небольшой темной бородкой стоял у ворот. Сказал «здравствуйте».
— Переезжаете? — спросила Анна, подходя ближе к забору.
— Да. Купил этот пустой дом. Говорят, с водой проблемы тут, да? — он улыбнулся легко.
— Ну, как и везде. Колодец старый. Воды по щиколотку.
— Разберёмся, — сказал он и кивнул. Он пошёл дальше, а она осталась стоять. Сердце стучало непривычно странно.
Потом были дни, как и прежде. Только теперь в них были шаги с соседнего двора, стук молотка. И этот голос, вежливый, спокойный, совсем не похожий на всё, к чему она привыкла.
Прошла неделя, как Максим поселился по соседству. Деревенские поначалу косились, мол, что за один, вдовец, молодой еще. Удивлялись, что не пьёт, не шумит, из дому выходит рано, домой возвращается поздно. Но быстро привыкли. Мужики уважали за трудолюбие, женщины за молчаливую вежливость.
Анна старалась держаться в стороне. Встретились у колодца, сказала «здравствуйте», кивнула и пошла дальше. Он не навязывался. Но, словно по какому-то неясному расписанию, они всё чаще пересекались. Иногда он передавал ей молоток через забор, иногда поднимал опрокинутую корзину с яблоками, которую начинали клевать куры.
— Вам бы сетку повыше натянуть, — говорил он, опираясь на забор, и улыбался.
Анна отвечала сухо:
— Да всё руки не доходят.
И вот однажды, после сильного ливня, доски на воротах покосились, словно дождавшись слабого места. Ильи дома не было, он уехал на вахту за неделю до этого. Анна стояла у ворот, держа в руке ржавый гвоздодёр, и не знала, с чего начать.
— Помочь? — послышался голос с другой стороны.
Она даже не заметила, как мужчина подошёл. Максим держал в руках перчатки и какую-то сложенную вдвое стремянку. Он не стал ждать разрешения, просто зашёл и аккуратно, почти бесшумно, взялся за дело. Анна смотрела, как он работает: неторопливо, сосредоточенно, будто, действительно, хочет починить, а не показать себя.
— Я... потом как-то отблагодарю, — пробормотала она, опуская глаза.
— Ничего не надо, — сказал он, вытирая лоб. — Просто... не молчите так. Это пугает.
Аня сначала замерла, потом тихо засмеялась. Смех вышел неловким, каким-то хриплым.
— А как надо?
— Ну, не знаю, — пожал он плечами. — Скажите, например, как вас зовут.
— Анна.
— А я Максим. Но вы, наверное, уже знаете. Тут слухи разносятся быстрее дождя.
В тот день она испекла пирог с вареньем и, поколебавшись, отнесла его Максиму. Просто захотелось сделать что-то доброе впервые за долгое время.
Максим сидел на крыльце, пил чай из жестяной кружки. Увидев её с полотенцем, перевязанным узелком, встал.
— Пирог, — смущённо сказала Анна. — Я умею печь только один.
— Отличный повод его попробовать.
Он подвинул ей табурет. Она присела, неловко сложив руки на коленях. Он рассказывал о жене, которая умерла три года назад. Анна слушала и чувствовала, как внутри что-то мягко раскачивается, словно от долгого сквозняка.
— Вы говорите иначе, чем мой муж, — сказала она неожиданно.
— Это плохо?
— Это... странно для меня.
Вечером она долго смотрела в окно, не зажигая свет. Соседний дом освещало мягкое, тёплое мерцание лампы. Максим двигался по комнате, закрыл ставни, затушил свет.
Анна легла, но долго не могла уснуть. В груди что-то тянуло. Сначала тонко, как ниточка, потом сильнее. И в этой тишине она впервые за долгое время не чувствовала себя одинокой.
Всё случилось не сразу. Не как в кино, где взгляд… и мир перевернулся. У них было много тишины между словами, много пауз, за которыми прятались чувства. Но как бы Анна ни пыталась остаться на расстоянии, внутри неё уже началась перемена.
Это был прохладный вечер, когда всё изменилось.
Анна возвращалась с огорода с корзиной кабачков. Ветер поднимал сухие листья, стучал ими о крыльцо. У соседей светилось окно. Она уже знала: Максим всегда включал свет ровно в девять. Такой у него был порядок. Всё у него было по-человечески просто и спокойно.
В тот вечер он снова заглянул на её двор, постучал в забор.
— У вас фонарь не горит. Хотите, повешу новый? У меня есть запасной.
— Можно, — согласилась Аня, произнесла чуть тише, чем обычно.
Пока он закреплял фонарь над дверью, Анна стояла рядом, придерживая лестницу. Запах металла, его ладоней, тёплого свитера — всё это было слишком близко. В темноте, при свете фонаря, она видела его лицо как будто впервые, притягивающее какой-то своей надёжностью.
Когда мужчина спустился с лестницы, фонарь зажёгся, мягко озарив их обоих.
— Ну вот, теперь хоть видно, куда ступаешь, — сказал Максим, стряхивая пыль с ладоней.
Она стояла прямо перед ним. И не сделала ни шага назад.
— Спасибо, — тихо сказала Анна. — Вы столько делаете... Я уже не помню, когда со мной кто-то просто... был рядом.
Максим ничего не ответил. Он посмотрел на неё, будто чего-то ожидая. И потом очень осторожно, будто боялся спугнуть, сказал:
— Я ни на что не рассчитываю. —И притянул Аню к себе, будто заточил в объятия.
— Мне страшно, — прошептала она. — Я замужем.
— Я знаю.
— Это неправильно.
— Я тоже знаю.
Они стояли молча. И в этой тишине она поняла: всё уже перешло границу.
Когда Максим поцеловал Аню, она задрожала. Всё вокруг будто перестало существовать, только его губы, запах дождя, тёплая ладонь на её щеке. Она хотела отстраниться, но не смогла. Сердце билось глухо, неровно, как у человека, слишком долго не чувствовавшего тепла.
Когда всё закончилось, она стояла у двери, прикрыв припухшие губы руками, словно кто-то увидит и все поймет. Макс ушёл, не дожидаясь слов, не прося ничего. Она зашла в дом, закрыла дверь и обернулась, как будто хотела поймать что-то неуловимое, ускользающее.
Ночью Анна не спала. Лежала с открытыми глазами и слышала собственное дыхание. Перед глазами стояло лицо Ильи. А за ним лицо Максима. Сравнивать было бессмысленно. Это были два разных мира.
Анна чувствовала тяжелую вину, разъедающую. Но под ней тонкий слой живого, долгожданного ощущения: она не мертва. Она может чувствовать. Может быть женщиной, а не просто хозяйкой дома, не просто чьей-то женой, ждущей звонка.
Она знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но пути назад уже не было.
Илья вернулся неожиданно, на пять дней раньше поздним вечером, когда уже стемнело и капли дождя били по крыше. Анна услышала, как залаяла собака в соседнем дворе, потом загрохотал старый ржавый засов калитки.
Она стояла у плиты, мешала суп. На ней был халат, волосы собраны в пучок, руки пахли чесноком и укропом. Когда в двери появился Илья с сумкой через плечо, в сапогах и с суровым лицом, у неё дрогнули пальцы, ложка упала в кастрюлю.
— Не ждала? — спросил он без улыбки.
— Нет… Ты же говорил до воскресенья остаешься.
Муж поставил сумку, подошёл, обнял её быстро, как всегда, но в этом касании не было ни тепла, ни нетерпения. Он смотрел на неё в упор, и в его взгляде было что-то новое.
— Что случилось? — спросила она, вытирая руки о полотенце.
— Я должен был что-то услышать, прежде чем сам всё увижу?
Анна отпрянула, сердце сжалось.
— О чём ты?
Илья помолчал, потом бросил:
— Сосед у тебя, оказывается, хороший. Помогает, говорят, ни в чем не отказывает. И ты вроде не возражаешь.
— Кто тебе сказал?
— Все говорили, кто попадался на пути. Слухи ходят быстро. У нас деревня маленькая, ты же знаешь.
Анна села на табурет. Муж ходил по кухне, не снимая куртки. Тяжело дышал, как будто сдерживал что-то. И вдруг резко остановился:
— Скажи мне правду. Было что-то?
Она молчала. Лицо её горело, пальцы судорожно сжимали подол халата.
— Я... — начала было она, но он перебил:
— Не мямли. Или было, или не было. Я не дурак.
— Было, — выдохнула она. — Один раз. Я не хотела. Я просто... устала ждать тебя. Устала быть одной.
Он резко повернулся к двери.
— Понятно. Всё, ясно. — Он открыл дверь, но потом снова повернулся. — И ты бы молчала дальше, если бы я не узнал от других?
— Я не знала, что делать. Я запуталась. — Анна поднялась, сделала шаг вперёд. — Я не люблю его. Но с тобой... я как тень. Ты приезжаешь, ешь, спишь, уезжаешь, а я опять остаюсь одна.
Илья шагнул к жене, его лицо было перекошено от ярости.
— Ты сама выбрала это. Ты знала, с кем связываешься. А теперь что? — Он вскрикнул: — Скучно тебе стало? Нашла, кто сказки расскажет?!
Анна заплакала.
— Я не вещь, Илья. Не твоя собака, чтоб ждать, когда ты свистнешь. Мне тоже больно. Мне страшно. Но я живая! Живая, слышишь? Я не могу больше молчать и врать самой себе.
Он схватил куртку.
— Пошла ты... И он пусть катится к чёрту. Надеюсь, вам хорошо вместе.
— Подожди, — закричала она. — Куда ты?
— Подальше от тебя и этого дома! — крикнул он, не оборачиваясь, и хлопнул дверью так, что с полки упала чашка и разбилась.
В ту ночь Аня не спала. Сидела на кухне в темноте, сжимая кружку в руках. Было страшно и стыдно.
Утром она пошла к Максиму, постучала в его дверь. Ответа не было. Окна были закрыты, ставни прижаты. Она обошла дом, заглянула в сарай, пусто. Нигде никаких следов.
Соседка, встряхивая ковёр, бросила буднично:
— А он уехал ночью. Вещи собрал, на станцию поехал. Видно, не понравилось тут.
Анна стояла посреди двора. В руках у неё была баночка варенья, которое она варила вчера, думая отнести ему.
И всё. Всё, что было, рухнуло. Муж ушёл. Максим исчез. Осталась только она с осуждающими взглядами за спиной, с собственной виной в груди и пустым, слишком тихим домом.