— Ребёнок не похож! — проговорила Галина Сергеевна с такой уверенностью, словно объявила приговор. Она сидела у окна на своей вечной табуретке с подушкой, глядела то в лицо внуку, то в глаза сыну.
— Ты уверен, что он твой?
Кирилл, её сын, вздрогнул, будто его окатили холодной водой.
— Мама, прекрати! — едва не сорвался он, вставая между Галиной и кроваткой.
— Дети должны быть больше похожи на родню…, — не унималась свекровь, наблюдая, как младенец с мохнатой макушкой сопит во сне. — У нас все голубоглазые были! А этот… Ну посмотри, ну честно, Кирилл, не обижайся, но я должна сказать правду.
— Мама, хватит, — Кирилл выдохнул, сжимая кулаки. — Это наш сын, наш с Олей! Он такой же, каким я был в детстве.
— Не надо лгать самому себе! — перебила его Галина Сергеевна. — Я помню, каким ты был! Щёки круглые, нос картошкой… а тут… что это за носик? А глаза… Карие! У нас отродясь не было карих глаз.
Оля, услышав голос, на цыпочках зашла из кухни, дрожащей рукой укутала сына, поцеловала в лобик.
— Может, вы потише? Он только что заснул.
— Вот пусть спит, — фыркнула свекровь. — А я просто пытаюсь поговорить по душам. Кирилл, ты мужчина, ты должен посмотреть на ребёнка и честно признаться — он твой?
Тишина повисла густая и липкая, будто варенье, разлитое по столу.
У каждого в этом доме была больная точка, но этот разговор, пожалуй, бил по всему: и по сердцу, и по достоинству, и по вере в себя.
Галина Сергеевна долгие годы была в семье гвоздём программы. Управляться любила одна: и сына поругает, и сноху научит борщ варить, и внука обцелует — по собственным правилам.
Смерть мужа сделала её ещё жёстче. Она жила за стенкой, отдельно, но по факту — всегда “рядом”.
Быт тянулся на её плечах: покупки, очереди, изредка помощь с криками младенца, с уборкой или подработкой на дому.
Ещё за год до рождения малыша отношения между Олей и Галиной Сергеевной сложно было назвать ровными. Оля старалась улыбаться, угощать выпечкой по воскресеньям, приглашать в гости. Но всегда чувствовала — из неё лепят “идеал” по чужому образцу.
Кирилл балансировал между двумя женщинами — мамой и женой, женой и мамой. Вроде бы взрослый, сильный, но терялся всегда, как речь заходила о личном.
Когда на свет появился Егорка — крохотный, тёмненький, с кучерявыми волосиками и огромными, не по-детски внимательными глазами — все родственники отмечали: “На Олю похож!”. Галина Сергеевна делала вид, что не слышит.
Вот и сегодня, казалось бы, обычная суббота. Оля стирает вещи, Кирилл закручивает полку, малыш спит. Но стоило свекрови подойти к кроватке — и всё привычное, уютное домоустройство вдруг трещит по швам.
— Я не понимаю, почему он на меня не похож? — не сдавалась Галина. — Кирилл, пусть его родная бабушка скажет: он совсем другой.
— Мам, ты к чему ведёшь вообще?
— Я просто хочу знать правду. Ты достоин знать.
— Но какая тут правда?! — резко вмешалась Оля, уже не желая молчать. — Такое ощущение, будто вы ребёнка на ДНК решили проверить.
Дальше было хуже.
Галина Сергеевна достала старую фотографию Кирилла в младенчестве, сравнивала:
— Вот тут родимое пятно! У всех у нас такое было… А у него нет!
— Мама, ну что ты устраиваешь допрос? – Кирилл выдохнул и сел. – Это невоспитанно!
— Я хочу только одного — разобраться, — сдержанно проговорила свекровь. — Чтоб всякие сплетни не ползли.
— Какие сплетни?! – Оля подошла ближе, смотрела в упор: – У меня одна семья, один муж. Можете хоть сейчас анализ делать, только прекратите мучить нас!
— Никого я не мучаю, — буркнула Галина, — просто мне не по себе. Родня спрашивает — на кого похож, а я не могу честно ответить…
Запомнилось всё буквально до мельчайших деталей:
Скандал начался в субботнее утро и закончился только вечером, когда Егор проснулся, капризничал и отчаянно потянулся к отцу. Кирилл, глядя на дрожащий подбородок сына, вдруг увидел — тот дотошно морщит лоб, как он сам лет тридцать назад на маминых семейных снимках. И так защемило внутри — и за себя, и за жену, и за того маленького мальчика со старого пожелтелого фото.
Тем временем Оля зарылась в подушку. Слёзы текли по щекам — не потому что больно, а потому что невозможно объяснять очевидное. Не потому что боялась — нет, а потому что не хотела заставлять мужа выбирать между нею и матерью.
Она вспоминала, как его поддерживала во всём — и в институте, и когда у него не получалось начинать бизнес; как ночами сидела со сбитой температурой у ребёнка. Было горько, что ей не верят.
Вечером Кирилл вышел курить на холодный балкон. Мать зашла к нему следом, но молчала — только вздыхала.
— Мам, — тихо начал он, — что бы ни случилось, Оля — моя жена. Егор — мой сын. Твой внук. Ты сама разрушишь нашу семью, если не остановишься.
— Я просто… боюсь, что вдруг что-то упустили… Я ведь после твоего отца одна. Никого, кроме тебя и Егорки. Боюсь стать лишней.
— Мам, ты никогда не была лишней, если не разрушаешь мосты. Перестань подозревать — начни доверять.
На следующий день Галина Сергеевна принесла крошечный вязаный свитер, тот самый, в котором Кирилл впервые вышел гулять после роддома.
— Пусть Егор поносит… — сказала она, нежно укрывая мальчика. — Может, ещё и он в кого-нибудь из вас вырастет, кто его знает…
Оля села рядом:
— Если хотите — сдайте, наконец, анализ ДНК. Только… что вы будете делать, если он в кого-нибудь из вас не вырастет? Любить меньше станете?
Галина опустила глаза:
— Нет, конечно… — и вдруг крепко обняла внука.
Ссора эта стала для семьи переворотом — болезненным, тяжёлым, но нужным. После неё всё пошло мягче: Галина перестала всматриваться в черты малыша, Оля перестала ждать подвоха, Кирилл научился говорить “нет” даже матери.
Но — тёплые семейные субботы остались, где малыш всё так же тянется перемазать стол, Галина режет яблоки для пирога, Оля смеётся над несуразным семейным альбомом, а Кирилл находит в каждом движении сына что-то своё.
Главное — чтобы любовь не требовала доказательств.
Чтобы ни один ребёнок не рождался под подозрением — в семье, где каждый в итоге похож только на главное: на доверие.