На часах было 18:42. Екатерина держала в руках два пакета: один из «Пятёрочки», второй из «Магнита». Яйца под наклоном угрожали разбиться, а сыр уже начал таять в собственной тоске. Дом встретил её молчаливым недовольством — ну тем самым, которое не нужно озвучивать. Оно висит в воздухе, как запах жареной селёдки: вроде никто не говорит, но все знают — кто-то напортачил.
Валентина Петровна, свекровь, сидела за кухонным столом в своём неизменном халате с клубникой и выражением лица, как будто внука во дворец бракосочетаний ведут в рваных кроссовках. Алексей, муж Екатерины, листал ленту на телефоне, демонстративно не вставая встречать жену.
— Ага, припёрлась, — Валентина Петровна скрестила руки. — Ты как будто не в магазин ходила, а через границу пробиралась с контрабандой. Полтора часа, между прочим. Или ты там свой гарем набирала?
— Мам, ну хватит, — буркнул Алексей, даже не глядя.
— Что хватит? Я ей слово — она в ответ глаза закатывает. Вот и живём как с чужой.
— Я покупала продукты, — Екатерина с трудом сдержала раздражение. — Что было по акции, то и взяла. И между прочим, из своих.
— Ну да, конечно. Из своих, а потом половина моей пенсии уходит на этот ваш кулинарный сюрреализм. Что это? — она ткнула пальцем в пакет. — Сыр? За 370 рублей? Это что, у нас теперь олигархи на кухне ужинают?
— Это обычный «Российский», — Екатерина выдохнула. — Просто сегодня не было дешёвого.
— Надо было в другой магазин идти! — Валентина Петровна резко встала, будто собиралась прямо сейчас на гастрономическую разведку. — А ты как барышня: «ой, не было!» А если завтра хлеба не будет — тоже скажешь: "Не было", и к чаю мрамор жевать будем?
Алексей наконец поднял голову.
— Ты что, нарочно с ней сцепляешься каждый вечер?
— Это она со мной! Я ей уже полгода как родная мать, а она мне что? Молчит, обижается, смотрит, как будто я ей постель переездила. Между прочим, за эту квартиру я с отцом твоим двадцать лет кредит гасила. А теперь в ней хозяйка какая-то… как её?.. Екатерина! Мисс невозмутимость.
— Я тоже на ипотеку вношу, между прочим, — голос Екатерины дрожал, но она держалась. — И уборку я делаю. И готовлю.
— Ага, готовишь. Так, что желудок по ночам на помощь зовёт. Алексей, скажи честно: ты в командировку так часто ездишь, чтобы дома не есть?
Алексей, конечно, промолчал. И снова уткнулся в телефон.
Екатерина поставила пакеты на стол и медленно начала раскладывать продукты. Внутри неё всё сжималось. Её жизнь, мечта о семье, над которой она билась как дура последние восемь лет, плавно скатывалась в фарс. Ни поддержки, ни уважения. Только проверки, замечания и нескончаемые пассивно-агрессивные реплики от женщины, которая, казалось, вселилась в их спальню и кухню навсегда.
— Знаешь что, Катя? — вдруг сказала Валентина Петровна, чуть тише. — Я с твоей матерью говорила. В понедельник. Она звонила. Знаешь, что она сказала?
— Мне неинтересно, — Екатерина устало повесила куртку. — У вас с ней какая-то своя война, не втягивайте меня.
— Она сказала, что ты всегда была эгоисткой. Даже в детстве. Всё себе, себе. И даже мужа от неё прятала, чтобы не пожаловался.
Екатерина вздрогнула. Это было ниже пояса. Про мать. Про отношения. Про то, о чём знали только самые близкие. Она повернулась и, наконец, посмотрела на свекровь в упор:
— А вы, Валентина Петровна, никогда не задумывались, почему от вас люди бегут? Сын — в командировки, соседи — через лестницу, а внучка, когда вы приезжаете, притворяется, что у неё простуда?
Тишина была такой, что холодильник зажужжал от стыда.
— Что ты сказала?.. — Валентина Петровна шагнула вперёд, губы побелели. — Это ты... ты… ты, сучка неблагодарная…
— Всё, мам! — Алексей вскочил, хватаясь за голову. — Ну хватит! У меня башка трещит!
— Да? А у меня душа трещит! — выкрикнула Валентина Петровна и заплакала. — За кого я сына растила? За кого? Чтобы он эту змею пустил в дом, а она меня гноила тут каждый день?
— Ты... — Екатерина едва держалась. — Ты правда считаешь, что всё ещё хозяйка в этой квартире?
— Я не считаю. Я — и есть хозяйка! — вскинулась свекровь. — Эта квартира на Алексея оформлена. И если он тебя выгонит — ты полетишь отсюда как пробка из шампанского. Только никто за тобой плакать не будет.
И тут Алексей сказал то, чего Екатерина боялась больше всего.
— Может, действительно стоит подумать о том, чтобы разъехаться…
Мир в этот момент рухнул. Звук был почти физический — как будто внутри треснул кусок стекла. Екатерина стояла, держась за спинку стула, и смотрела на мужа. На своего мужа, который год назад говорил, что без неё не проживёт ни дня.
— Ты серьёзно?
— Я… — Алексей опустил глаза. — Я просто устал от скандалов. Всё время крики, напряжение. Может, надо пожить отдельно, разобраться…
В этот момент в дверь позвонили. Длинный, неуверенный звонок, будто сам звонящий сомневался, стоит ли вмешиваться в эту бытовую трагедию.
— Это Зинаида Петровна, — Екатерина всхлипнула. — Я ей звонила. Просила посидеть с внучкой. Я… я выйду.
Она прошла мимо, всё ещё с пульсом в висках. Сердце грохотало. Она не плакала. Пока нет. Но что-то в ней сгорело. Навсегда.
У двери стояла пожилая женщина с тёплым взглядом. В руках — полиэтиленовый пакет с яблоками.
— Ты как, Катюш? — тихо спросила она. — Что случилось?
Екатерина лишь покачала головой. И вдруг улыбнулась. Сквозь слёзы, сквозь обиду. Улыбка была какая-то жестокая и взрослая. Как у человека, который больше не боится.
— Всё, Зинаида Петровна. Началось.
***
К утру Екатерина поняла: они её действительно выгоняют.
Сначала Алексей предложил «временно пожить отдельно». Потом — «на недельку к маме, чтобы всё улеглось». А к обеду принёс ей список «рекомендованных юристов по разводам». Приложением — квитанцию за коммуналку, где под его рукой стояло красным: «50% — твои. Плати.»
— Ты правда думаешь, что я просто соберу вещи и уйду? — голос Екатерины был тихим. Тихим, как перед грозой.
— Катя, — Алексей уже третий раз за день потирал лоб, — ну не надо превращать всё в драму. Это всего лишь вопрос времени. У нас разные взгляды, разное понимание семьи…
— У тебя и твой хребет разное понимание семьи. Ты же даже в глаза мне не можешь посмотреть, когда врёшь.
Алексей посмотрел. Очень даже уверенно.
— Не утрируй. Мы оба понимаем, что это всё давно сломалось.
— Ага. Только не «сломалось». А «тебя мама напугала, что я на твою квартиру покушаюсь». Не бойся, не подавлюсь твоими обоями 2005 года.
Он вздохнул, взял куртку и вышел. Как всегда — не хлопая дверью. Потому что если хлопнуть дверью, потом сложнее вернуться. Удобнее делать вид, что «просто на работу».
Через час в кухне появился самый нежеланный звук в мире — цокающие шаги Валентины Петровны и звон её чая в фарфоровой чашке. Будто сама судьба решила поплескаться в нервах Екатерины.
— Вот и молодец, Катенька, — свекровь села напротив, положив ногу на ногу. — Разумно. Развод — это честно. Ты девочка красивая, молодая. Найдёшь ещё кого-нибудь. Только квартиру мою оставь в покое. Не твоя она.
— Я знаю. — Екатерина не смотрела на неё. — Но ипотеку мы платили вместе. Все годы.
— Не смеши. Ты там пару месяцев работала. Потом больничный, потом декрет. Кать, ну у нас тут не Дом-2, где за полгода можно полквартиры отыграть. А если честно — ты же всё это время была нахлебницей.
— Простите? — Екатерина подняла глаза. Медленно.
— Я говорю как есть. Просто ты — ошибка. Женская, понятная, но ошибка. Ты забыла своё место. Вот и всё.
Ты забыла своё место.
Эти слова не просто задели. Они впились. Как иголки. Как те кнопки, на которые так удобно нажимать, если ты пожилая женщина с убеждением, что все вокруг тебе обязаны.
— Я вспомнила, — прошептала Екатерина. — Место моё — не под вами.
— Ох, как заговорила. — Валентина Петровна ухмыльнулась. — Это ты к адвокатам собралась? А деньги у тебя есть? А квартира на кого оформлена?
— На Алексея. Но я — его законная жена. И живу в квартире не по доброте вашей, а по закону. И я вносила в эту ипотеку деньги. И за коммуналку платила. И мебель, между прочим, моя мама покупала. Шкаф помните?
— Я помню, как вы его поцарапали при переезде.
— А я помню, как вы эту царапину потом год всем показывали, как будто это была попытка покушения на интерьер.
Валентина Петровна всплеснула руками.
— Всё! Вон! Уходи!
— Нет, это вы уходите.
— Я? В моём доме?!
— В доме, где вы живёте по временной регистрации у сына. Регистрация, кстати, уже закончилась. И в суд я подам. Не ради денег. Ради того, чтобы вы поняли: не каждая женщина будет терпеть вашу диктатуру.
— Ты угрожаешь мне?!
— Я просто говорю как есть, — Екатерина встала. — Как вы любите. По фактам. По закону. По взрослому. Я больше не та Катька, что молча стирала ваши скатерти и мыла раковину после ваших «косметических процедур».
В этот момент снова позвонили в дверь.
Зинаида Петровна.
— Девочки, тише, — она сразу почувствовала атмосферу. — У нас что, внук проснулся?
— У нас, Зинаида, здесь революция, — сухо сказала Валентина. — Пусть Екатерина свои тряпки собирает и освободит сына.
Зинаида посмотрела сначала на одну, потом на другую.
— Ты серьёзно? — тихо обратилась она к Екатерине.
— Да, — Катя кивнула. — Я начинаю процедуру развода. И подаю на выдел доли. С адвокатом уже всё обсудили.
— Ну слава Богу, — вздохнула Зинаида. — А то я уж думала, ты так и будешь дальше здесь ад на кухне переживать.
— Вы ей поддакиваете?! — возмутилась Валентина. — Мне? Соседке, которая мне аптечку собирала?
— Я тебе и в больницу яблоки носила. А теперь сижу и смотрю, как ты сжираешь собственную семью ради контроля над хрущёвкой. Ты внука видела в последний раз, когда он зубы начал менять. У него уже почти все новые выросли.
Валентина Петровна ничего не ответила. Только побледнела.
И в тот вечер Екатерина, впервые за несколько лет, спала спокойно. На диване, в комнате с детскими игрушками, рядом с сыном, обняв его за плечи. Её сердце всё ещё болело, но в голове выстраивался план. Чёткий, холодный. Она не уйдёт, пока не вернёт себе уважение.
И пусть даже через суд. Но на этот раз — до конца.
***
Судебный зал пах бумагами, пылью и чужими жизнями. Екатерина сидела на стуле у стены, с прямой спиной и сдержанным лицом. Рядом — адвокат, женщина лет сорока с ледяными глазами. В её портфеле лежали доказательства того, что даже любовь можно пересчитать в квадратные метры.
Алексей зашёл позже. Один. Без мамы.
— Здравствуйте, — выдавил он и сел через ряд. Не рядом. Не напротив. Где-то между.
Прошло почти три месяца с той ночи, когда Екатерина сказала: «Теперь я говорю, а вы — слушаете.» За это время она успела оформить иск, собрать квитанции, документы, фотографии переводов, свидетельские показания подруг, переписки. Она бы и видео прикрепила, но даже драма не может быть сериалом, если в доме все выключают камеры.
Валентина Петровна, вопреки ожиданиям, в суд не пришла. По слухам, слегла с давлением, когда узнала, что Екатерина действительно претендует на долю.
«Кто же знал, что у неё не только фартук, но и зубы есть…» — прокомментировала соседка с шестого этажа.
— Екатерина Владимировна, поясните, на что вы претендуете? — строго спросила судья.
— На компенсацию своей части в совместно нажитой квартире. У меня есть документы, подтверждающие мои регулярные взносы в ипотеку, оплату коммунальных услуг и приобретённую мебель. Я не претендую на само жильё — только на долю, которая принадлежит мне по праву.
— Алексей Викторович, вы признаёте иск?
Молчание.
Он мог сказать всё, что угодно. Что она хорошая, но не для него. Что он под давлением матери. Что просто устал. Но он выбрал другую фразу:
— Я... не ожидал, что она зайдёт так далеко.
Так далеко.
Как будто это была диверсия, а не попытка защитить себя.
Адвокат Екатерины поднялась.
— Ваша честь, мы не считаем защиту своих прав «далеко идущей мерой». Это закономерный шаг женщины, которая годами жила в психологически токсичной среде, несла финансовую нагрузку, при этом не имея даже ключевого слова в принятии решений. И теперь она требует лишь справедливости. Не жалости. Не мести. А справедливости.
Зал был тихим, как кабинет у психотерапевта перед первым вопросом. Судья что-то записала. Екатерина видела, как у Алексея дёрнулся глаз. Возможно, от нервов. А может — от осознания, что привычная расстановка сил рушится.
Через два часа заседание закончилось.
Решение: выплатить Екатерине компенсацию в размере 23% от стоимости квартиры. По рыночной цене. В рассрочку.
Выходя из здания суда, она не чувствовала победы. Только странное опустошение. Как будто из неё вылили не боль, а всё, что было потом. Обида осталась где-то в протоколе заседания.
На улице лил мелкий дождь. Тот, что не льётся — а проникает. Через волосы, под воротник, в мысли.
— Катя, — Алексей догнал её под козырьком здания. — Можно я скажу?
— Только не «я не хотел так». Ты хотел. Ты позволил.
— Знаю. Просто… это всё очень странно. Я иногда думаю, если бы ты была чуть мягче…
— А я иногда думаю, если бы ты был чуть мужиком.
Он замолчал. И даже не обиделся. Он впервые понял, что она не просто зла — она выросла из него, как из старой обуви. Удобной, но с дыркой.
— Что будешь делать теперь?
— Жить. Как человек. А не как статист по дому свекрови.
Он кивнул. Побрёл к машине. А она осталась. Под дождём, с пакетом документов, но с прямой спиной.
Зинаида Петровна позвонила вечером:
— Ну что, Катюш, поздравлять?
— Нет, — улыбнулась Екатерина. — Просто пожелай мне удачи. Завтра иду смотреть студию. С ремонтом и стиральной машинкой.
— А сын?
— Со мной. Суд оставил с матерью. Всё остальное — дело времени.
— Ну ты и даёшь.
— Нет. Я просто вспомнила, что кроме чьей-то жены, я ещё и человек. А человеку нужен воздух.
На стене новой студии через неделю появился маленький календарь. На нём Екатерина зачёркивала дни. Не до отпуска, не до выходных. До полного погашения рассрочки от Алексея.
Каждый день — новая клетка.
Каждая клетка — новая свобода.
-Всё-