Корнет Ржевский. Фридланд. Июнь, 1807
- Гусары, рассыпаться! Бьём с тыла! Корнет, к ноге! Не хватало ещё тебя потерять в первом же бою!
Лейб-гвардейский ротмистр князь Абамелек с полуэскадроном заходил в тыл атакующим французским кирасирам, обтекая их с фланга. С другого фланга неслись еще два взвода. А перед кирасирами вместо только что стоявшего тут эскадрона гусар лежало поле, с утра усеянное трупами, с метавшимися по нему конями без седоков.
С утра на правый фланг русской армии обрушились пятьдесят эскадронов французской тяжёлой кавалерии - кирасир и драгун. Навстречу им вылетели тридцать пять эскадронов гусар и улан, и закипел бой. Первое нападение принял на себя Гродненский гусарский полк. Он дрался отчаянно и держался прекрасно.
Александрийские гусары, недавно возвратившиеся с откорма лошадей, тоже были выше всяких похвал: атаковали во фланги и с тыла, рассыпались перед сплоченными ударами тяжёлой конницы и снова рвали французов с тыла. Но и французы твёрдо держали натиск, и даже расстроенные, быстро собирались в эскадронный строй и снова атаковали, не укрощаясь ни в отваге, ни в наглости.
Вот и сейчас, когда лейб-гусары ударили с тыла, они резво оборотились, и началась отчаянная рубка, уже без строя и правил.
- Корнет, тебе клинка не жалко? Ну что ты его по кирасе лупишь? Только звон один! - и ротмистр, жалея французскую чистокровную кобылу, одарил её по морде голоменью сабли. Лошадь взвилась на дыбы, кирасир соскользнул из седла под ноги перебирающих копытами коней. Какое-то время он пытался удерживать узду, но ротмистр взмахнул саблей еще раз.
- Корнет, коли своего в задницу живее - не убьешь, но и седок из него уже никакой! - продолжая орудовать саблей, поучал ротмистр, - ну как ты рубишь, как рубишь? с оттяжкой руби, это же сабля, а не колун! Из боя выйдем… Хха!!... непременно пошлю весь эскадрон к казакам на выучку. Виданое ли дело… Хха! хха!!!... в прошлой схватке эскадрон драгун порубили, а на месте… Хха!!!... десяток убитых, остальные разбежались, хоть вроде в крови все… а казаки рубят с одного удара от седла до задницы! Хха, растудыть твою маман! Ага, канальи, побежали! Коли его в филейную часть, корнет!
Кирасиры, не выдержав схватки, откатывались на опушку. Ржевский вытащил из седельного ольстера пистолет и, недолго выцелив, пальнул в замыкавшего лейтенанта. Тот, взмахнув руками, выпал из седла, зацепившись за стремя. Послушная лошадь встала, как вкопанная, но седок не поднимался.
- Ого! Изрядно, корнет! Часто тренировались?
- Три раза в неделю, ваше сиятельство! А иначе навык потерять можно. Так еще отец учил.
- Корнет, можно без титула. Тем более в бою, а не на императорском плацу. И впредь знай: равенство везде, где звон гусарских шпор! Иначе у нас в полку придётся с каждым вторым расшаркиваться - штабс-ротмистры князь Роман Багратион и граф Салтыков, ротмистры принц Витгенштейн, граф Бенигсен-младший… да и прочих хватает.
- Давыд Семёнович, да как можно? Вы меня вдвое старше!
- Да, старость - не радость. Генерал Ласалль уверяет: Tout hussard qui n’est pas mort a trente ans est un jean-foutre, а мне уже на три года больше. В отцы я тебе не гожусь, считай старшим братом, но и спрошу в случае чего строго, по-родственному. Гляди, гляди, корнет! французы пушки в тыл тащут - не иначе, наши уволокли. Скачи к Бороздину и Забелину, скажи, что я велел пушки и пленных отбить. Негоже казённым добром разбрасываться! и сам оставайся пока там для связи.
Штаб-ротмистров уговаривать не пришлось, гусары сорвались в бешеный галоп тотчас по получении приказа, настигли и порубили не успевших убежать французов.
- Подполковник Свечин, Воронежский мушкетерский полк. Благодарю за спасение, ротмистр!
- Как же вы, полковник? Такой пассаж…
- Убью интенданта! Прислал вместо картечи к 6-фунтовым пушкам 3-фунтовые заряды с ядрами и картечью, и 12-фунтовые гранаты! Чем отбиваться? И пехота сбежала, остались без прикрытия, банником на лафетах много ли навоюешь? Даже пушки заклепать не успели… Спасибо, господа!
Забелин повернулся к Ржевскому:
- Корнет, берите полувзвод, полковника с его людьми, и гоните пушки в тыл, а мы с Бороздиным тут французов задержим, ежели что.
Лошадей в упряжках не хватало - по паре вместо четырёх, и пушки тащились еле-еле, хоть артиллеристы и пытались помочь бедным конягам. Хорошо, что они хотя бы были привычны к выстрелам и разрывам - не рвались из постромок.
- Ваше высокоблагородие, - обратился Ржевский к подполковнику, - а кроме этого "подарка" от интенданта, в зарядных ящиках что-нибудь есть?
- В передках есть холостые заряды для сигнальной стрельбы, да что в них проку?
- А что, если сначала зарядить шестифуновую пушку холостым, а потом поставить обёрнутый - да хоть в рукав рубахи, лишь бы в стволе плотно сидел! - трёхфунтовый заряд? Ведь не просто пальёт, а еще и полетит дальше - пороховой заряд ведь будет больше, а вес ядра или картечи меньше вдвое? Тогда и трёхфунтовиками можно стрелять!
- Не положено!
- Полковник, да вы вообще могли эти пушки потерять вместе со своей головой! Бой идёт! А мы тут ездим туда-сюда… С интендантом разберёмся, если Господь в бою милует, а сейчас кавалерии огонь нужен! Вот и холмик на три пушки как раз! Решайтесь, полковник! Не выйдет - отходим дальше, а ежели получится, пусть даже неточно - не убьём, так напугаем! Гусары, за холм!
Свечин крякнул, повертел головой, определяя расстояние до супостата, и указал своим пушкарям на холм:
- Ставим пушки тут! Коней в укрытие! К бою!
Сам аккуратно обмотал первое трёхфунтовое ядро вместе с зарядом оторванным куском рядна на толщину пальца, скомандовал:
- Заряжай! Наводи!
- Не долетит, вашвысбродь! - засомневался канонир.
- Наводи! Пли!
Пушка гулко рявкнула, выбросив длинный язык пламени и клуб дыма. Откат был вполовину от обычного. Полковник считал: "Отче наш, Иже еси на небесех! Да…"
На этом слове ряды построившегося к атаке драгунского полка шарахнулись от центра, в строю образовалась брешь, одна из лошадей понесла было седока в поле, но через несколько саженей упала и забила ногами в агонии, подмяв кавалериста.
- Благодарю за совет, корнет! Прислуга, заряжай, как я! Рядна не хватит - рубашки рви! Расстояние - верста и сто саженей.
- Рад, что удалось! Ваше высокоблагородие, а молитва - для отсчёта времени?
-Да, корнет! Так проще, чем с хронометром: на каждом слове свое расстояние до цели, даже считать не надо, была бы привычка. Первая, пли! Вторая… Третья… Однако, они настырны! Глядите - они гонят ваших гусар прямо на нас! Я даже стрелять не могу!
- Полковник, картечью, ради Бога! - наконец, сообразил Ржевский.
- Картечью! Холостой и двойной заряд картечи! - скомандовал Свечин.
- Полковник, велите приготовить гранаты и пальники!
- Я же говорил, корнет, они 12-фунтовые, у моих пушек калибр меньше! убью интенданта!
- В крайнем случае запалим и скатим их по склону, если решат атаковать в лоб!
Ржевский вышел на кромку холма. Забелин вёл отступающих гусар, Бороздин замыкал отряд, следом несся эскадрон французских драгун. Забелин, заметив корнета у пушек, что-то закричал. Бесполезно… Ржевский поднял руки вверх, потом развёл их в стороны. Гусары, уже бывшие в сотне саженей от холма, по приказу Забелина неожиданно рассыпались вправо и влево, огибая холм. Французы оказались в полусотне саженей от направленных на них стволов. Свечин скомандовал:
- Пли!
Когда дым снесло ветром, стали видны французы. Картечь проломила в их рядах три широких кровавых просеки, но не остановила живых. Полковник скомандовал:
- Пали! Кидай!
Десяток гранат, даже не освобожденных от картузов со шпигелем и пороховым зарядом, шипя и дымясь, покатились по склону навстречу супостатам. Канониры скрылись за кромкой холма. Там загрохотало, засвистело, пахнуло жаркими дымными всполохами горящего пороха. И наступила неожиданная тишина, прерываемая стонами раненых. Потом из-за холма вылетели забелинские гусары, рубя оставшихся в седле, не успевших подскакать к холму драгун.
На холм взошёл Бороздин, поискал глазами Ржевского:
- Ну-уу, корнет! Объясните, что тут творилось? У вас же гранаты не той системы?
- А кто сказал, что их надо обязательно в пушку засовывать? Они и так хорошо рвутся, главное - гранатную трубку запалить, катнуть подальше и отскочить побыстрее!
- Ты придумал?
- Ну, я…
- А стреляли чем? Тоже ты присоветовал? Иначе, если бы полковник сам додумался, он бы уже давно сам и стрелял!
- Я! А что они тут… Меньше - не больше, обмотай заряд портянкой потуже, чтобы в стволе не болтался, и пали! Как-нибудь да вылетит! Меня ещё отец суворовским наказам учил: "Не держись устава, аки слепой - стены!" А уж в бою - тем паче!
- Лихо! Доложу Абемелеку, что молодцом держался! Ладно, пехота подходит рубеж держать, мы своё дело сделали, возвращаемся к полку.
***
Бой на правом фланге стихал, но на левом французы теснили пехотные полки Петра Багратиона, прижимая их к реке. Князь вздохнул:
- Не удержится наш генерал-лейтенант. А всё Беннигсен с его нерешительностью в начале боя! Наш Роман за старшего брата переживает, места себе не находит.
Повернулся к Ржевскому:
- Ну как тебе бой, корнет? Ты, вроде бы, неплохо держался.
- Честно, Давыд Семёнович? Как в тумане! Грохот, в дыму кони мечутся, французы лезут, как тараканы… Настырные лягушатники! Как нагло на пушки лезли! Я уж думал, опять до сабли дойдёт! Хорошо, гранаты сработали как надо, и Бороздин с Забелиным наших гусар на них спустили - мало кто ушёл!
- Ну уж и мало! Не меньше взвода, как Забелин докладывал. За сметку у артиллеристов хвалю! Хочешь, брату тебя порекомендую? - он меня на шесть лет старше, подполковник в гвардейской артиллерии. Или гусарам в любви больше везёт? Понимаю, дело молодое…
- Не вгоняйте в краску, Давыд Семёнович! Гусары - душа армии: и авангард, и разведка, а надо - и в тылу у супостата панику навести можно дальним рейдом.
- Да ты стратег, я погляжу! Далеко пойдёшь, если с умом будешь воевать, а не очертя голову. Отец ведь тоже из служивых, ежели ты Бороздину суворовские наказы излагал?
- Да, он с ним вместе у Кинбурна с турками дрался в 1787, в октябре. Александра Васильевича тогда картечью в бок ранило, и отца в том же бою крепко зацепило; подлечили, но вышел в отставку. А через пару лет и я родился.
- Ладно, значит, о службе знаешь из первых рук, уже хорошо. И всё же - будь осмотрителен. Полковник наш, Загряжский, понёсся на драгун впереди всех, увяз в свалке, порубили его изрядно и в плен утащили. А ему эскадроном командовать надо, а не саблей махать, для этого мы есть! У нас в полку ранены ротмистр Трощинский, поручики Коровкин и Деханов - но там огнестрельные ранения, от пули и ядра не увернёшься… И нижних чинов только убитых полсотни будет, а уж раненых! Хорошо еще, что французы тоже толком рубить не умеют. И лошадей строевых мы, почитай, целый эскадрон потеряли…
А на левом фланге всё яснее слышалось, как ликовал француз, бой заканчивался в пользу Наполеона.
"Ладно, повелитель Европы, мы еще встретимся!" - решал про себя корнет, отступая с поредевшим полком к переправе через Алле.
___________________________________
«Гусар, который не убит в 30 лет, не гусар, а дерьмо!» (фр. Tout hussard qui n’est pas mort ; trente ans est un jean-foutre). Ласалль, фр. генерал, любимец Наполеона.
Поручик Ржевский. Березина. Ноябрь 1812
Поручик вышел из приспособленной под лазарет избы. Штаб-лекарь лично осмотрел и перевязал любимца полка и заявил, что до свадьбы всё заживёт, но если бы Ржевский не решил наклониться за миг перед выстрелом, нужен был бы не лекарь, а полковой поп. Рана саднила под повязкой, голова гудела и немного кружилась от стакана "обезболивающей микстуры", любезно предложенной фельдшером. Денёк выдался непростой, и поручик, глубоко вдыхая морозный воздух, не торопясь шёл к "офицерской" избе.
На крыльце обмахнул веником от снега сапоги, в сенях снял косо сидевший из-за повязки кивер и серый, шинельного сукна, плащ, и вошёл в переднюю комнату. Бывший с ним в деле молодой корнет что-то увлечённо рассказывал офицерам. На скрип двери они повернули головы, и судя по их взглядам, перед ними стоял не поручик с повязкой, а по крайней мере Георгий Победоносец в нимбе набекрень.
- Поручик, объясните, как это произошло? Нам корнет тут такое рассказывал! Выходит, и точно: Бог полюбит, так и не погубит?
Барон Карл Бринк виновато смотрел на Ржевского.
- Карлуша, что ты им наговорил?
- Ну, как мы на рекогносцировке под штуцера польских конных егерей подставились, как меня лошадью придавило, как ты на меня упал убитый, когда вытащить хотел. Как нас в сарай кинули, как ты вдруг ожил - с пробитой головой! Как с тем капитаном, что нас завалил, поспорил; как свечку, помолившись, на сто шагов погасил из его же штуцера без пристрелки, а он не смог. Как он тебя на дуэли убить хотел, чтобы не отпускать по уговору, как ты его со святой молитвой из незаряженного пистолета застрелил! - пулю так и не нашли, а рана была такая, что кровью в минуту истёк. Как остальным полякам пообещал, что хоть Бог и на твоей стороне, но Господь по твоему заступничеству и к ним может быть милостив, и те, кто сейчас же сдадутся, со временем вернутся домой. Ну и как мы их сюда привели…
- Ржевский, ну поясни хоть что-то!
- Поручик, просим!
- Господа, ну что говорить! Оплошали… Не ожидал я, что кто-то из деревни начнёт палить на 400 шагов, да еще так точно: два выстрела - два попадания. А в деревне оказались польские конные егеря, я их еще по Фридланду помню. Подбили нас, выскочили из деревни на конях - Карл даже из-под лошади выбраться не успел; но я этого не помню: наклонился над ним - и провал, только в глазах сверкнуло.
Очнулся уже в сарае - холодина, корнет рядом. Голова разламывается, пить хочется - спасу нет. Рану промыть нечем, волосы слиплись от крови. Крикнул часовому жолнежу, чтобы воды принес - так он такое понёс про москалей, меня лично и мою родню до седьмого колена…! Я, конечно, не зверь, но этого запомнил, когда сдавали их на гаупвахту - приказал его сутки не поить, как бы не просил.
К полудню капитан проспался, решил нас допросить. А что допрашивать? И так понятно: мундиры гусар лейб-гвардии, он их еще по Фридланду знать должен, значит, полк рядом и искать нас будут. Переправы через Березину Чичаговым, наконец, перехвачены, кто из польских частей успел - ушли с французами за реку. Помощи ждать неоткуда. А он хорохорится:
- Ловко я вас с двух выстрелов снял? Москали так стрелять не могут!
Думаю: "Ах ты, лях гонористый, пся крев! Ну, погоди, шляхтич хренов!"
- А свечу на 100 шагов из своего штуцера потушишь? Так, чтобы только фитиль задеть, а то пальнёшь по свечке, а так каждый дурак сумеет!
Как он распетушился, как разорался! Не позволит, де, лучшего стрелка перед всем полком (а там от полка хорошо, если сотня оставалась) поносными словами честить, и прямо сейчас на пари будет со мной биться, что он свечку потушит, а меня расстрелять изволит. А ежели я свечу задую, он меня, так и быть, в живых оставит и даже отпустит на все четыре стороны. Я, понятное дело, не сомневаюсь, что не отпустит - я же тогда тут через час-другой со всем полком буду; но виду не подаю, соглашаюсь.
Свеча на ветру гаснет, да и пламени не видно.
- Ставь,- говорю ему, - в сарай с открытыми воротами! И в тени, и ветра нет!
А сам вижу - сарай невысокий, а с кровли сосульки свисают. Пока ставили свечу, сломал пару, одну в рот засунул, сосу, как леденец - какая-никакая, а вода, вторую - за обшлаг ментика, чтоб не растаяла раньше времени: когда еще попить доведётся?
Отмерили сто шагов, он приложился, пальнул, а свечка горит себе. Второй раз - мимо. Третий - потухла. "Неужели попал?" - думаю. Пошли смотреть - а свечка опрокинутая лежит, и крынка, на которой она стояла - вдребезги!
- Не считается, капитан!
Ну, он так кулаками и сучит, если бы не его жолнежи - убил бы, наверное, но марку держать надо… Просит зарядить мне штуцер и свечку зажечь.
Я у жолнежа пулю штуцерную попросил и штык.
- Длячего ты, москаль?
- На пуле крест животворящий изображу, и Бог мне поможет!
Надрезаю я пулю крестом поглубже, а сам гляжу, как они меня на прицеле держат, чтобы не наделал чего. Зарядили. Прицелился почти навскид, пальнул - свеча потухла. Кинулись жолнежи с капитаном смотреть - стоит себе целая, нетронутая, только дымок над фитилём. Да я и не сомневался особо, сосульку ломаю понемножку, рассасываю, жду, что дальше будет.
Капитан приходит - мрачнее тучи:
- Шляхетское слово твёрдо, отпущу. Вот наши из соседней деревни вернутся с провиантом и лошадьми, мы двинемся, а вас здесь оставим.
- Это кто же вам тут провизию и фураж даст, а тем более лошадей?
- Я старосте приказал. Он сказал: придёте - с винцом встретим дорогих гостей. Интересно - сливянка или яблочный сидр?
Господа, ну до чего же тупой народ, а еще европейцы! Если у них пули "вылева оловю", так они считают, что и у нас свинец оловом зовется. И вот тут я сплоховал - рассмеялся. Капитан позеленел, аж зубами заскрипел, и на ногу мне сапожищем, каблуком, да с поворотом. Ну, я не стерпел, перчатку с левой стянул, и с правой его этой печаткой по наглой морде - хрясь! Устоял, боров; ехидно так улыбается:
- Ну вот вы и труп, поручик! Если вы меня вызываете, я выбираю оружие, и выбираю не саблю, хоть и ей владею лучше вас, - нет, каков нахал, господа! - а пистолеты. Сходимся до шести шагов, по русскому обычаю. Хочу ваши глаза перед смертью видеть!
Я говорю, тогда дайте мне хотя бы мой пистолет. Согласился, но заряжать, говорит, сами будем - вдруг у тебя там вместо пули волчья картечь в стволе! И шепчет что-то жолнежу, и морда у него такая гнусная при этом - я сразу что-то недоброе почуял. Жолнеж пистолет мой достал, в сторону пальнул, и заряжает, возится где-то в стороне.
Я его как в руку взял - сразу понял, в чём дело. Балансировка у моего точная - сам подгонял для меткой стрельбы, чтобы центр тяжести над спусковой скобой был, а тут вижу: рукоять перевешивает - значит, пули в стволе нет!!! "Ах ты, собака, прихвостень бонапартов!" - и думаю, что делать, и последнюю в своей жизни сосульку досасываю. И тут как озарение какое: поднимаю я к лицу пистолетный ствол, и начинаю прямо в него "Отче наш…" шептать. Ближе, ближе… И изрядную ещё ледышку, с вершок длиной, в ствол выплёвываю.
Поляки смеются:
- Поважне, москаль?
- Не колдую, а молюсь! Не в силе Бог, а в правде. Это ваш капитан у Бога славы просит, а мы самого Бога славим! посмотрим, чья возьмёт…
Поставил нас унтер на места, командует: " Збегаён сен разем!"
Капитан с наглой мордой, даже пистолет не опуская, начинает сходиться: ждёт, когда я холостым хлопну, а он подойдёт, страхом моим упьётся и тогда убьёт. Шагов семь-восемь осталось, он удивляется очень, но пистолет начинает опускать на уровень глаз. И как только у него шея, до того пистолетом прикрытая, открылась, я в горло ему и пальнул. Кровь фонтаном, толчками; унтер к жолнежу, что пистолет мой заряжал, подбегает:
- Забиен цен, быдло!
Тот оправдывается, лопочет что-то, фельдшер капитану в рану своим медицинским инструментом тычет - нет пули! Да и какая пуля, если горло наполовину порвано, а ледышка давно растаяла в горячей крови. Капитан ногой подёргал в беспамятстве и отправился ответ держать перед Господом. Я унтера подзываю:
- Убедился, что Бог не в силе, а в правде? Могу всех вас тут же извести, а могу и помолиться за твоих егерей, чтобы живыми из плена домой пришли… Решай, только быстро!
У унтера подбородок дрожит, глаза в разные стороны, заикается, шепчет: "Матка боска…" Построил кое-как своих жолнежей, я на своём коне впереди, Карлуша с пистолетами и штуцером наготове на капитанской кобыле сзади - и в полк! Вот и всё…
- Постойте, постойте, поручик! А как же свечка с первого выстрела?
- Аа-а-а… Этому фокусу меня ещё отец учил: если пуля не гладкая, а надрезанная, она так воздух в полёте закручивает, что главное было - в дверь сарая попасть…
Ротмистр Ржевский. О пользе русской бани. 08. 1819
Вечер у Карамзина был в разгаре. Речь зашла о Хазарии.
- Не добил Святослав этих хазар! - горячился Чаадаев, - куда ни глянь - везде хазары! Газеты, журналы, торговлю всю захватили, российских купцов теснят! Не пускать инородцев в столицу! А то он православие принял, а дома, наверное, тюбетейку хранит. Такое на голову надевать даже Иван Васильевич запрещал!
- Он много чего запрещал! Он и бороду брить запрещал, и с иностранцами якшаться! А вот это и возродить не грех: доведут вас, Петр Яковлевич, знакомства с масонами до цугундера. Извините, Катенька, но я старый воин, и не знаю слов… Простите, короче! - и ротмистр Ржевский улыбнулся фрейлине.
Только что приехавший из деревни Сашка Пушкин, обритый после болезни, но уже вполне оживший, приглашал всех к Жуковскому в Павловское, читать пятую песнь "Руслана и Людмилы" .
Сославшись на позднее время и нездоровье, Бакунина попрощалась с присутствующими.
- Ротмистр, вы проводите меня? - обратилась она к Ржевскому.
- Конечно, Катенька! Тем более, что нам почти по пути.
Пока шли вдоль паркового фасада дворца к Камероновой галерее, Катя успела дважды чихнуть.
- Вам бы попариться, да мёду пару ложек - и в постель…
- Вот-вот! Баронесса Вревская все уши прожужжала двору и лично императрице о том, как вы её вылечили! Ничего подобного-де, она в жизни не чувствовала! И вы хотите, чтобы я согласилась? Впрочем, на следующей неделе моё дежурство, и болеть не хочется - начальство всегда на это косо смотрит. А микстуры и рыбий жир глотать я не могу - организм, знаете… - и Катя покраснела.
- Да я рыбий жир сам с детства не терплю, и потому очень вас понимаю. От русской бани пользы и удовольствия куда больше, поверьте боевому офицеру! Мы и в походах старались баню сделать на каждом привале, хотя бы по-походному.
- А это как?
- Наваливается куча камней, разводится над ними костёр, потом угли сгребаются в сторону. Сверху ставится палатка, в которую заносятся жбаны с горячей и холодной водой. Жарко, хоть и тесновато.
- Даже зимой?
- Ну, в Европе зима гнилая, почти без снега и морозов, да и парку поддать можно, плеснуть на камни.
- Как интересно! А что французы?
- Грязнули известные! Да их с нервной лихорадки в России больше полегло, чем от картечи: бани не знают, рубаху нательную над костром прожарить не могут - вот их вошь и заела. А всё туда же: Libertе, Еgalitе, Fraternitе… Вот и Чаадаев там набрался, теперь Сашке Пушкину голову дурит. И не ему одному, другим юнцам тоже. Ох, доиграются наши масоны!
- Да ладно, Бог с ним, с Чаадаевым. Ржевский, а вы в самом деле можете устроить настоящую русскую баньку по-чёрному?
- И даже лично веничком пройдусь, как по баронессе.
- Ну да, а потом воспользуетесь моей беспомощностью, - улыбнулась Катя.
- Катенька, ну ежели вы меня так боитесь - приходите с подругой! Вдвоём вы меня точно шайками закидаете, коли что.
- А вы знаете, ротмистр, пожалуй, у меня есть такая знакомая - неожиданно улыбнулась Катя.
- Тогда договорились - завтра ввечеру, как стемнеет, жду вас под аркой Большого Каприза с парой осёдланных лошадей. Но не обессудьте, сёдла будут не дамские, подумайте о костюмах. Дорога недальняя, но полчаса займёт. Ну, вот мы и пришли! До завтра, Катенька!
***
В томной темноте августа к поджидавшему у арки Ржевскому подошли два молодых гусара. Один из них голосом Катеньки спросил:
- Ну что, ротмистр, едем?
Второй молчал, отворачиваясь, и в поездке держался позади Ржевского, пониже надвинув на глаза кивер. Они свернули на дорогу до Александровки, потом выехали в поля. Трензель, легавый кобель Ржевского, то и дело делал стойку на бегающих в траве перепелов, потом снова догонял хозяина, всем видом стараясь показать обиду.
- Далеко еще?
- Нет, Катенька! Весь путь - вёрст пять. Я попросил купца Малышева из Пулковской слободы баньку приготовить со всем необходимым. Он сам на Заверняйке живёт, под горой, а банька у него на отшибе, на речке Пулковке, изрядно выше церкви. Сейчас в слободе, наверное, уже спят все, даже девок не слыхать, притомились петь.
От ближних садов потянуло запахом антоновки и боровинки; вспомнилось, как на недавний Яблочный Спас царскосельский базар ломился от пулковских яблок. Запах рос, ширился; послышалось журчание невеликой речки.
- Ну вот и приехали! - Ржевский помог дамам спешиться, привязал лошадей у ближней яблони, подобрал в росной траве пяток крупных яблок с полосатым бочком, забросил в предбанник, хотел запалить свечку.
- Не надо, ротмистр! Это - наше условие. Увидите - занервничаете еще, чего доброго!
Ржевский чувствовал, что Катя улыбается, вспоминая случай в ротонде и прогулку к морю. Её спутница по-прежнему молчала.
Ротмистр, оставшись в одних подштанниках, повернулся к силуэтам дам:
- Сударыни, раздевайтесь, а я пока посмотрю, всё ли готово, да пару поддам, чтобы вас не застудить.
Когда все собрались в мыльне, густо пахнушей паром, распаренными березовыми и дубовыми вениками, дёгтем, пропитавшим закопчённые стены, Ржевский первой загнал на полок Катеньку. Уложил на живот, дал вспотеть и потихоньку, неспешно стал обрабатывать спину и то, что пониже, распаренным дубовым веником. Прошёлся по ногам, вернулся к спине, стараясь тщательнее обработать лопатки и бока в районе лёгких.
- Перевернись! - и уже в четверть силы, аккуратно прошёлся веником по животу, по бёдрам.
Потом было душистое мыло с мягкой лубяной мочалкой из молодой липы, и снова полок. Теперь Ржевский нежно, почти трепетно работал размоченным берёзовым веником, собранным еще в июне, к Троице. Лёгкие листики дразнили кожу, ласкали её, и Катя с удивлением и радостью начала понимать, что означает итальянское выражение le farfalle nello stomaco. "Бабочки в животе" порхали всё настойчивее, бились частым пульсом, заставили закусить губу, чтобы не охнуть, не показать себя внешне. Хорошо, что ротмистр её не видит! Напряженные мышцы жили уже собственной жизнью, живот и бёдра трепетали, а веник всё дразнил и дразнил распаренное, горячее тело. Наконец, удерживать дальше этих бабочек стало решительно невозможно, стая вырвалась и заполонила всё вокруг…
- Ржевский, милый, хватит! Ну, хва-а-атит же…
- Вот и отлично! Присядьте на пол, на корточки! - и ротмистр облил Катеньку ушатом приятно-прохладной, освежающей истомлённое тело, воды.
- А теперь - в предбанник. Простыни готовы, завернитесь, чтобы не охватило. В одеяле завёрнут сбитень тёпленький, чтобы горло не застудить. Там зверобой, шалфей, имбирь, немножко стручкового перца. Ну, и мёд, конечно. А я пока вашей подругой займусь. Сударыня, извольте пройти на полок!
Потом они втроём сидели в предбаннике и хрустели в темноте яблоками, запивая их сбитнем. Незнакомка оказалась сообразительной, и Ржевский уже расслаблено болтал ни о чём с Катенькой, вспоминая перипетии службы, красоты Парижа и тяжкую жизнь холостяка Трензеля - легавые в России появились недавно и были редки и недёшевы. Незнакомка по-прежнему молчала, только сжимала в темноте руку ротмистра своей тёплой маленькой ладонью.
Обратный неспешный путь до Камероновой галереи занял около часа. Здесь Ржевский оставил своих "гусар" и двинулся к казармам родного полка.
***
Через день ротмистра вызвал Васильчиков, командир Гвардейского корпуса. Вызов был неожиданным даже для командира полка, который не смог ничего объяснить Ржевскому, но на всякий случай попросил побриться тщательнее.
Генерал-лейтенант подозрительно осмотрел ротмистра с ног до головы, потом неожиданно выдал:
- Ржевский, зайдите сегодня на Ферму в Александровском парке, на псарню. Зачем - сам понятия не имею. У меня всё. Свободны!
На псарне убедились, что прибыл именно Ржевский, и передали ему корзинку, обвязанную шалью.
- Что там? И от кого?
- Говорить не велено, ваше высокоблагородие!
Выбравшись в парк, ротмистр развязал накидку. Из корзинки выглянула прелестная лопоухая мордочка - щенок легавой в ошейнике. "Ну вот, будет Трензелю подруга!" Ржевский расстегнул ошейник. На его внутренней стороне была закреплена небольшая серебряная пластинка с изящной гравировкой. Ротмистр повернул ошейник к солнцу, присмотрелся и прочёл: «Спасибо за сладостные секунды».
Предыдущая часть: