Я прекрасно помню, как мы сюда заехали.
День был пасмурный, снег валил хлопьями, муж устал, ребёнок канючил, а свекровь стояла в дверях с тряпкой в руках и строго произнесла:
— Сначала обувь снимите. Не надо по моему ковру шлёпать.
«По моему ковру», — тогда я это пропустила мимо ушей. Ну, устаёт человек. Привычки. Мы же к ней переехали — временно.
Тогда казалось, это решение на пару месяцев.
Продадим квартиру Лёшиной бабушки, оформим ипотеку, подкопим — и съедем. Ну, год. Максимум полтора.
Прошло пять лет.
И я всё ещё живу как гость в чужом доме, хотя он давно наш.
Квартира трёхкомнатная, оформлена на мужа. Когда бабушка умерла, свекровь настояла, чтобы все формальности пошли на Лёшу. Она не хотела «возиться с документами». Тогда я подумала — странно, ведь жить в ней она не собиралась. Но махнула рукой.
Она переехала к нам, потому что «вчетвером будет удобнее»: маленький ребёнок, ипотека не тянется, да и помощь под боком. Я наивно верила, что взрослые люди могут жить вместе без напряжения. Главное — договориться.
Но договориться можно, когда тебя слушают.
А если тебя не слышат, ты просто квартирант, даже если платишь всем: временем, заботой, нервами.
Сначала всё было вежливо. Она действительно помогала: гуляла с внуком, готовила борщи, гладила рубашки. Но потом… началось то, что я сейчас называю «ползучим захватом территории».
Сначала она сняла мои фотографии с тумбочки:
— Пыль собирают.
Потом переклеила обои в детской — без согласования.
— Глаза устают от этих ваших мультицветов. Я сделала «нейтрально».
Однажды я вернулась с работы и обнаружила, что моя кружка с ромашками исчезла.
— Треснула. Выбросила. Не переживай, у нас полно.
Но не было полно. Это была кружка из нашего первого путешествия. Но объяснять это ей — бессмысленно. Всё, что важно мне, для неё — мелочи.
Самое тяжёлое — не вещи, а тон. Она говорит так, будто я — временно вписавшаяся женщина, которая мешает устроенной жизни.
— Я полотенце меняла. Это моё хорошее, вы лучше те берите, из старых.
— Не складывайте так бельё, у меня по-другому.
— В холодильнике у нас места мало, лишнего не покупай.
И каждый раз — «у нас».
А я сижу и думаю:
А где «я»? Где мой дом?
Я пыталась с Лёшей говорить. Он кивал, обнимал, говорил:
— Мама просто устала. Давай потерпим.
Терпеть — удобно, когда ты мужчина в наушниках, а не женщина, у которой на кухне спрашивают разрешения положить сыр не на ту полку.
Пару раз я взрывалась. Один раз сказала:
— Почему она может перекладывать мои вещи? Это не нормально.
Он пожал плечами:
— Да ладно тебе. Зато ребёнку не с кем оставаться не надо.
Вот это их аргумент, железный: ради ребёнка.
Но знаете, что я поняла?
Ребёнку нужен не просто бабушкин борщ. Ему нужна мама, у которой не трясутся руки от напряжения, когда она идёт по кухне.
Мама, которую не поправляют при каждом шаге.
Однажды, когда я стирала, свекровь заглянула в ванную и, поморщившись, сказала:
— Ты тут кто?
Я, честно, сначала не поняла, о чём она.
— В смысле?
— Ты в этой семье кто, чтобы говорить, как лучше делать?
У нас тут всегда всё было чисто. Я хозяйка.
Или ты уже совсем себя возомнила?
Я стояла с руками в мыльной пене и вдруг поняла: она вслух сказала то, что думала все эти годы.
Неважно, чья фамилия на дверной табличке.
Неважно, кто готовит, убирает, занимается детьми.
Если ты не мама её сына, а женщина, которая заняла место, — ты навсегда квартирант.
Мы съехали через два месяца.
Купили в ипотеку маленькую двушку. Говорили, что не тянем. Но оказалось — тянем. Когда в доме ты сам себе хозяин — тянется всё.
Свекровь обиделась. Объяснила родне, что я — неблагодарная. Мол, «жили в моей квартире, а теперь нос задрали».
Я не оправдывалась.
Просто дышала впервые глубоко.
У нас теперь нет бабушки под боком. Нет борща в кастрюле. Нет трёх комнат.
Но есть пространство, где мне не надо спрашивать: “А можно поставить кружку туда?”
Это, знаете ли, и есть дом.