спектакль-аттракцион, который как самая бешеная карусель раскручивает зрителя или до головокружительной тошноты, или до эйфорического восторга. только и остаётся, что хвататься за поручни, чтобы не вылететь из сиденья от скорости этой театральной карусели. потому что передышки у зрителя не будет. антракта нет.
а карусель именно театральная. федоров, не изменяя себе, продолжает работать с высоким уровнем условности. поездки персонажей на повозке сопровождаются цоканьем, но не лошади, а самого шарля бовари. роды эммы больше похожи на какой-то клоунский номер, с серым непонятным шлангом вместо пуповины, который не перерезают, а просто выдергивают из ребёнка и матери с характерным нереалистичным звуком. некоторые эпизоды решены методом работы с памятью физических действий: вальяжное курение второго любовника эммы, его взаимодействия с собаками, которых на сцене нет, или эпизод с перечислением комнат в новом доме семейства бовари, каждую из которых, будь то кухня или сад, движением тела изображает леон.
в постановке активно используется так называемый «открытый прием». режиссёр напоминает, что все происходящее — спектакль и показывает зрителю своего рода «изнанку театра»: так, монтировщики свободно передвигаются по сцене, меняя пространство, и это никак не мешает восприятию происходящего, потому что правила игры были заданы в самом начале. с самой первой сцены знакомства шарля и эммы наглядно показана степень театральности происходящего. поэтому в процессе, от появления на сцене «людей в чёрном», которые увозят за кулисы повозку и выносят стулья, удивление уже не возникает. так и нужно. все это — театр.
фёдоров использует экраны, внедряя в спектакль кинематографические элементы. приём, конечно, не новый, но тут он работает. белый угол, больше похожий на макет спектакля, в котором существуют актеры, служит проектором для трансляции мультипликации. она превращает простое безликое пространство в улицу, церковь, дом. но есть и другой экран, на него выводят уже не мультипликацию, но натуру: улицу, болото, ту же церковь. по мере того, как ближе к концу меняется настроение спектакля, меняется и яркость этих реалистичных картинок: они становятся все серее и серее, пока окончательно не превратятся в серые панельки.
но мультипликация имеет место не только на экране, она проявляется в игре и пластике артистов. они существуют как будто по законам мультфильма, их движения скорее готовят к тому, что рано или поздно кто-то поскользнется на банановой кожуре, а не отравится белым порошком, как бовари в финале спектакля.
так же, как режиссёр играет с театральностью, он играет и с ожиданиями зрителей, на стыке пошлости и иронии. перед беременностью эммы в спектакле нет и намёка на постельную сцену. после, когда эмма решается на измену с родольфом, первая постельная сцена сначала показана мультипликацией, как нарисованная поездка на лошадях (ведь речь изначально шла о верховой езде, по крайней мере, в глазах мужа и окружающих). тела актёра и актрисы вообще скрыты от зрительских глаз: все, что остаётся видно, это торчащие из отверстий в стене головы. а потом тем же мультиком скачки превращаются в нарисованные порнографические картинки, быстро сменяющие друг друга. но зритель все ещё не видел никакой натуральной обнаженки, вероятно, ее ни в каком виде и не будет? так, но не совсем. в следующей откровенной сцене артисты снимут с себя штаны и будут задирать юбки, но все это прерывается как бы шуткой когда они начинают ходить по сцене в спущенных штанах, как пингвины. это уже не страстно и даже не пошло. это просто-напросто смешно.
этот русско-французский мир, в который переезжает семейство бовари, в целом существует где-то между иронией и пошлостью. окружающие — или грязные кокаинисты, как аптекарь и его шайка, или странные «альфа-самцы» вроде родольфо, которые смотрят на эмму как на кусок мяса с самой первой встречи. а эмма между тем какая-то другая, чем-то отличная от окружающей среды. она приходит в самый настоящий экстаз не от близости с мужчинами, а от чтения книг. и читает она о марии стюарт, о жанне д’арк.что это за женщины? они героини, в их жизни были эмоции, интриги, страсть. и эмма мечтает о такой жизни, но реальность предлагает ей жить с нелюбимой дочкой, мужем и его мамой. поэтому она так радуется появлению любовника, потому что это какая-то интрига, это что-то, что сделает ее серую жизнь ярче и интереснее. но все это недолговечно и искусственно. и в итоге она останется у разбитого корыта. или, что правильнее, разбитым корытом станет она сама.
юмор этого спектакля держится на двух основных элементах: это пластика и язык. благодаря последнему рождается множество каламбуров от «разлагайтесь поудобнее» до «извращайтесь скорее». речь персонажей напоминает какую-то кашу из русских и французских слов. причём использование последних не может не напомнить эту странную привычку и манеру общения некоторых подвыпивших людей, которые внезапно думают, что они джентельмены и несмотря на свой неджентльменский вид активно используют иностранные жеманные словечки. федоров как бы сталкивает язык низкий, используя мат и ругань, и язык возвышенный, накидывая на всю эту нецензурную брань французскую вуаль.
при всем при этом язык нужен этому спектаклю не столько как способ рассказать историю, но как возможность передать чувства эту историю наполняющие. в духе абсурдистов, на сцене посредством языка рождается не нарратив, но эмоция.
по своей форме спектакль скорее похож на какой-то постмодернистский балаган. ни место событий, ни точное время тут не играют никакой роли. персонажи из книги, написанной в 19 веке, спокойно напевают non, je ne regrette rien пока бреются. эпохи переплетаются, культурные контексты смешиваются. вместе с тем это самое настоящее цирковое представление, буффонада.
с точки зрения актерской игры тут есть где разгуляться. несмотря на определенную спланированность шуток и сцен, при такой форме есть свобода для импровизации, живых взаимодействий между актёрами и взаимодействий с залом. и федоров вместе с артистами пользуется и тем, и другим.
но цирк уезжает, клоуны грустнеют и внезапно оказывается, что вся эта французская история была фикцией, сказкой, фантазией. комедия заканчивается там, где на экране появляются знакомые серые панельные дома, а на полу возникает старый пыльные ковёр с въевшимся в него пятном. эмма никакая не героиня французского романа, она просто русская женщина с долгами по кредиту, безработным мужем, и без каких-либо перспектив.
эмма сама создала себе такой странно-фальшивый абсурдный мир. много читала, слишком много мечтала. и мы смеёмся над глупостью и бессмысленностью этого мира и такой жизни. и смех и грех. над кем смеёмся? над собой же и смеёмся. разве не хочется всем жить в ярком, наполненным эмоциями мире, но зачастую приходится жить в каком-то сером и тусклом мирке, так же, как эмма, сбегая от реальности хоть куда.
бергман дарья
4.06.2025