Никого не жалко, никого

Мадам Бовари

На авансцене - два стула и двое, она, почти ни грамма грима и каре, одета в слоеные протестантского вида серые юбки, и он, чернявый подвижный доктор в горчичных штанах. За сценой кашляет старый больной отец, сбоку стоит ширма-экран-фотостудийный роллап, на который будут проецироваться анимационные картинки, а эти двое — Эмма и Шарль — стремительно скачут по направлению друг к другу. Молниеносно смешивая французские фразы (наполовину — фонетическая имитация) и русские словечки, грубые и простые, они берут в плен друг друга, а заодно и зал. Игра началась: в ней будут эпизоды разной степени ловкости и изящества, будут открытия и банальности, будет клоунада и истерика. 

Эмма Бовари у Натальи Федоровой — девушка, маниакально любящая читать. Книжки это секс, а секса с мужем не получается: сначала он храпит, потом ездит на работу, хотя больных там нет, ну а дальше он уже просто хочет ее спасти. И не может. В финале мать Шарля, лаконично ударно сыгранная великой русской комической (да и трагической) актрисой Ольгой Лапшиной в сердцах резюмирует: «Дочитались». Хочется добавить мат, и он здесь есть — точно рассыпан в нужных местах. Чтение как эротическая иллюзия — вот одна из тем спектакля, но не единственная.

Режиссер безжалостно травестирует и сюжет, и стиль пресловутой французской романтики: дешевый мачо с обтянутой джинсами задницей, утонченный юный идальго в скинни, мрачная свекровь в жокейской кепке, брутальный татуированный зек встречаются на пути у этой «красной шапочки», скачущей и в знаменитой флоберовской карете, и по болотным кочкам. Шарль Перро и сказки звучат рефреном: маленькая дочка Эммы и Шарля, сыгранная цирковой карлицей, канючит «мама, почитай!» Но маме нельзя читать: книжки и то, что она рисует в своем воображении, опасно, как незаконный секс для добропорядочной семьи.

Флобер писал скандально честный роман. В нем нет никаких иллюзий и все стремится к финальному разрушению, гниению и смерти. В спектакле тоже речь о смерти — это станет ясно, как только монтировщики выкатят на сцену аптеку-бар-анатомический стол. В финале на него положат тело отравившейся женщины. 

Но до того — как следует повеселимся. Антон Федоров совместно (предполагаю) с артистами строит действие фактически из гэгов. Эпизод тут строится как аттракцион: с языком («изысканный» французский против «народного» русского), с ездой в карете (Шарль пытается поймать бешеный ритм своей новоиспеченной жены, и мы видим его ошарашенное лицо на экране), с «неприличными» мультиками, наспех затушеванными чернилами, с походом супругов в кино (артисты Наталья Федорова и Семен Штейнберг и правда садятся в зал, посыпая  зрителей попкорном). Внутри каждого аттракциона артисты строят свою игру, отталкиваясь от другого, в моменте ловя смешное и усиливая абсурд настолько, насколько хватает смелости и изящества. 

У этого чумного карнавала есть множество перепадов вкуса, он сыгран размашисто, но и монотонно. В видео пейзажах с колышущейся на ветру зеленой листвой, в анимации, иллюстрирующей тайную связь Эммы с Родольфо, в музыкально-сериальных перебивках и в самом эпизодном строении спектакля постепенно вырастает унылый паттерн. В театральном смысле это жаль, а вот в жизненном — честно. Ведь в конечном счете Эмма, своей непосредственностью и витальностью похожая на героиню триеровского «Рассекая волны», оказывается в квартире серой панельки, где признается угрожающему ей зеку-лавочнику, 

что родной язык ее — русский. Так-то да.

Матвиенко Кристина

4.06.2025