— Ну что, Лен, подумала? — Артём растянулся на диване, щёлкая пультом так громко, будто это было его главное достижение за день. — Сроки-то поджимают. Или ты соглашаешься на мои условия, или… — он многозначительно замолчал, жестом обозначив пустоту вокруг. — Останешься у разбитого корыта. Ни с чем, милая. Совсем ни с чем.
Он откинулся на подушки, самодовольно разглядывая свои ухоженные ногти. Новенький костюм висел на спинке кресла — завтра у него важная встреча с инвесторами. Точнее, с потенциальными инвесторами его очередного «прорывного» проекта. Как и все предыдущие, этот требовал солидной суммы на старте. Разумеется, не его суммы.
— Пойми правильно, — продолжал он, не отрывая взгляда от телевизора, где крутили какое-то ток-шоу, — это последний шанс войти в большой бизнес. Моя идея просто бомба! У меня уже есть контакты, есть наработки. Не хватает только стартового капитала. Ну, и твоя квартира как дополнительная гарантия банку не помешает. Чисто формально, конечно.
Лена, стоя у окна и глядя на мокрый от дождя асфальт двора их «престижной» новостройки, слушала эти знакомые до тошноты фразы. Пять лет назад она им верила. Три года назад — сомневалась. Год назад — просто молчала. А сейчас вдруг поняла, что корыто-то, пожалуй, уже разбито. И разбил его именно он, Артём, годами капая на мозги, что без его «гениальных» идей (которые почему-то всегда требовали её денег) она — ноль. Что её работа в рекламном агентстве — «так, подработка для приличия». Что её мечты открыть собственную дизайн-студию — «глупости провинциалки».
За окном женщина с коляской торопливо пробегала под дождём к подъезду. Малыш в коляске смеялся, ловя капли дождя ладошками. Когда она, Лена, в последний раз смеялась вот так же? Когда радовалась дождю, новому дню, просто тому, что солнце встало?
— Слушаешь меня вообще? — Артём повысил голос, наконец оторвавшись от экрана. — Я тут тебе объясняю серьёзные вещи, а ты витаешь в облаках. Опять за окном считаешь ворон?
— «Ни с чем»? — она медленно повернулась, и в её глазах Артём, к своему удивлению, не увидел ни слёз, ни привычного страха. Там светилось что-то новое. Холодное и острое. — Интересная формулировка, Артём. А что, собственно, у меня есть сейчас?
Она сделала паузу, окинув взглядом их совместное жильё. Огромная плазменная панель, купленная в кредит на её имя. Кожаный диван, который она ненавидела — холодный и неуютный, но Артём настоял, что «так солидней». Дорогая кофемашина, которой он пользовался раз в месяц, а она — никогда, предпочитая заварить простой чай в своей любимой кружке.
— Твои долги? Твои претензии? Твоя мама, которая каждое воскресенье приходит проверять, чисто ли у её «мальчика» в холодильнике? — голос Лены звучал всё увереннее. — А заодно высказать мнение о том, что я готовлю не то, убираю не так, и вообще «не подхожу её сыночку по статусу»?
Артём дёрнулся было возразить, но Лена продолжила:
— Или, может, у меня есть твоя забота? Когда ты последний раз спросил, как дела у меня на работе? Не для того, чтобы узнать размер премии, а просто так — по-человечески? Когда последний раз мы куда-то ходили вместе, кроме деловых встреч с твоими «партнёрами»?
— Да при чём тут это всё? — Артём нервно провёл рукой по волосам. — Мы говорим о деле! О нашем будущем!
— О твоём будущем, — поправила Лена. — О моих деньгах и твоём будущем. Да, пожалуй, «ни с чем» — это даже лучше. По крайней мере, честно.
Ожидаемых истерик, мольб дать «ещё один шанс» не последовало. Артём замер, пульт наконец замолчал в его руках. Он привык к другому сценарию. Сначала Лена возмущалась, потом плакала, потом он великодушно «прощал» её «неразумность», и всё шло по накатанной. Он ждал сцен, рыданий, униженного ползания. А Лена просто пошла в спальню и достала старенький чемодан, купленный ещё в студенчестве для поездки на археологическую практику.
Начала аккуратно складывать вещи. Не его подарки — дорогие украшения, которые выбирал сам и которые совершенно не подходили к её стилю, не элегантные платья, в которых она всегда чувствовала себя не в своей тарелке. А свои, старые, любимые свитера, удобные джинсы, книги, потрёпанные от частого чтения, фотоальбом с детскими снимками и фотографиями с подругами.
— Ты серьёзно собираешься всё это брать? — Артём стоял в дверях, наблюдая, как она складывает явно видавшие виды вещи. — У тебя же есть нормальная одежда! Я же тебе покупал!
— Нормальная — это которая мне нравится, — ответила Лена, заворачивая в мягкий свитер маленький керамический ёжик, подарок от лучшей подруги. — А не та, в которой я должна соответствовать твоим представлениям об «успешной женщине».
Она открыла шкаф и посмотрела на ряд строгих костюмов, элегантных блузок, туфель на шпильках. Всё это словно принадлежало другому человеку — тому, которым она пыталась стать ради Артёма. Закрыла дверцу.
— Ты куда?! — Артём вскочил, голос дрогнул от непонимания. — Это же… блеф! Я же по-хорошему! Шанс тебе даю!
— Ах, шанс? — Лена приостановилась, держа в руках глиняную кружку, слепленную когда-то давно на школьном кружке. Смешная, кривенькая, с неровными краями и наивным рисунком ромашки. Её почему-то всегда стыдилась выставлять на виду при Артёме и его «успешных» друзьях. Прятала в дальний угол кухонного шкафа, доставая только когда оставалась одна. — Спасибо, конечно. Но, знаешь, я как-то уже отвыкла от твоей «хорошести».
Она повертела кружку в руках, рассматривая её как драгоценность.
— Напоминает оно мне… ну, знаешь, как в сказке: «Поешь моего киселька, попей моего молочка — в бане истоплю!» Нет уж, Артём. Обойдусь. Без киселька. И без баньки твоей.
— Да ты что, совсем с ума сошла?! — Артём метался по комнате, хватаясь за голову. — Ты понимаешь, что делаешь? Мне нужны деньги завтра! У меня встреча назначена! Я уже обещал!
— Обещал? — Лена закрыла чемодан и обернулась. — А мне ты что обещал пять лет назад? Помнишь? «Будем строить жизнь вместе», «твоё мнение для меня самое важное», «мы — команда». Где всё это, Артём?
Он открыл рот, но слов не нашлось. В его памяти всплыли обрывки — как он действительно когда-то говорил эти слова. Как Лена светилась от счастья, строя планы их общего будущего. Как постепенно её голос в их «команде» становился всё тише, а его требования — всё громче.
— Это другое дело, — пробормотал он. — Жизнь заставила измениться. Надо быть жёстче, практичнее…
— Жизнь заставила? — Лена улыбнулась, но в этой улыбке не было тепла. — Или ты просто показал своё настоящее лицо, когда понял, что я буду терпеть всё что угодно?
Она взяла чемодан и направилась к выходу. На пороге обернулась:
— Знаешь, я вдруг поняла одну вещь. Ты боишься остаться у разбитого корыта. А я уже там была. Последние три года. И ничего страшного в этом нет. Оказывается, можно начать всё заново. Даже в моём возрасте. Даже с моими «скромными возможностями».
Через два часа такси увозило её на вокзал. В машине она достала телефон и набрала номер подруги, которой не звонила уже полгода — Артём не одобрял её «неперспективных знакомств».
— Катя, это я… Да, я знаю, что поздно звоню. Слушай, ты же рассказывала про ту дизайн-студию в Сосновке? Где набирают сотрудников?.. Да, я серьёзно. Очень серьёзно.
Назад Лена не оглянулась ни разу. В кармане — скромная сумма с её же, «никчёмной» зарплаты, которую она втайне откладывала последние полгода, билет до захолустного городка с милым названием Сосновка, куда она когда-то ездила с бабушкой в детстве и где всегда мечтала жить. И странное чувство… лёгкости. Как будто с плеч свалилась гиря, которую она таскала годами, думая, что это любовь.
В поезде, устроившись на нижней полке, она достала свою кривенькую кружку и улыбнулась ей, как старой подруге. Завтра будет новый день. Её день.
***
Сосновка встретила её покосившимися деревянными домиками, запахом хвои и дождя, и тишиной, в которой звенело в ушах после городского грохота. Автобус отъехал, оставив её посреди пустынной площади с единственным чемоданом и адресом, нацарапанным на клочке бумаги. Комнатка в коммуналке у добродушной тёти Гали — крошечная, с треснувшей плиткой в углу ванной и видом на огороды. Обои отклеивались от сырости, а единственное окно выходило на задворки, где местные жители выращивали картошку и капусту между покосившихся заборов.
«Ни с чем»? Артём так и сказал напоследок, когда она собирала вещи: «Куда ты, дура, едешь? В эту дыру? Ни с чем останешься!» Его мать кивала из угла кухни, злорадно посмеиваясь. Да это же роскошь тишины и свободы! Первые дни Лена просто спала, отсыпаясь после месяцев бессонницы, гуляла по лесу, вдыхая чистый воздух полной грудью, и пила чай на крылечке, слушая, как тётя Галя ворчит на котов и рассказывает нехитрые местные новости.
— Не грусти, милая, — говорила тётя Галя, подливая в кружку ещё чаю. — Мужики-то все одинаковые. А вот жизнь — она разная бывает. Посмотришь, ещё спасибо скажешь, что сбежала.
Деньги таяли быстро. Лена понимала, что нужно что-то делать, искать работу, но в Сосновке вакансий было — кот наплакал. Продавщица в единственном магазине, уборщица в школе, сиделка у местных стариков — вот и весь выбор.
Однажды, зайдя в местный Дом культуры за информацией о работе (любой!), она увидела объявление, написанное от руки на жёлтом листке: «Набираем в гончарную мастерскую. Обучаем с нуля! Опыт не важен, важно желание!». Сердце ёкнуло. Воспоминание о той самой кривой кружке из студенческих лет, которую она слепила на мастер-классе и которая потом долго стояла на подоконнике, единственная вещь, сделанная её руками. Она зашла, толкнув тяжёлую дверь со сколами краски.
Запах глины, влажной земли и обжига ударил в нос, мгновенно перенеся в детство, к бабушкиному огороду после дождя. В углу крутился гончарный круг, а за ним сидела женщина лет пятидесяти с сильными руками, испачканными по локоть в рыжей глине, и вытягивала из бесформенного комка изящную вазу. Движения её были плавными, почти медитативными, и Лена завороженно следила, как под пальцами мастера оживает глина.
— Хотите попробовать? — улыбнулась женщина, не отрываясь от работы. — Меня Марьяна зовут. Платить за обучение не надо. Поможете по хозяйству мастерской — порядок наведёте, печку протопите, глину размесите — и квиты. У нас тут демократия полная.
Лена прикоснулась к холодной, податливой глине. И пропала. Словно что-то внутри проснулось, зашевелилось, потянулось к этому древнему материалу. Первые дни были сплошным комическим фарсом: глина липла ко всему, кроме круга, кувшины получались кривыми, как поганки после дождя, а обжиг в маленькой печке заканчивался треском очередного «шедевра». Лена расстраивалась до слёз, но Марьяна только смеялась: «Нормально! У меня первые полгода только пепельницы получались, да и те разбивались на второй день! Главное — руки помнят, душа хочет. А твоя душа хочет, я вижу».
Лена хотела. Страстно, отчаянно, как не хотела ничего уже много лет. Глина стала её терапией, её языком, её способом выкричать всю накопленную боль и унижение. Она лепила грубые, угловатые чаши — как будто выворачивающие душу наизнанку, миски с острыми краями, кувшины, похожие на крик. Потом, постепенно, появились более плавные линии, робкая красота, намёки на гармонию. Марьяна смотрела, кивала: «Чувствуется, родная. Оно из тебя лезет, наболевшее. Лепи, вылепливай себя заново. Глина — она честная, не обманешь её».
По вечерам Лена сидела в своей каморке у тёти Гали и разглядывала руки — теперь всегда немного шершавые от глины, с забившейся под ногти землёй. Эти руки, которые раньше только по клавиатуре стучали да отчёты печатали, теперь умели создавать. Создавать красоту. Пусть пока неумелую, корявую, но живую.
Марьяна оказалась не просто мастером, а главой местного кооператива «Сосновские Умельцы». Они ткали половики и скатерти, вышивали подушки с местными мотивами, резали по дереву ложки и разделочные доски, варили душистое мыло из трав и, конечно, лепили из глины. Кооператив существовал уже лет десять и был не только ремесленной артелью, но и братством выживших, людей, нашедших опору в ручном труде после того, как большая жизнь их поломала или выкинула на обочину. Лену приняли сразу, без лишних расспросов и выяснения биографии. Здесь ценили руки и душу, вложенную в изделие, а не прошлые регалии или толщину кошелька.
— У нас тут каждый свою историю имеет, — рассказывала за чаем Марьяна. — Игнат, резчик наш, раньше в Москве большой начальник был, завод возглавлял. Разорился, запил, жена ушла. Приехал сюда к матери умирающей, остался. Теперь такие ложки делает — загляденье! А Света-вышивальщица из Питера, дочка там наркоманкой стала, не смогла помочь. Сюда сбежала, говорит — только здесь, за пяльцами, душа успокаивается.
— Ленка, смотри, какой заказ! — кричал бородатый дядя Игнат, резчик по дереву, тыча грязным пальцем в экран старенького ноутбука. — Из Питера! Через интернет нашли! Целую сервизную группу для кафе в эко-стиле! Хотят «грубовато, но со смыслом, чтобы душа чувствовалась». Это ж прямо твоя тема!
Лена засомневалась, рассматривая фотографии в заказе. Питер? Сервиз на двадцать персон? Это же серьёзно, это ответственность! А вдруг не получится, вдруг опозорится?
— Да ладно тебе трястись! — подбодрила Марьяна, хлопнув её по плечу глиняной ладонью. — Слепишь, конечно! Руки-то у тебя уже набитые, чувство есть. Мы все поможем — глазурями, обжигом, советом. Кооператив, он на то и кооператив! Артель, одним словом.
Работа закипела. Лена забывала про сон и еду, про звонки от Артёма, который то ли скучал, то ли просто хотел её вернуть, чтобы было кому борщ варить. Глина перестала быть просто материалом; она слушалась её, становилась продолжением рук, мыслей, эмоций. Каждая чашка, каждая тарелка рождались как живые, со своим характером. Сервиз получился мощным, земляным, с неровными краями и глубокими, как озёра, глазурями — зелёной, как сосновая хвоя под солнцем, и синей, как небо перед грозой.
Когда посылки ушли в Питер, вся мастерская замерла в ожидании. А через неделю пришёл восторженный отзыв и фотографии — её посуда стояла на столиках уютного кафе, и люди пили из её чашек кофе, не зная, сколько слёз и надежд в них замешано. Заказчик был в восторге и просил контакты для дальнейшего сотрудничества. Деньги, первые её настоящие, значительные деньги, пришли на карту. Лена смотрела на цифры и не верила — это она заработала. Своими руками, своим трудом, своим талантом.
На эти деньги она сняла маленький, но свой домик на окраине Сосновки — с печкой, огородиком и видом на лес. Без Артёма. Без его мамы с её ядовитыми замечаниями. Без вечного чувства вины за то, что живёт неправильно, не так, как надо. Впервые за много лет Лена заснула в полной тишине, под мерное тиканье ходиков, и ей снились не кошмары, а сны про глину, которая превращается в её руках в прекрасные вещи.
***
Жизнь обретала новые краски день за днем, неспешно окрашивая будни в оттенки, которых Лена раньше не замечала. В городе всё мелькало, спешило, терялось в суете — здесь же каждый новый день приносил открытия. Рассвет за окном мастерской, когда солнце золотило верхушки сосен. Аромат свежеиспечённого хлеба, который по утрам доносился от соседки тёти Гали. Даже дождь здесь был другим — не препятствием, а музыкой по крыше, под которую так хорошо работалось с глиной.
Появились друзья — настоящие, не те знакомые из прежней жизни, с которыми встречались «по статусу». Вечно спешащая библиотекарша Вера, худенькая женщина лет пятидесяти, которая умудрялась читать три книги одновременно и знала всё про всех в округе на три поколения назад. Она приносила Лене старые альбомы по искусству и рассказывала истории местных мастеров — резчиков по дереву, ткачих, гончаров, чьи традиции терялись в веках. «У тебя руки как у прабабки моей Устиньи, — говорила она, рассматривая ленины работы. — Она тоже горшки делала, да такие, что до войны даже в уездный город возили».
Веселый тракторист дядя Коля, мужчина под шестьдесят с седой бородкой и умными глазами, научил Лену не только топить печь, но и понимать местный климат, предсказывать погоду по облакам, различать сорта глины в окрестных карьерах. «Вот эта, рыжая, жирная больно — потрескается при сушке, а ту, серую, только чуть песочком разбавить — и будет держать форму как железо», — терпеливо объяснял он, пока они копались в глиняных залежах у реки. У него была особая мудрость людей, привыкших работать руками и думать головой.
И конечно, сама Марьяна с её бесконечными чаями, домашними пирогами и мудрыми советами, которые звучали как пословицы, но попадали точно в суть. Она стала для Лены чем-то вроде наставницы и старшей сестры одновременно. «Творчество — оно как огород, — говорила Марьяна, наливая очередную чашку травяного чая. — Не можешь силком заставить расти. Только создать условия, полить, прополоть — а уж что вырастет, то и вырастет». В её доме всегда пахло мёдом и сушёными травами, а на стенах висели работы местных мастеров — картины, вышивки, деревянные игрушки. «Мы тут все друг друга поддерживаем, — объясняла она. — Не конкурируем, а помогаем. У каждого своя изюминка».
Лена училась жить заново: колоть дрова — сначала неумело, пока не наловчилась попадать точно в щель и раскалывать полено с первого удара. Варить борщ по рецепту тёти Гали — «главное, свёклу отдельно потушить, а то весь цвет потеряешь». Радоваться первому огурцу с крошечной грядки под окном, которую она разбила весной на клочке земли размером с письменный стол. Этот огурец, кривой и пупырчатый, показался ей вкуснее самых дорогих деликатесов из прошлой жизни.
Но главное — она чувствовала, как растёт её дело. Работы становились увереннее, смелее. В глине под её руками оживало что-то древнее, первозданное. Её керамику замечали — сначала соседи, потом жители соседних деревень. Заказы поступали не только из Сосновки и окрестностей, но и из областного центра. Один ресторан заказал целый набор тарелок, кафе — серию чашек для авторского чая. К осени она смогла купить хороший гончарный круг немецкого производства и новую печь с точной регулировкой температуры. «Ни с чем»? Да она была богаче, чем когда-либо с Артёмом! Богаче не деньгами — хотя и они теперь водились — а ощущением полноты жизни, которого раньше не знала.
Именно в этот момент, когда она только вынула из печи партию новых чаш — сильных, уверенных, с золотистыми прожилками глазури, которые переливались в свете заходящего солнца — зазвонил телефон. Незнакомый номер с московским кодом. Но Лена почему-то сразу поняла, кто это. Сердце ёкнуло, но уже не от страха или надежды, а от брезгливого раздражения, как от вида таракана на кухне.
— Лен? Это я. — Голос Артёма звучал неестественно мягко, с фальшивыми нотками то ли раскаяния, то ли скуки. В нем слышалась привычная самоуверенность, слегка приправленная показной задумчивостью. — Слушай… я тут подумал. Долго думал, честно. Наверное, погорячился тогда. Всё это было… глупо. Стресс, работа, ты же понимаешь? Проект горел, инвесторы дышали в спину. Я не совсем себя контролировал.
Лена молчала, разглядывая блики на только что остывшей чаше. Какая у неё была совершенная форма — округлая, но не банальная, с едва заметной асимметрией, которая делала её живой. В глазури играли золотистые потёки, каждый неповторимый.
— Лен? Ты слышишь? Ты там? — В голосе Артёма появилась нотка раздражения, быстро сменившаяся снова на елейность. — Я предлагаю… ну, давай попробуем ещё раз. Дам тебе второй шанс. Я готов забыть всё, что было. — В его голосе прозвучало самое отвратительное — снисходительное великодушие, как будто он был готов простить ей её собственную измену. — Я тут кое-что осознал. Без тебя… как-то пусто. Квартира большая, тишина. Даже Оксана съехала, надоела, если честно. Приезжай. Обсудим всё спокойно, как взрослые люди.
Лена представила его лицо — самодовольное, с той особой миной великодушного благодетеля. Его уверенность в том, что она бросит всё: свой дом, мастерскую, новую жизнь, друзей — и побежит обратно к его «второму шансу», как голодная собака на подачку. Что она всё это время мечтала о его звонке, страдала, ждала. На губах появилась тонкая, холодная улыбка.
— Артём, — её голос был абсолютно спокоен, почти ласков, как у врача, объясняющего неизлечимо больному диагноз. — Ты знаешь, что я сейчас делаю?
— Н-нет… — растерялся он, явно ожидавший слёз, благодарности или хотя бы эмоций.
— Я смотрю на только что обожжённую чашку. Она потрясающая. Я её сделала своими руками, от начала до конца. И знаешь, что я поняла? — Лена сделала паузу, наслаждаясь моментом. — Что твой «второй шанс» мне нужен примерно как эта чашка нужна дохлой мыши. То есть никак. Не звони больше, Артём. У меня глина сохнет, а это гораздо важнее твоих проблем.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Заблокировала номер. И пошла проверять следующую партию, которая томилась в печи. Руки были твёрдыми. Сердце — лёгким, как будто она выкинула в помойку последний, ненужный хлам из прошлой жизни.
В тот вечер она долго сидела на крыльце, попивая чай и слушая, как в лесу перекликаются совы. Звёзды здесь были яркими, не затерянными в городском свете. И впервые за много лет Лена чувствовала себя полностью свободной.
*
Слух о талантливой керамистке из Сосновки дошёл до столицы быстрее, чем можно было ожидать. Сначала о ней написали в областной газете — небольшую заметку про местные ремёсла. Потом фотографии её работ попали в социальные сети, где их подхватили ценители handmade. А в конце лета пришло официальное приглашение: её просили принять участие в престижной выставке «Живое Ремесло» в областном центре.
— Лена, ты понимаешь, что это такое? — восторгалась Марьяна, размахивая письмом. — Там выставляются лучшие мастера со всей России! Это же признание!
Вся артель копалась как муравьи, готовясь к выставке. Упаковывали самые удачные работы в ящики с мягкими стружками: те самые мощные чаши, которые хотелось взять в руки и не выпускать, вазы с причудливыми наплывами глазури, напоминающими горные пейзажи, сервиз для питерского кафе — строгий, современный, но с тёплой душой. Дядя Коля выделил свой грузовичок для перевозки, Вера написала короткие, но ёмкие описания для каждой работы, а тётя Галя напекла пирогов «на дорогу».
Выставка проходила в бывшем купеческом особняке в центре города, в залах с высокими потолками и старинной лепниной. Лена впервые за год оказалась в большом городе — и с удивлением обнаружила, что совсем не скучает по этой суете. Запахи выхлопных газов и асфальта казались чужими после хвойного воздуха Сосновки.
Но выставка оказалась настоящим праздником. Работы Лены, выделявшиеся своей искренностью, почти первобытной силой и одновременно безупречным мастерским исполнением, привлекли внимание с первых же минут. Люди подходили, трогали руками (хотя висели таблички «Руками не трогать»), фотографировались рядом с её стендом. О ней писали в газете, брали интервью для местного телевидения. К вечеру первого дня к её стенду подошёл импозантный мужчина в дорогом костюме, с визиткой известной галереи, специализирующейся на продвижении этнического искусства за рубеж.
— Елена Николаевна, — он протянул визитку, на которой золотом было тиснено название галереи, — ваши работы… они невероятны. В них столько энергии, такая мощная энергетика! Они дышат. Мы хотели бы предложить вам сотрудничество. Организовать серию выставок в Европе — Париж, Берлин, может быть, Нью-Йорк. Ваша керамика, я абсолютно уверен, будет иметь огромный успех. Это может изменить всю вашу жизнь.
Лена взяла визитку, ощущая её тяжесть — дорогая бумага, качественная печать. Европа… Галереи… Международное признание… Всего год назад она бы сочла это несбыточной сказкой, пределом мечтаний. Сердце заколотилось от волнения и гордости. Она оглянулась на свой стенд, на сияющее от гордости лицо Марьяны, которая стояла чуть поодаль и не могла скрыть слёз радости, на фотографии её скромного домика в Сосновке, которую она теперь всегда носила в кошельке.
Представила суету больших городов, бесконечные перелёты, гостиницы, переговоры на чужих языках, контракты, проценты, дедлайны. Галерейщиков в дорогих костюмах, которые будут рассуждать о «концепции» и «послании» её работ. Критиков, которые станут объяснять ей, что она хотела сказать своими чашками. И поняла.
— Спасибо вам огромное, — она улыбнулась, возвращая визитку. — Это очень лестно. Но… я уже нашла то, что искала. Моя галерея — вот она. — Она обвела рукой свой скромный стенд и сияющие лица друзей из кооператива. — Мои выставки проходят каждый день, когда кто-то берёт в руки мою чашку и пьёт из неё чай. А международное признание… — она помолчала, подбирая слова, — оно у меня уже есть. Меня признали самые важные люди в мире.
***
Лена приехала в Сосновку после выставки окрылённая и полная планов. Заказы сыпались один за другим, её работы уже узнавали, и жизнь обрела тот самый смысл, которого она искала годами. Именно в этот момент зазвонил телефон — номер, который она думала, забыла навсегда.
— Елена! — пронзительный голос бывшей свекрови ворвался в её тихий вечер, как ржавый гвоздь по стеклу. — Ты посмотри, что с моим сыном творится! Спивается совсем! Не работает, по дому шляется, квартира как свинарник! Я уже старая, сил нет с ним возиться. Ты жена была — твоя обязанность! Возвращайся немедленно, хватит дурью маяться в этой дыре!
Лена молча слушала знакомые интонации — требовательные, истеричные, не допускающие возражений. Та же женщина, которая годами отравляла ей жизнь, упрекала в каждом шаге, критиковала каждое блюдо. Которая радовалась её уходу и злорадно кричала вслед: «Ползком вернёшься!»
— Тамара Ивановна, — Лена говорила медленно, рассматривая свои сильные, натруженные руки, испачканные благородной глиной, — я понимаю, что вам тяжело. Искренне сочувствую. Но я больше не жена вашему сыну. Мы развелись год назад. У меня есть своя жизнь, своё дело, свой дом. И знаете что? Я счастлива. Наверное, впервые за много лет.
— Как ты смеешь?! — завизжала трубка. — Он из-за тебя...
Лена положила трубку, не дослушав. Заблокировала номер. Вытерла руки и села за гончарный круг. Под её ладонями оживала новая чаша — сильная, цельная, красивая. Точно как её новая жизнь.
За окном зашумели сосны, принося запах свободы и дождя. Завтра будет новый день. Её день.
Автор: Елена Стриж ©
Нравится рассказ? Тогда поддержите его. Автору будет приятно видеть ваши репосты, рекомендации друзьям, комментарии и лайки... )) Ну и конечно, не забудьте подписаться на канал!