Его не отличить от льна на ощупь, а узоры кажутся размытыми. Но за создание одного кимоно из шелка цумуги платят сотни тысяч долларов. Мы отправляемся в японскую глубинку, чтобы понять, как рождается эта парадоксальная ткань.
В 1720 году сёгун Токугава Ёсимунэ издал указ, который должен был навести порядок в умах и кошельках. Крестьянам, ремесленникам и торговцам запрещалось носить шелк. Эта блестящая, струящаяся материя предназначалась для тех, кто правил, — для самураев.
Но сёгун не учел одного: человеческого упрямства и изобретательности. В тени закона родилась ткань-призрак. На вид — грубая, как крестьянский лен, на ощупь — жесткая.
Но те, кто знал, видели в ее размытых узорах целые состояния. Это был шелк цумуги — тихий бунт, сотканный из отходов производства и чистого неповиновения.
Его не отличить от льна на ощупь, а узоры кажутся размытыми. Но за создание одного кимоно из шелка цумуги платят сотни тысяч долларов. Давайте отправимся в японскую глубинку, чтобы понять, как рождается эта парадоксальная ткань.
Проведи по нему рукой. Никакого глянца, никакой гладкости, которую ждешь от слова «шелк». Пальцы чувствуют плотную, почти жесткую материю, испещренную крошечными узелками. Это цумуги. Ткань, рожденная из того, что считалось мусором.
В заснеженных деревнях старой Японии жизнь была простой и суровой. Шелк был валютой, символом власти, одеянием богов и аристократов. Его получали из длинной, непрерывной нити, которую аккуратно сматывали с кокона тутового шелкопряда.
Но что делать с остальным? С поврежденными коконами, с короткими, спутанными волокнами, которые оставались после «чистой» работы? Крестьянки, чьи руки знали цену каждой рисинке, не могли это выбросить.
Они собирали эти остатки, кудзу-ито, и пряли из них. Нить получалась неровной, толстой, с узелками. Но из нее можно было соткать полотно. Прочное, как характер тех, кто его носил. Теплое, способное защитить от пронизывающего горного ветра. Кимоно из такого шелка служило не одному поколению, с каждой стиркой становясь лишь мягче и роднее. Это была одежда для жизни, а не для парада.
Все изменилось, когда в дело вступили правила. В период Эдо сёгунат, стремясь удержать кастовую систему, запретил простолюдинам носить яркую одежду и гладкий шелк. Это был удар по растущему классу торговцев, у которых денег было больше, чем у многих обедневших самураев. Как показать свой статус, не нарушая закон?
Ответ пришел из деревень. На грубой ткани цумуги расцвело искусство касури.
Представьте себе программиста, который пишет код не на экране, а на тысячах нитей, разложенных на полу. Это и есть касури. Техника, требующая нечеловеческого терпения. Прежде чем нити попадут на ткацкий станок, мастер должен создать на них узор.
Он туго обматывает хлопком или травой те участки, которые должны сохранить свой первоначальный цвет. Затем погружает пряжу в чан с красителем — например, с густым, пахнущим землей индиго.
После окраски и сушки обмотки снимаются. На нитях остаются неокрашенные «пробелы». Теперь самое сложное. Эти нити нужно расположить на станке так, чтобы тысячи отдельных окрашенных участков сложились в единый рисунок.
Малейший сдвиг, ошибка в натяжении — и изображение журавля или сосновой ветки распадется на невнятные пятна. Именно поэтому узоры на цумуги всегда кажутся слегка размытыми, вибрирующими. Это не дефект. Это подпись подлинности, доказательство того, что ткань создана руками, а не машиной.
Торговец из Осаки, надевая кимоно из цумуги, совершал акт тихого бунта. Для стражника на улице он был одет в скромную, темную ткань. Но для друга-торговца или гейши в чайном доме он демонстрировал состояние.
Ведь все понимали: на создание этого «простого» геометрического узора ушли месяцы каторжного труда ткача и красильщика. Это была роскошь для своих, понятная лишь посвященным.
Время шло. Законы сёгунов пали, Япония открылась миру. Фабрики начали производить дешевые и яркие ткани. Ручной труд, занимающий год для создания одного рулона ткани, казался анахронизмом. К середине XX века великое искусство цумуги оказалось на грани гибели. Мастера старели, учеников не было. Секреты, передававшиеся из уст в уста, рисковали исчезнуть навсегда.
Спасение пришло оттуда, откуда не ждали. Японские интеллектуалы, объединенные движением мингэй, стали говорить о ценности простого народного искусства. Они увидели в грубой ткани цумуги не бедность, а силу. Не дефект, а душу.
В 1956 году правительство Японии присвоило технике Юки-цумуги (одной из самых сложных разновидностей) статус «Важного нематериального культурного достояния». Мастера, еще вчера боявшиеся остаться без работы, получили звание «Живых национальных сокровищ».
Сегодня в деревне Юки, в паре часов езды от Токио, несколько десятков человек продолжают дело предков. Почти все они — пожилые. Они вручную вытягивают нить из вареных коконов, красят ее в индиго, навязывают тысячи узелков и садятся за старинные станки дзибата, где нить пробрасывается деревянным челноком, похожим на лодочку.
Их руки создают одну из самых дорогих тканей в мире. Но вопрос висит в воздухе, пронизанном запахом шелка и краски. Когда эти руки остановятся, кто займет их место? Переживет ли шелк, рожденный из нужды и вознесенный искусством, эпоху, когда ручной труд ценится меньше, чем время?
Факт и ничего кроме
Грязевое окрашивание: На острове Амами-Осима для создания знаменитого черного цумуги нити многократно окрашивают соком местного растения, а затем погружают в богатую железом грязь на рисовых полях. Химическая реакция придает шелку глубокий, стойкий черный цвет.
Звук шелка: Настоящий цумуги издает характерный шелестящий звук при трении. Опытные покупатели проверяют подлинность ткани «на слух».
Три поколения: Существует японская поговорка, что кимоно из цумуги покупается для себя, переходит к дочери и достигает своего совершенства, когда его носит внучка. С годами и стирками ткань действительно становится мягче и лучше сидит по фигуре.
Математика узора: Сложность узора касури измеряется в «ёми». Самые сложные и дорогие узоры могут содержать до 200 000 отдельных, окрашенных вручную сегментов на одном рулоне ткани.
Читать также....