Ксения поняла, что что-то не так, когда в «Пятёрочке» не прошла оплата — прямо на кассе, с двумя пакетами молока, пачкой гречки, куриными бёдрами и скучными прокладками, за которыми она обычно ходила в полном одиночестве, без мужа, без разговоров. Ей было неловко: за спиной тяжело дышала старушка в халате с фиолетовыми розами, а кассирша с чёлкой «из девяностых» жала кнопку «повторить операцию» с такой обречённостью, будто платила из своего кармана.
— Ещё раз? — переспросила она.
— Давайте… — Ксения сунула карту обратно в терминал, надеясь на чудо, но чудо не пришло. Ни в виде волшебного зачисления, ни в образе мужа с охапкой роз и новой кредиткой. Терминал пикнул, высветив суровое: «Недостаточно средств».
Она оплатила по старинке — мелочью из кармана пуховика, складывая на ладонь по две монеты и думая только об одном: куда делись деньги?
Иван сидел дома, на кухне, в своей любимой футболке с выцветшей надписью Hard Rock Cafe, и с видом приговорённого листал «Авито».
— Ты покупал что-то крупное? — без предисловий спросила Ксения, кинула пакеты на табуретку и скрестила руки. — Может, стиральную машину? Или лодку? Или ты решил внести первый взнос за Tesla без меня?
— Ничего не покупал, — нахмурился он. — А что?
Ксения молча достала телефон, открыла банковское приложение, и повернула экран к нему. Там, в разделе «История операций», пестрили строки:
«Косметология «Белла Вита» — 17 800»,
«Ресторан «Мансарда» — 9 450»,
«Бутик одежды «L’Aura» — 26 300».
— Это ты? — тихо спросила она, вцепившись пальцами в край стола.
Иван отпрянул, будто увидел призрака.
— Я… Нет… — он замялся, глаза забегали. — Я… Это мама.
— Что?! — в голосе Ксении проступил металл.
— Послушай… — он поднялся, подошёл ближе, но она отступила. — У неё тяжёлый период. Папа умер, она одна. Я думал, это поможет ей хоть немного отвлечься. Я… дал ей твою карту. Она обещала, что не будет ничего тратить серьёзного, просто — ну там, лекарства, может, одежду какую…
— Одежду на двадцать шесть тысяч?! — почти закричала она. — Это не одежда, это костюм ведьмы из бутика для богатых вдов!
— Ксю… — пробормотал он, опустив голову. — Я не думал, что она…
— Конечно, не думал. А спросить меня — тоже не думал?! — она отвернулась, руки дрожали.
Иван молчал. Молчание было густым, как овсянка без сахара.
Ольга Петровна, впрочем, и правда выглядела иначе. Она шла по улице, прямо и с достоинством, в светлом плаще и с аккуратной укладкой. Рядом с ней шёл Сергей Михайлович — высокий, сутулый, с добрым лицом и залысиной, которую он не пытался скрыть. Он смеялся, говорил что-то весёлое, а Ольга кокетливо коснулась его руки.
Иван увидел их из окна автобуса, когда возвращался с работы. Улыбка матери была настоящей — не той, из дежурных «всё хорошо, сынок», а другой, какой он не видел с тех пор, как умер отец.
Он сразу вспомнил, как просила она:
«Сынок, мне нужно немного денег. Ну правда, немного. Мне стыдно у тебя просить, но…»
Он вздохнул тогда, открыл кошелёк, а потом — дал ей карту Ксении.
Лишь бы не плакала. Лишь бы почувствовала себя живой.
Теперь он жалел. Сильно.
— Я не хочу её видеть, — сказала Ксения вечером, когда они ужинали в тишине. — Пусть она себе покупает, что хочет, с кем хочет, но не на мои деньги.
— Я ей скажу. Вернёт. По частям, но вернёт, — пробормотал Иван, ковыряя вилкой гречку.
— Не вернёт. И ты это знаешь. Она же не устроится работать в пятёрочку. И украшения свои не сдаст.
— Ты не понимаешь, Ксю…
— А ты не понимаешь меня. Мы копили два года! Я не ходила в отпуск, я носила одни джинсы три сезона. А теперь мы — без взноса. Без квартиры. С долгом. И с твоей мамой, которая решила, что она снова в двадцать пять!
Она вышла из-за стола, бросив на ходу:
— Я ночую у Светки. Не жди.
Ксения сидела у подруги на кухне. Светлана налила ей чаю, поставила перед ней тарелку с печеньем и посмотрела в упор.
— Так. Давай начистоту. Ты злишься на Ивана или на маму Ивана?
— На обоих, — честно призналась Ксения. — Он меня предал. А она… просто эгоистка.
— Она — старая женщина, — мягко сказала Света. — Старая и одинокая. Я её понимаю.
— А я — нет. Мама — это не оправдание. Быть вдовой — не значит тратить чужие деньги на рестораны. Она что, забыла, что у нас ипотека на носу?
— Может, забыла, а может, просто испугалась. Вдруг ей показалось, что жизнь уходит. Вот она и схватила всё сразу.
Ксения посмотрела в окно. Было темно, дождь стучал по подоконнику. Где-то внизу хлопнула машина, у кого-то зазвонил телефон.
Она вдруг почувствовала себя ужасно уставшей.
— Я не знаю, что теперь делать, — тихо сказала она. — Это не просто ошибка. Это предательство. А я… я так устала от борьбы.
Света обняла её.
— Выбери: либо ты сражаешься за своё, либо сдаёшься. Но если сдадитесь оба — тогда точно всё потеряете.
Поздно ночью телефон Ксении запищал. Сообщение от Ивана:
«Мама всё расскажет сама. Завтра. Она придёт. Прости меня, если сможешь».
Ксения долго смотрела в экран. Потом выключила телефон. И уснула, не раздеваясь.
***
Ольга Петровна пришла без звонка — как в старые добрые, когда Ксения ещё варила борщи по пятницам и оставляла «маме Ивана» курицу в духовке. С тех пор многое изменилось. Особенно — выражение лица Ксении при виде этой самой «мамы».
— Ну здравствуй, — голос Ольги Петровны был натянут, как ремень на пузатом чемодане.
Ксения стояла у плиты, в спортивных штанах и с собранными в пучок волосами. Ни капли макияжа, зато взгляд — как у офицера на допросе.
— Зачем вы пришли?
— Поговорить. По-человечески. Без истерик.
— У меня с вами никогда не получалось «по-человечески», — ответила Ксения, поворачиваясь к чайнику. — А истерика — это вы. Салон красоты, бутики, морские гребешки в ресторане «Мансарда». Неужели лосось из «Перекрёстка» не греет душу?
— Я… — Ольга Петровна сжала сумку на коленях. — Мне стыдно. Правда. Но… я тогда не думала, что трачу чужие деньги. Иван сказал, что это…
— Не чужие? — перебила Ксения и, наконец, повернулась к ней. — Это моя зарплата. Моя экономия. Мои планы. Или теперь всё, что у нас в семье — это «мамино по умолчанию»?
— Ксюша…
— Не Ксюша. Я вам не подружка и не дочка. Давайте уж честно. Вы потратили все наши сбережения, потому что решили, что ваш роман важнее нашей жизни.
Ольга Петровна побледнела.
— Это не роман. Мы с Сергеем Михайловичем просто… ну… общаемся. Он — хороший человек. И я хотела… ну, чтобы он увидел меня не как бабку в халате, а как женщину. Вот и всё.
— Женщина — это не та, что покупает платье за двадцать тысяч. Женщина — это та, кто не влезает в чужую ипотеку, — отрезала Ксения.
Они замолчали. В чайнике запищала вода.
— Я устроилась в школу. Лаборантом. Там копейки, конечно, — заговорила Ольга Петровна спустя паузу. — Но я буду возвращать. Каждый месяц. Я даже… — она порылась в сумке, достала бархатную коробочку. — Вот… украшения. Продам.
Ксения взяла коробку, открыла. Там лежали золотые серёжки, старомодные, с советским шиком.
— Это те самые, с вашей свадьбы?
— Да. Их дарила моя мама. Но теперь… теперь это не важно. Я всё понимаю. Я виновата. И не прошу прощения — не имею права. Но я не враг вам, Ксения. И не воровка. Я — старая дура, которая поверила, что ещё может понравиться.
Ксения не знала, что сказать. Она смотрела на серьги, на эту миниатюрную коробочку с историей, и что-то внутри неё впервые дрогнуло.
— Ну что она сказала? — спросила Света, когда Ксения снова появилась у неё на кухне через пару дней.
— Сказала, что продаст мамины серьги. — Ксения задумчиво ковыряла ложкой вишнёвое варенье. — Устроилась лаборантом.
— Ничего себе. Значит, не всё так плохо?
— Плохо, Света. Просто теперь по-другому плохо. Теперь у меня муки совести. А раньше была злость.
— А ты с Иваном говорила?
— Не хочу. Не могу. Он молчит, как амёба. Ни извинений, ни предложений, только ходит и делает вид, что его тут нет.
— У вас ипотека на носу, Ксюш.
— А у меня — предательство на душе. Вот что у меня.
А Иван и правда будто сдулся. Он перестал шутить, стал тише. На работе залипал в экран, дома — стирал и пылесосил, как зомби.
В один из вечеров, когда Ксения вернулась с работы (ноги гудят, душа тоже), он стоял у плиты. Готовил макароны с фаршем.
— Ты опять ночуешь у Светы?
— Нет, — буркнула она. — Здесь переночую. Устала.
Он молчал. Потом неожиданно для себя и для неё спросил:
— Ты меня совсем не любишь теперь?
Она долго не отвечала. Потом устало села, сняла ботинки и только сказала:
— Я не знаю, что с тобой делать. Я устала быть старше всех в доме. Устала решать, у кого какие права. Ты не сынок, ты муж. Но почему-то действуешь как мальчик, который маму боится обидеть больше, чем жену потерять.
Он сжал зубы. Сел напротив.
— Я просто не смог ей отказать. Она — одна. Ты бы видела, как она была похожа на тень. Я…
— А я — кто тебе? Соседка? — перебила Ксения. — Ты выбрал между «мамой» и «нами». И сделал это без меня. Вот в чём твоя главная ошибка.
Тишина навалилась, как мокрое одеяло.
— Я хочу всё вернуть, — сказал он наконец. — Деньги, квартиру, доверие. Всё. Только скажи, как.
— Начни с мамы. Скажи ей, что в следующий раз — без моего согласия — ни копейки. Даже на лекарства.
Он кивнул.
— Скажу. Завтра же.
— И ещё, — добавила Ксения. — Когда будешь брать на себя решения — подумай, взрослый ли ты человек. Или просто мальчик в теле мужчины.
На следующий день Ольга Петровна действительно продала серьги. А ещё — вышла из бутика в своей старой куртке и впервые за месяц зашла в «Пятёрочку», купив там обычные пельмени, кефир и хрен.
А потом — написала СМС Ксении:
«Спасибо, что не крикнули. Иногда молчание — самая громкая пощёчина».
Ксения читала это сообщение долго. Потом удалила. Но не забыла.
Тем временем Света выдала финальный аккорд, сидя с Ксенией на кухне, с бокалом «Каберне» и сыром на тарелке:
— Ксюш, вот тебе совет. Если твоя свекровь пришла в себя раньше мужа — значит, ещё не всё потеряно. А если серьёзно — может, им обоим стоило бы пройти терапию. Но у нас вместо психолога — кредитка.
— И пельмени, — хмыкнула Ксения.
— Вот. Главное — чтобы не просроченные.
***
квартире пахло ремонтом. Нет, не тем весёлым, когда клеят обои и спорят, какой диван выбрать. А тем, где всё в пыли, инструменты лежат прямо на столе, а вместо крика ребёнка — сверло в ванной.
— Это ты придумал? — Ксения стояла в коридоре с пакетами, вглядевшись в снятые наличники и груду старых плиток у порога.
— Да, — Иван вышел из кухни, вытер руки о майку. — Решил, что если уже всё развалилось — начать с пола. Там, где крепче всего должно быть.
Он с трудом улыбнулся.
— Сам? Или мама с мастерком приезжала?
— Сам. А мама… мама уволилась. Пошла ухаживать за пожилыми. Нашла кого-то в районе. Деньги идут на счёт. Хочет вернуть тебе как можно скорее.
Ксения молча прошла в комнату. Там на диване лежали два конверта. Один с надписью «Долг». Второй — «Спасибо». Она открыла первый. Внутри было 20 тысяч и список платежей с датами. Почерк аккуратный, старомодный, как у учительницы русского.
— Она что, график составила?
— Да. Ещё хочет встретиться. Просто поговорить. Без обвинений.
— А я не уверена, что смогу молчать. Знаешь, это, наверное, самое трудное — не сказать гадость, когда ты прав.
— Она понимает. Но ей нужно это. Точка. Новая. Чтобы не было «виновата навсегда».
Ксения села, подперев щёку рукой.
— А ты?
— А что — я?
— Ты — точку ставишь? Или всё ещё между нами и мамой скачешь, как козёл по минному полю?
Он вздохнул, сел рядом.
— Я понял одно. Если женщина, которую ты любишь, плачет из-за другой женщины, которой ты тоже дорог, — значит, виноват ты. И только ты.
— Глубоко. Где научился?
— На дне. На своём личном дне.
Ксения посмотрела на него. Усталого, взлохмаченного, но, кажется, другого. Чуть менее мальчика — чуть больше мужчины.
— Тогда у тебя есть шанс. Один. Без права на пересдачу.
Ольга Петровна пришла с банкой компота. Клубника плавала на поверхности, как воспоминания о счастливом браке.
— Я не угощаюсь, — сразу сказала Ксения. — Но принимаю. В знак перемирия.
— Не обижайся, — прошептала Ольга Петровна. — Я действительно не хотела зла. Я просто испугалась. Что всё — конец. Мужа нет. Дом пустой. Зеркало… враг. А тут — мужчина с добрыми глазами. Я… я хотела быть живой.
Ксения глянула на неё пристально:
— А вы разве были мертвой?
Ольга Петровна вспыхнула. Потом, неожиданно даже для себя, уселась на пуф и вдруг заговорила быстро, взахлёб:
— Я ведь не только деньги потратила. Я себя растеряла. Я каждую вещь покупала — и думала: «Ну вот, теперь он меня точно полюбит». А он… он просто был рядом. Без расчёта. Без оценок. А я всё испортила, потому что решила, что любовь — это косметика, рестораны и каблуки.
— Ну, вы не одна такая. Некоторые и на шпильках в могилу идут. — Ксения невольно усмехнулась.
— Ксюша… я тебя обидела. Но я хочу, чтобы ты знала: ты — сильная. Сильнее, чем я. Ты не побоялась встать на своём. Я учусь у тебя. Правда.
— Надеюсь, без списания с карты.
— О, нет. Только наличными и только с извинениями.
Они рассмеялись. Впервые за долгое время — по-настоящему.
Через месяц Иван снова предложил:
— Ксюша, давай вместе выберем квартиру. Начнём сначала. С чистого листа, с чистой плитки, и без кредиток для третьих лиц.
— Сначала — сберегательный счёт, а потом — квартира. Доверие теперь копится, как проценты. Медленно, но верно.
Он кивнул.
— Я согласен. Главное — без вранья. Даже если что-то случится — пусть сначала будет правда, потом уже последствия.
— Ладно, — она взяла его за руку. — Тогда честно: компот вкусный.
— Это уже победа.
Ольга Петровна тем временем переехала в однушку на «Проспекте Просвещения». Маленькую, но свою. Сергей Михайлович приезжал к ней раз в неделю. Они пили чай, играли в «Что? Где? Когда?» по телевизору и обсуждали пенсии, здоровье и жизнь.
— Спасибо, что не сбежала от меня, как все, — сказал он однажды.
— Я просто теперь знаю цену каждому поступку, — ответила она. — И больше не покупаю любовь. Я её бережно принимаю.
Он улыбнулся.
— Тогда у нас всё получится.
Света написала Ксении сообщение:
«Твоя свекровь теперь работает в той школе, где учился мой племяш. Сказал, она строгая, но справедливая. Ты её перевоспитала!»
Ксения ответила:
«Нет. Она сама себя. Я только отстояла границы. Это и есть взрослая любовь.»
Конец рассказа.