Возвращение блудной жены
Пока Анна Воронова томилась в позолоченной клетке загородного особняка Дмитрия Орловского, просчитывая ходы в своей рискованной шахматной партии, ее муж Николай, загнанный в угол общественным осуждением и неопровержимыми, казалось бы, уликами из «Дневника потерянной души», готовился к своему последнему, отчаянному контрудару. Его новым ферзем на этой доске стал Лев Захарович Рубинштейн – блестящий, циничный и баснословно дорогой московский адвокат, чья репутация строилась на умении вытаскивать из самых безнадежных ситуаций клиентов, которых общество уже приговорило. Рубинштейн, с его пронзительным взглядом, дорогими костюмами и безупречными манерами, не верил в сантименты, он верил в силу правильно выстроенного нарратива. И он немедленно приступил к созданию нового образа для Николая Воронова.
«Сейчас вы, Николай Игоревич, – говорил Рубинштейн своим тихим, вкрадчивым голосом, прохаживаясь по своему шикарному кабинету – для всей страны не просто подозреваемый, вы – чудовище, исчадие зла, человек, растоптавший ангела. Наша задача – не доказать вашу невиновность, это сейчас невозможно. Наша задача – показать стране другого Николая Воронова. Сломанного, раскаявшегося, возможно, виноватого в чем-то, но не в том главном, в чем его обвиняют. Мужчину, который любил, который страдает, который надеется».
Ключевым элементом стратегии Рубинштейна стало эксклюзивное телеинтервью для самого рейтингового вечернего ток-шоу страны, которое вела Арина Соболева – женщина-кремень, известная своей способностью выводить на чистую воду даже самых изворотливых политиков и звезд. Подготовка к этому эфиру напоминала подготовку актера к главной роли в его жизни. Дни напролет Коля, под руководством Рубинштейна и его команды имиджмейкеров и психологов, учился правильно говорить, правильно смотреть, правильно молчать. Его заставили похудеть, сменить небрежный стиль одежды на строгий, но скромный костюм, отпустить небольшую, вызывающую сочувствие щетину. Он репетировал ответы на самые каверзные вопросы, учился сдерживать гнев и отчаяние, демонстрируя лишь скорбь, раскаяние и надежду. В глубине души Коля презирал этот маскарад, но понимал, что это его единственный шанс. Он должен был обратиться к миллионам зрителей, и особенно – к Анне, если она где-то его видит.
И вот он в студии, под слепящим светом софитов, напротив Арины Соболевой, чей взгляд, казалось, проникал в самые потаенные уголки его души. Интервью началось с жестких вопросов об исчезновении Анны, о содержании ее дневника, о его измене с Настей Фроловой. Коля, следуя инструкциям Рубинштейна, не отрицал своих ошибок. Он говорил о том, как тяжело переживал свой профессиональный кризис, как отдалился от Анны, как искал утешения на стороне. Он признавал, что был плохим мужем, но срывающимся голосом клялся, что никогда, никогда не желал Анне зла, что любил ее и продолжает любить. Он рассказывал об их первых годах, о ее таланте, о ее ранимости, о том, как он виноват, что не смог уберечь их хрупкое счастье. Кульминацией его выступления стало прямое обращение к Анне: «Анечка, если ты меня слышишь, если ты жива… умоляю тебя, вернись. Я все пойму, все прощу. Только вернись… Я не могу без тебя…» Слезы – настоящие или гениально сыгранные – катились по его щекам.
Эффект от интервью был колоссальным. Страна, привыкшая видеть в Коле холодного монстра, вдруг увидела страдающего, раскаявшегося человека. Да, он был виноват во многом, но был ли он способен на то страшное, в чем его обвинял дневник Анны? Общественное мнение качнулось. В социальных сетях появились первые робкие голоса в его защиту. Хэштег #ПростимНиколая начал набирать популярность.
Анна смотрела это интервью в полной тишине, в роскошной гостиной загородного особняка Дмитрия Орловского, на огромном плазменном экране. Митя, как обычно, пытался окружить ее заботой, принес ей ее любимый травяной чай и плед, но она жестом велела ему удалиться. Когда на экране появилось заплаканное лицо Коли, умоляющего ее вернуться, на ее губах промелькнула холодная, презрительная усмешка. «Актер, – прошипела она. – Дешевый, сентиментальный актер. Он крадет мою роль, мою боль, мое право на месть!» Но усмешка быстро исчезла. Анна поняла, что Коля, ведомый опытным кукловодом Рубинштейном, начал выигрывать информационное противостояние. Ее безупречный план давал сбой. К тому же, жизнь с Митей Орловским становилась для нее все более невыносимой. Его слащавая, удушающая любовь, его попытки контролировать каждый ее шаг, его стремление превратить ее в ожившую фарфоровую куклу из его детских фантазий – все это вызывало у нее приступы тошноты и ярости. Она была в безопасности, она была окружена роскошью, но она снова была в клетке. И эта клетка была ей отвратительна.
В ее холодном, расчетливом уме мгновенно созрел новый план – дерзкий, опасный, но единственно возможный. Она вернется. Но вернется не как прощенная жена, молящая о снисхождении. Она вернется как героиня, как мученица, чудом вырвавшаяся из лап настоящего маньяка. И этим маньяком, разумеется, должен был стать Дмитрий Орловский. Он идеально подходил на эту роль: богатый, влиятельный, одинокий, со странностями, одержимый ею. Общественность легко поверит в то, что такой человек способен на все ради обладания своей «мечтой».
В течение следующих нескольких дней Анна начала методично готовить сцену для своего «освобождения». Она знала, что дом напичкан камерами, но также знала, что у Мити есть несколько «слепых зон», укромных уголков, где он предавался своим тайным утехам или хранил то, что не предназначалось для чужих глаз. Она начала собирать «улики» против него: незаметно подбрасывала в его кабинет свои «случайно забытые» вещи, имитировала слезы и истерики, которые «жестоко пресекались» его охраной (на самом деле, Митя лишь пытался ее успокоить), писала «тайные» записки с мольбами о помощи, которые потом «случайно» оставляла на виду у прислуги. Она перестала есть, изображая глубокую депрессию и страх, доводя Митю до отчаяния своей «хрупкостью» и «уязвимостью». Она также позаботилась о том, чтобы на ее теле появились отметины, указывающие на борьбу – несколько синяков, якобы от его грубых прикосновений (на самом деле, она сама себя незаметно щипала и ударяла), пара царапин на руках.
Кульминацией ее плана должна была стать «попытка побега» и «самооборона». Она выбрала для этого вечер, когда Митя, расстроенный ее «ухудшающимся состоянием», выпил больше обычного и стал особенно навязчив в своих проявлениях нежности. Анна спровоцировала его на ссору, обвинив в том, что он держит ее взаперти, что он разрушил ее жизнь. Митя, и так находившийся на грани нервного срыва из-за ее поведения и неспособности «сделать ее счастливой», потерял контроль. Он начал кричать, схватил ее за руки, пытаясь то ли обнять, то ли удержать. Именно этого Анна и ждала. Она закричала, вырвалась, опрокинула тяжелую бронзовую статуэтку, стоявшую на камине. Митя, испуганный ее реакцией и своим собственным срывом, бросился к ней. Дальнейшее Анна потом будет описывать как «отчаянную борьбу за свою жизнь». В суматохе, в темноте (она предусмотрительно разбила абажур лампы), Митя, поскользнувшись на дорогом ковре, ударился головой об острый угол каминной полки. Удар был такой силы, что он мгновенно обмяк и потерял сознание. Анна, убедившись, что он больше не представляет угрозы и неподвижен, быстро привела свой план в завершение. Она обмазала себя его кровью, которая тонкой струйкой текла из раны на его голове, разорвала на себе одежду, разбросала вещи, создавая картину отчаянной борьбы. Она также оставила на видном месте заранее приготовленный нож для бумаг, который якобы выхватила у Мити в момент «нападения».
Затем, изображая крайнюю степень шока и истерии, она выбежала из дома, крича о помощи. Охрана, прибежавшая на шум, увидела «ужасающую» картину: их хозяин лежал неподвижно на полу, не подавая признаков жизни, а «бедная, истерзанная» Анна Воронова, вся в крови и слезах, билась в истерике, повторяя только одно: «Он хотел меня… он напал… я защищалась…»
Ее возвращение в Петербург, в квартиру на Петроградской, было обставлено с голливудским размахом. Полицейский эскорт, кареты скорой помощи, толпы репортеров, которые каким-то «чудом» узнали о ее «спасении» и уже ждали у подъезда. Анна, закутанная в полицейское одеяло, с безумным, отсутствующим взглядом, вышла из машины и, шатаясь, направилась к дому. Именно в этот момент из подъезда вышел Николай, который, по «случайному» стечению обстоятельств, давал очередное короткое интервью одному из телеканалов. Увидев Анну, он замер, не веря своим глазам. А она, издав слабый стон, рухнула в его объятия. «Коля… Коленька… я дома… он меня отпустил… я смогла…» Вспышки фотокамер ослепили их. Страна замерла у телеэкранов. «Удивительная Анечка» вернулась. Героиня, мученица, символ несокрушимой воли.
Николай держал ее на руках, чувствуя липкую кровь на ее одежде, вдыхая запах чужого страха и ее собственного, холодного триумфа. Он смотрел в ее «безумные» глаза и видел в них не страдание, а ледяной расчет. Он понял все. Это был ее новый спектакль, еще более чудовищный, чем предыдущий. И он, Николай Воронов, снова был в нем главным действующим лицом, но уже в новой роли – роли любящего, все простившего мужа, спасшего свою героиню. Он был в ловушке. Окончательно и бесповоротно. Игра изменила правила, и Анна снова была хозяйкой положения.
