— Кирилл, хватит в потолок пялиться! — голос Дарины, обычно ровный и собранный, как документы в ее налоговой, сорвался на хриплый шепот. — Третий месяц. Третий! Счета, кредит за машину, ипотека… Всё на мне. А ты? Ты что?
Кирилл не оторвал взгляда от белой штукатурки. Его некогда живое лицо, лицо успешного менеджера по продажам дорогих автозапчастей, было маской апатии. Тени под глазами казались фиолетовыми синяками.
— Что ты хочешь, Дарин? — пробормотал он, наконец поворачивая голову. Глаза были пустые. — Я подал резюме везде. Куда только можно. Откликов — ноль. Тишина. Полная тишина.
— А дальше что? Ждать, пока нам квартиру отберут? — Дарина схватила пачку квитанций со стола, ее пальцы дрожали. — Посмотри! Предупреждение из банка. Просрочка по ипотеке уже два месяца. Если в течение недели не внесем хотя бы минимальный платеж – начнутся штрафы, потом суд. Ты понимаешь?
— Понимаю, — он закрыл глаза. — Я всё понимаю. Просто… сил нет. Ни на что. Утром встать – подвиг. Позвонить кому-то – каторга. В голове вата и темнота.
Депрессия. Слово, которое сначала казалось Дарине преувеличением, отговоркой лентяя, теперь висело в их некогда уютной двушке тяжелым, удушающим покрывалом. Увольнение Кирилла с работы, которую он любил и где был звездой, после слияния компаний стало катастрофой. Первые недели он бодрился, рассылал резюме, ходил на собеседования. Потом – отказы. Еще отказы. Равнодушие. Постепенно его уверенность рассыпалась, как песчаный замок. Он перестал бриться, перестал выходить из дома, целыми днями мог смотреть сериалы или просто лежать. Инициатива поиска работы сошла на нет.
Дарина работала инспектором в налоговой. Зарплата скромная, но стабильная. Раньше их бюджет был дуэтом: ее стабильность и его бонусы создавали комфорт, позволяли брать кредиты, путешествовать, мечтать о большем. Теперь ее зарплата должна была покрыть всё: еду, коммуналку, кредит на его прошлогодний «папин» внедорожник (который теперь стоял под окном, пылясь), и главное – огромную ипотеку. Каждый рубль был на счету. Она экономила на всем: на себе, на продуктах, отказывалась от кофе с коллегами, считала каждую поездку на метро. А он… он словно застрял в болоте собственного бессилия.
— Кирочка, родной, ты хоть поешь? — Раздался звонкий, полный фальшивой заботы голос из прихожей. В дверях стояла свекровь, Лариса Петровна. Она приезжала все чаще, «проведать сыночка». Ее визиты всегда начинались одинаково – с жалостливых взглядов на Кирилла и критических – на Дарину. — Ой, Даринушка, опять дома бардак? И Кирилл такой бледненький! Ты его совсем не кормишь?
— Лариса Петровна, добрый день, — сквозь зубы процедила Дарина, чувствуя, как закипает гнев. — Кормлю. И убираюсь. И работаю. На трех работах, если быть точной. Основная, подработка вечером репетитором по бухучету и субботы в кафе официанткой. Когда убирать?
— Работаешь, работаешь… — свекровь махнула рукой, направляясь к сыну, усаживаясь рядом на диван и гладя его по голове, словно больного ребенка. — А Кириллу сейчас покой нужен! Он переживает, ты не видишь? У него стресс! Надо поддержать, а не пилить из-за каких-то денег. Деньги – дело наживное. Главное – человек!
— Человек? — Дарина не выдержала. — Главное – чтобы крыша над головой была! Чтобы не на улице оказаться! Это не «какие-то деньги», Лариса Петровна! Это наша квартира! Наша жизнь! Пока я тащу всё на себе, он «переживает», а вы его в этом убеждаете!
— Как ты разговариваешь?! — вскрикнула свекровь. — Ты же видишь, в каком он состоянии! Он не может! Ты должна понимать! Жена должна быть опорой в трудную минуту, а не грызть, как… как налоговая инспекция!
— Мама, не надо, — слабо попытался вмешаться Кирилл, но его голос потонул в женской перепалке.
— Я и есть опора! — голос Дарины сорвался. — Я – та самая крыша, которая скоро рухнет! Я работаю до изнеможения, чтобы платить за эту квартиру, за его машину, за свет, который он целый день жжет, лежа на диване! А что он? Что ты, Кирилл? Ты хотя бы посуду помыл за эти три месяца? Пол подмел? Заявление хоть куда-нибудь написал? Хотя бы к психологу сходил? Нет! Ты просто… существуешь! И твоя мама свято верит, что это нормально!
— Дарина! Хватит! — завопила Лариса Петровна. — Как ты смеешь! Он же твой муж! Ты обязана! У тебя же работа! Прокормишь! Надо просто потерпеть!
— Обязана? Прокормить? Потерпеть? — Дарина засмеялась, и в этом смехе слышались слезы и отчаяние. — Я больше не могу терпеть. Ни его бездействие. Ни твои упреки и наставления. Ни этот вечный груз финансовой ответственности, который я несу одна. Я устала. Я… сломалась.
Она посмотрела на Кирилла. Он смотрел на нее, как будто только сейчас осознал масштаб катастрофы. В его глазах не было раскаяния, лишь все та же апатичная пустота.
— Всё, — тихо сказала Дарина. Голос был вдруг спокоен и страшен этой ледяной решимостью. — Я не обязана. Больше не обязана. Я подаю на развод.
Лариса Петровна открыла рот, но не смогла издать ни звука. Кирилл медленно поднялся с дивана.
— Ты… что? Развод? Из-за денег? — он произнес, будто не веря своим ушам.
— Не из-за денег, Кирилл, — ответила Дарина, глядя ему прямо в глаза. В ее взгляде не было злобы, только бесконечная усталость и горечь. — Из-за тебя. Из-за того, что ты сдался. Из-за того, что я осталась одна в этом браке. Одна с долгами, со страхом, с работой до ночи. Из-за того, что вместо партнера я получила еще одного иждивенца, которого его мама уговаривает «переживать», пока я разрываюсь на части. Я больше так не могу. Я хочу жить. А не выживать и не тащить на себе взрослого человека, который забыл, как быть взрослым.
— Но… квартира… — пробормотал он.
— Квартира в ипотеке, — холодно констатировала Дарина. — Мы ее, скорее всего, потеряем. Банку плевать на наши разборки. Продадим, если успеем до суда. Разделим остаток долга. Или банк все заберет. Это уже детали. Главное – я больше здесь не живу. Не в этих стенах. Не в этом… болоте.
Она повернулась и пошла в спальню. Не упаковывать вещи – это будет позже. Просто чтобы закрыть дверь. Отгородиться хоть на минуту от этой невыносимой реальности. За дверью раздался приглушенный всхлип Ларисы Петровны и глухой стук – Кирилл, должно быть, снова рухнул на диван.
Процесс был мучительным, как вырывание больного зуба. Развод через суд. Бесконечные споры о разделе того немногого, что у них было. Свекровь стала главным обвинителем Дарины на семейном совете и в коридорах суда: «Холодная! Бессердечная! Бросила мужа в трудную минуту! Из-за денег!». Кирилл, подпитываемый матерью, то плакал и умолял дать шанс, то злился и обвинял ее в предательстве. Он наконец-то вышел из ступора – прямо в стадию агрессии. Но было поздно. Дарина была непреклонна. Ее решение созрело в тишине бессонных ночей, под гнетом неоплаченных счетов и ледяного равнодушия мужа к их общей пропасти.
Квартиру они не успели продать. Банк подал в суд раньше. Ипотечное жилье ушло с молотка за сумму, едва покрывавшую долг. Никаких денег им не досталось. Машину Кирилла забрали за долги по автокредиту. Остатки их совместной жизни уместились в несколько коробок.
В день, когда приставы официально освобождали квартиру для новых хозяев, Дарина пришла забрать последние свои вещи. В пустых, гулких комнатах стоял Кирилл. Он выглядел немного лучше – подстриженный, чисто выбритый, но в глазах все еще плавала тень той самой депрессии.
— Куда ты? — спросил он глухо, глядя, как она застегивает чемодан.
— Снимаю комнату. Пока. Потом видно будет, — ответила она, не глядя на него. Голос ровный. Усталый, но твердый.
— И сын? — в его голосе прозвучала нотка чего-то, похожего на надежду или укор. — Ты… не хочешь его видеть? Он спрашивает.
Сын. Их семилетний Артем. Он все эти месяцы жил у Дариной сестры. Слишком токсичной и тяжелой была атмосфера дома. Дарина платила сестре за его содержание, выкраивая из своих скудных заработков. Каждый визит к нему был одновременно радостью и болью – видеть его растерянные глаза, слышать шепот: «Папа опять не встает?».
— Хочу, — сказала Дарина четко. Она подняла голову, встретившись с его взглядом. — Очень хочу. И буду видеться. Каждые выходные. Я его мать. Но жить он будет со мной. Только со мной. Ты сейчас не в состоянии обеспечить ему даже минимальную стабильность. Ты сам еле стоишь на ногах. Когда встанешь на ноги по-настоящему, когда найдешь работу и сможешь доказать, что способен быть отцом, а не… — она запнулась, подбирая слова, — …обузой, тогда будем говорить о графике. Сейчас – нет. Нет сына в твоей жизни каждый день. Пока – нет.
Он опустил голову. Спорить не стал. Сил не было ни у кого.
— Я… я попробую, — пробормотал он.
— Попробуй, — кивнула Дарина. Она взяла чемодан и последнюю коробку. — Для себя. Для него. Но не для меня. Между нами всё кончено, Кирилл.
Она вышла на на улицу. Весенний воздух ударил в лицо – холодный, свежий, незнакомый. В кармане лежал ключ от съемной комнатки в старом доме на окраине. Не было квартиры. Не было мужа. Пока не было рядом сына. Была только она. И гора долгов, которую предстояло разгребать одной. И страшная, изматывающая работа, которая теперь кормила только ее.
Она сделала глубокий вдох. Воздух обжег легкие. В нем не было привычного запаха их дома, запаха безнадежности и застоя. Было что-то другое. Чистое. Пустое. Свободное. Страшное. Но ее. Только ее. Она поймала такси, поставила чемодан в багажник. Скоро она заберет Артема. Скоро начнется новая жизнь. Тяжелая, невероятно сложная, полная лишений и борьбы. Но ее жизнь. Где она больше не тянула на себе неподъемный груз чужой беспомощности и чужого осуждения. Где слово «нет» прозвучало не как каприз, а как акт спасения. Спасения себя. Чтобы однажды снова суметь сказать «да». Чему-то настоящему.
Если захотите поделиться своими историями или мыслями — буду рада прочитать их в комментариях.
Большое спасибо за лайки 👍 и комментарии. Не забудьте ПОДПИСАТЬСЯ.
📖 Также читайте:
1. Мам, я устала быть обузой: Разговор, который изменил всё
2. Материнская любовь: единственный якорь в море предательства