…Вызывали скорую помощь к пожилой женщине у храма. Но когда бригада приехала, никого не было. Люди говорили, что она ушла в сторону парка, на вид очень бледная.
– Ушла? – переспросила Татьяна. – Мне сказали, что вы её забрали.
– Нет, у нас её нет, – ответил дежурный и повесил трубку....
Весна запаздывала, будто стесняясь. Но в тот апрельский день воздух уже трепетал от предчувствия тепла. В панельной многоэтажке пахло свежей выпечкой.
– Данька, не трогай крашенки! – крикнула Татьяна с кухни, вытирая руки о цветастый фартук.
Семилетний Данила замер на полпути к подоконнику, где в плетеной корзинке покоились теплые пироги и ватрушки. Он надул губы, но отступил. Его отец, Алексей, сидел в зале перед телевизором, неподвижно уставившись в экран, где шла трансляция футбольного матча.
– Мам, а бабушка опять в церковь ушла? – спросил Данила, не отводя взгляда от корзинки с выпечкой.
– Ага, – отозвался отец, не отрывая глаз от игры.
Вера Николаевна, мать Алексея и свекровь Татьяны, действительно часто посещала храм. А уж перед Пасхой ходить каждый день – сам Бог велел: освящать куличи, молиться, приносить внуку маленькие иконки и пластиковые свечки с приторным запахом ладана. И каждый раз Вера Николаевна возвращалась с одинаковым просветленным выражением лица, будто несла в себе что-то важное, светлое, но невидимое глазу.
– Опять эта святая, – бормотала Татьяна тихо, чтобы не услышал муж. – Лучше бы свою пенсию на внука потратила, чем этим попам отдавала.
Татьяна не то чтобы не любила свекровь, но тепла между ними не было. Молчаливое сосуществование, две хозяйки в одной кухне. Алексей считал, что церковь – это мамины «заморочки». Пусть ходит, лишь бы была чем-то занята. Сам он был человеком прагматичным, начальником участка на стройке, правда, порядком уставшим, раздраженным, мечтающим о тишине. Сын Данила был их с Татьяной обоюдной отдушиной – смышленый, живой мальчишка с вечно сбитыми коленками и ворохом самых неожиданных вопросов.
И вот, в тот день, перед самой Пасхой, в Страстную субботу, Вера Николаевна вернулась с вечерней службы, бережно прижимая к себе корзинку с куличами. Сняла пальто в прихожей, аккуратно повесила его на вешалку, потом прошла в кухню и села на табуретку.
– Танюш, а ты яйца-то осветишь? – кивнула свекровь в сторону тарелки на подоконнике.
– Нет, нам некогда, да и зачем?
– Как зачем? Пасха всё-таки, благословение, свет…
– Мам, – вмешался Алексей из комнаты, – ну ты же знаешь, мы не особо.
– Я знаю, Лёш, но это же традиция! Хотя бы ради Данечки…
– Вот не надо ради Данечки! Мы сами решим, как его воспитывать, – вспылила Татьяна. Воздух в кухне сгустился. Вера Николаевна кивнула и тихо сказала:
– Хорошо, я поняла.
На следующее утро Вера Николаевна снова ушла на праздничную службу. Никого не будила, только оставила на столе записку: "С Пасхой! Вернусь к обеду. Пусть Бог хранит вас".
Но к обеду Вера Николаевна не вернулась. Сначала никто не забеспокоился. Алексей только махнул рукой: "Опять стоит у храма, песни поёт…"
Но прошло два часа, потом еще…. И только ближе к вечеру сын и невестка заволновались. Когда стало ясно, что бабушка Вера не вернулась домой к вечеру, Алексей ощутил резкую, леденящую тревогу, будто в нём что-то оборвалось. Он не замечал, как мать стареет, а теперь её нет. И всё, что осталось – это пустая комната и скомканная записка на столе.
Он вдруг понял, что не знает, где она может быть. Она не уходила без предупреждения, не терялась. Она была как часы – точная, предсказуемая, аккуратная. Незаметная. И то, что она до сих пор не вернулась, он не знал, как объяснить. В голову лезли самые разные мысли, он искал надежду, но она ускользала, как призрак.
– А может, она пошла к кому-то из прихожан? – спросил он у Татьяны, цепляясь за эту хрупкую соломинку надежды.
- У неё не осталось никого, только церковь и мы…- Татьяна накинула пальто и направилась к храму, надеясь развеять тягостное предчувствие, и заодно узнать о Вере Николаевне. Ей сообщили: "Женщину увезла скорая". Приступ случился прямо во время крестного хода: сначала побледнела, потом потеряла сознание и больше не приходила в себя.
Татьяна стремглав бросилась домой. Алексей, словно прикованный, сидел в кресле и нервно крутил телефон. - Ну, что там? – спросил он, услышав, как Татьяна раздевается в прихожей. "Не знаю… Говорят, увезли без сознания, кажется, инсульт". Вдруг раздался резкий звонок в дверь. Татьяна распахнула её, и на пороге появилась девятилетняя Марина, соседка снизу.
"Можно… просто бабушка велела сказать…" "Что сказать?" – нахмурилась Татьяна. "Я видела бабушку Веру днём, перед тем как ей плохо стало. Она отдала какой-то мешочек бомжу у храма, а потом улыбнулась и сказала: "Теперь я готова". А ещё… – Марина понизила голос до шёпота, – она мне сказала: "Передай моим, чтобы не ссорились, и пусть Таня сходит в церковь".
Алексей смотрел на девочку, будто на привидение. "Погоди… Она так и сказала? Ты уверена?" "Да, я не вру!" – Марина убежала, а в воздухе, казалось, повис запах ладана, словно от её слов.
Алексей и Татьяна лихорадочно принялись обзванивать городские поликлиники и травмпункты. Алексей прозванивал все больницы в округе, Татьяна – морги. Наконец, кто-то из дежурных в скорой помощи обронил: "Да, был вызов к пожилой женщине у храма. Но когда скорая приехала, никого не оказалось. Люди говорили, что она ушла в сторону парка, очень бледная".
"Ушла?" – переспросила Татьяна, не понимая. "Мне сказали, что вы её забрали!" "Нет, у нас её нет", – ответили в трубку. Никто не знал, где бабушка Вера.
Они вышли из дома и обошли весь район: магазины, аллеи, лавочки. Данила бегал с фотографией бабушки, показывая прохожим, но никто её не видел.
Домой вернулись заполночь и, обессиленные, легли спать. На следующий день в подъезде, у доски объявлений, соседка шепнула Татьяне: "Говорят, её видели ночью на кладбище, у старых ворот, возле часовни. Стояла в белом платке и смотрела на землю, а потом ушла вглубь. Мужики, что кладбище сторожат, уверяют: подошли, а там никого нет, будто растаяла".
"Ерунда", – сказала Татьяна, но голос дрогнул, и внутри неприятно кольнуло. "Может, – пожала плечами соседка, – а может, и нет. Только свечка у часовни сгорела полностью, а никто её не ставил". Соседка пошла вверх по лестнице, а Татьяна застыла в ступоре у дверей, шепча: "Ерунда… чертовщина какая-то…"
Прошёл ещё один день бесплодных поисков. Они по второму разу обзвонили все больницы и морги, сходили в полицию, подали Веру Николаевну в розыск. Всё было тщетно. Бабушка Вера исчезла бесследно.
Ночью Татьяна не спала, вспоминала, как свекровь натирала ей спину, когда она простужалась, как подкидывала носки на батарею, чтобы Данила не мёрз, как утром, как всегда, ставила на стол три чашки чая: себе, Алексею и ей. Бабушка ничего не просила, она просто жила рядом, тихо, незаметно, но всегда с заботой.
Алексей всю ночь ворочался. Наутро, нервный, в помятой рубашке, он подошёл к Татьяне на кухне и сказал: "Слушай, это покажется чушью, но я видел маму…" Татьяна замерла. "Мне приснился странный сон. Мама стояла на кухне, у нас дома, молча, в платке, вся мокрая, и смотрела на меня в упор. Не говорила ничего, только смотрела. Я хотел заговорить, но будто язык отняло, и она прошептала: "Не опоздай, сынок". А потом я проснулся в поту, вон весь мокрый, потрогай…"
Он выпил воду из-под крана и замолчал, не решаясь встретиться с женой взглядом. Татьяна так и стояла с ложкой в руке, потом медленно положила её на стол и прошептала: "Всё, я иду в церковь сейчас же. Где яйца…. Ах, вот они, на подоконнике. Я чувствую, что-то случится, если мы…. если мы не прислушаемся к ней…"
Он кивнул, без спора, без привычной иронии, и в его взгляде мелькнуло что-то детское: испуг, или, быть может, робкая вера. Татьяна взяла корзинку и села за кухонный стол. Перед ней, словно яркое воспоминание, стояла корзинка с крашеными яйцами – теми самыми, что она не собиралась нести в церковь. Вдруг, словно предчувствие, одно из них треснуло, не выдержав крепкой хватки. Внутри – желток, густой, насыщенный, как первое весеннее солнце. И что-то в ней дрогнуло, тонкой струной откликнулось на этот цвет жизни.
Словно во сне, она прошла в спальню, накинула платок свекрови на плечи, запахнулась в пальто, подхватила корзинку и вышла из дома. Шагала быстро, будто боялась опоздать на последний поезд надежды. В церкви пахло ладаном и воском. Толпа людей колыхалась, словно море. Татьяна чувствовала себя чужой, нелепой, скованной. Священник, певуче читая молитву, благословлял каждого, и его голос, теплый и глубокий, завораживал.
И тогда в ней что-то прорвалось, словно плотина, сдерживавшая поток. Она стояла среди незнакомых лиц, со свечой в руке, и вдруг осознала: она хочет, чтобы Вера вернулась не потому, что так правильно, а потому что без нее – пустота. Потому что она скучает по этому чувству, и Данька так любит бабушку, и она его…
Когда Татьяна вышла из церкви, телефон в кармане вибрировал, разрываясь от пропущенных звонков Алексея. Она тут же перезвонила. "Таня, её нашли! Представляешь? Нашли! Как… где?" – голос Алексея дрожал от волнения. "В районной больнице. Представляешь? Привезли вчера. Сказали, кто-то вызвал ей скорую, когда увидел, как она упала на улице. Сейчас она в палате, жива, в сознании".
Татьяна закрыла глаза, и тихий шепот сорвался с губ: "Я сейчас приду".
Когда она вернулась домой, Алексей уже собирался ехать в больницу, но после повторного звонка врачи сообщили, что, несмотря на стабильное состояние, к ней пока не пускают – она в реанимации. Алексей плакал, впервые за тридцать лет, и слезы его были горькими, как полынь. Вечером они втроём, с Данилой, ели кулич и молча смотрели на горящую свечу. На столе стояла та самая корзинка с освященными яйцами. "Мам, а бабушка дома будет?" – робко спросил Данила. "Будет, – прошептала Татьяна, – обязательно будет".
Алексей с Данилой навестили бабушку в больнице на четвертый день после её исчезновения. До этого врачи никого не пускали – Вера была слишком слаба. Оказалось, что прохожие нашли её на окраине города, растерянную, едва стоящую на ногах. Её доставили в приемный покой, где врачи диагностировали инсульт и временную амнезию. Первые двое суток Вера молчала, не узнавая ни себя, ни окружающих. Но потом, словно из глубины памяти, вернулись имя, фамилия, детские стихи и молитвы.
В больнице сразу сообщили в полицию, где сопоставили приметы с данными о пропавшей без вести. И только тогда позвонили Алексею. Он шел по коридору, держа Данилку за маленькую ручонку, словно это был его спасательный круг. В сердце теснились страх, вина, надежда…
Когда дверь палаты открылась, мать лежала на кровати, на высокой подушке. Щеки впали, глаза казались огромными и тусклыми, но в них уже тлел тихий огонек узнавания. "Мам!" – прошептал Алексей и вдруг почувствовал, как по щеке покатилось что-то горячее. Он не плакал с юности, но сейчас не мог сдержаться.
Вера подняла руку и, как много лет назад, когда Алеша был еще мальчишкой, провела пальцами по его щеке. "Ты у меня все такой же мальчишка…" Данила подбежал к кровати, обнял бабушку и уткнулся носом в ее щеку. "Бабушка, я скучал! Я боялся, что ты потерялась…" "Я знала, что вы меня найдете," – слабо улыбнулась она. "Вы теперь у меня как ангелы-хранители" Алексей сел рядом, взял ее за руку и не отпускал до самого вечера. Слов было мало, но в этой тишине между ними уже было все сказано.
Через неделю Вера Николаевна вернулась домой. Поседевшая, постаревшая, слабая, но улыбчивая. "Таня, – сказала она с порога, – спасибо… за… то, что ты сделала" Вера Николаевна кивнула на корзинку с яйцами. Татьяна понимающе улыбнулась. Со временем она перестала пытаться понять, что это было. Ведь главное – с тех пор в доме стало тише и теплее. Они больше не спорили по мелочам. Если кто-то начинал выговаривать, то вовремя останавливался. Стало меньше глупых, мелких обид. Не потому что так нужно, а потому что стало ясно: не все в жизни дается навсегда, и стоит беречь то малое, что нам дано здесь и сейчас.
А вы напишите понравилась ли вам эта история и обязательно подпишитесь на мой канал Нина Чилина. Уже завтра здесь выйдет новая история. Не пропустите.
И спасибо за лайк!