История о мальчике, который писал «просто сказки». Только в этих сказках почему-то были слёзы, удары и тётя, которую нельзя было называть при маме…
Марина Сергеевна устала. Не просто от школы — от жизни в её нынешнем виде. С утра — бегом к автобусу, потом — семь часов на ногах, потом — стопка тетрадей, звонки родителей, усталые глаза детей. Никаких выходных. Одна радость — первый «Б». Её новый класс.
Дети, как дети. Кто-то шумит, кто-то хулиганит, кто-то боится читать вслух. Всё как всегда. Всё — по кругу. Но вот кто её зацепил сразу — это мальчик по фамилии Шалимов. Кирилл.
Слишком тихий. Слишком взрослый взгляд.
— Кирюша, ты чего такой сосредоточенный?
— Я думаю.
Он не шевелился, не дёргал соседей, не дурачился на переменах. Он сидел. Писал. В какую-то тетрадку. Красную, с пластиковой обложкой. Не по предмету.
— Что это у тебя?
— Это не по урокам. Я сочиняю. Сказки.
Он произнёс слово «сказки» так, будто это была его работа. Не детская забава, а обязанность.
Она улыбнулась и пошла мимо. А потом всё равно вернулась, попросила разрешения взглянуть. Кирилл замялся, но протянул. Писано неаккуратно. Почерк крупный, с наклоном. Но что-то в этих строчках… кольнуло.
«Однажды папа привёл тётю домой. Он сказал, чтобы мама не узнала. Я сидел под столом и всё слышал. Потом тётя принесла пирожное, но я не ел. Оно было чужое.»
Марина вздрогнула. Не от явных слов — от подспудного холода. Не каждому семилетнему ребёнку придёт в голову такая «сказка».
Она отдала тетрадь, сделала вид, что это смешно. Но вечером открыла в памяти строчку вновь. И не смогла уснуть.
Сентябрь шёл к концу. А тетрадка — пухла. Кирилл писал в ней каждую перемену. Не бегал. Не общался. Только строчил.
«Папа сказал, что мама тупая и ни на что не годится. Мама молчала. Потом я слышал, как она закрылась в ванной и плакала. Я стоял у двери. Но ничего не говорил.»
«Папа сказал, что если я не скажу, где мама прячет зарплату, он сломает мой планшет. Я не сказал. Он сломал.»
Марина читала эти «выдумки» украдкой. Всегда — украдкой. Словно боялась, что сама становится преступницей.
Однажды она не выдержала. Позвала Кирилла остаться после уроков.
— Послушай, Кирюш, ты... всё, что ты пишешь — это точно сказки?
Он замер. А потом кивнул.
— Конечно. Я всё придумываю. Просто люблю такие истории.
Слишком спокойно. Слишком натянуто.
— А может, ты мне расскажешь, как ты их придумываешь?
— Я... просто представляю. Ну... как в кино. Я смотрю — и записываю.
Она не давила. Боялась отпугнуть. Но тревога росла. С каждым днём.
В середине октября Кирилл пришёл с поцарапанным лбом. Не ссадина, а чёткая полоса. Словно кто-то задел его металлическим предметом.
— Упал, — буркнул он. — Со стула.
Но потом в тетрадке появилось:
«Папа кинул сковородку. Она не попала в маму. Попала в стену. А осколок отлетел в меня. Мама закричала. Папа ушёл.»
Марина Сергеевна больше не могла думать о чём-то другом. Уроки стали формальными. На автомате. Она следила только за ним. За каждым его шагом.
В учительской она однажды обмолвилась:
— А вы никогда не замечали, что Кирюша какой-то... не такой?
— А что ему будет? Мальчишка как мальчишка. Не лезет, не орёт, не шкодит — и слава богу, — фыркнула Ольга Николаевна.
Тогда Марина просто встала и ушла.
В ноябре был случай, после которого она уже не колебалась.
Кирилл не пришёл два дня. Потом пришёл. Весь скукоженный. Как сдавленный. И не достал тетрадку.
Но через день всё-таки начал писать снова.
«Папа схватил бутылку и кинул в окно. Стекло разбилось. Мама сказала: “Ты сумасшедший.” Он сказал: “Хочешь, чтобы я тебе шею свернул?” Я спрятался под кровать.»
Марина повезла эту страницу к школьному психологу.
— Посмотри. Это ведь не сказки, да? Это не фантазия.
Психолог была молода, глаза тревожные. Она кивала. Но говорила аккуратно:
— Тут нужно точно понять, как действовать. Нельзя ошибиться. Если он фантазирует — мы можем разрушить семью. А если нет…
— А если нет — мы уже ничего не исправим, — прошептала Марина.
В середине ноября отца Кирилла вызвали в школу. Формально — под предлогом общего собрания. Не по поводу тетрадки. Просто «ознакомиться с прогрессом сына». Так безопаснее. Так стандартнее.
Он пришёл. Высокий. Сильный. В кожаной куртке, с дорогими часами на запястье. Вошёл уверенно, как начальник. Взгляд резкий. Голос с металлом.
— Что, проблемы? — сразу спросил он.
— Нет-нет, — быстро ответила Марина Сергеевна, чувствуя, как по спине пробежал ледяной ток. — Просто хотели пообщаться. Кирилл — очень способный. Мы заметили, что он много пишет…
— А, это его бредни? — фыркнул отец. — Он всё что-то строчит. Спать не даёт. Мать его вообще с ума сходит. Я ему сказал — уберу эту чушь, если будет мешать.
Марина сжала руки на коленях.
— А почему же он пишет... такие сложные вещи?
— Какие?
Она достала ксерокопию страницы.
«Мама закрылась в ванной, но он выломал дверь. Я услышал крик. Она просила не бить её. Я схватил кошку и убежал на лестницу.»
Отец посмотрел. Медленно. Без страха.
— Это он выдумывает. Я запрещаю вмешиваться. И если вы продолжите лезть — я подам в суд.
Он встал. Мгновенно. А потом добавил, глядя в упор:
— Мой сын — нормальный. А если у вас слишком богатое воображение — это не мои проблемы.
И ушёл. Громко хлопнув дверью.
В тот вечер Марина долго шла домой. Под моросящим снегом. Мокрые ветки, туман в фонарях, шум проезжающих машин — всё слилось в комок глухого отчаяния.
Она вспомнила, как в детстве тоже пряталась от отца. Как однажды он ударил мать ножом о край стола — не порезал, но оставил кровоподтёк. Как они тогда сбежали на дачу и жили у тёти Лиды всё лето.
И как никто ничего не сделал. Даже учительница. Тогда — никто не вмешивался.
«Может, теперь время другое?» — подумала она.
А потом увидела у себя под дверью конверт. Без подписи. Внутри — копия одной из страниц.
«Если кто-то прочитает это, помогите маме. Её зовут Юля. Она боится всё время.»
Марина поняла: это положил сам Кирилл. Он выбрал её.
На следующий день она пошла к директору. И всё рассказала. С фактами. С копиями. С голосом, который дрожал, но не сдавался.
Директор был в шоке.
— Мы не можем игнорировать это. Я вызову отдел опеки.
Через два дня к Кириллу в класс зашла незнакомая женщина. Светлая, вежливая. Она пригласила его пройти в кабинет психолога. Тихо. Без шума.
Марина потом спросила — как всё прошло.
Психолог сказала:
— Он знал, что мы придём. Он нас ждал. Он не плакал. Только сказал: «Мама сказала, что никто не поможет. А я сказал: в школе — помогут.»
Когда специалисты пришли в квартиру, отец был в бешенстве.
— Вы что себе позволяете?! У меня связи! У меня адвокат! Вы получите иски за клевету!
Но за его спиной стояла женщина — вся сжавшаяся. Мать Кирилла. Синяк на щеке, следы от ногтей на шее. Она дрожала.
А в комнате у ребёнка — под кроватью — нашли «папку тайн». Там был целый архив: рисунки, «репортажи», списки «что сказал папа», заметки о времени, когда он ругался, как часто мама плачет, как часто дверь в ванную закрывается и сколько раз за месяц он просыпался от крика.
Была даже страница, подписанная:
«Если меня убьют — скажите, что я всё знал. Я просто боялся.»
Следствие шло месяц. Потом был суд. Отец утверждал, что «его подставили». Кричал. Угрожал. Судебные приставы вывели его из зала под руки.
На последнем заседании Кирилл держал маму за руку. Ему дали слово.
— Я не всё понимал, — сказал он, глядя в судью. — Но я знал, что нельзя бить. Даже если злишься. Я писал, потому что боялся забыть. Боялся, что потом скажут — ты придумал. А если я напишу — будет правда.
В зале стояла тишина.
Суд постановил: лишение родительских прав, ограничительный ордер, изъятие. И психологическая помощь семье. Настоящая, а не на бумаге.
Прошло полгода.
Кирилл учился в той же школе, но жил теперь с мамой в другой квартире. Маленькой, но светлой. Опека помогла снять. Он всё ещё писал. Но теперь — о весне. О том, как распускается сирень. Как на скамеечке сидит кошка.
Марина Сергеевна получила письмо.
«Спасибо, что вы не испугались.
Я теперь знаю, что сказки бывают хорошие.
Но если в них есть страшное — главное, чтобы кто-то прочитал вовремя.»
Она плакала. Села за стол. И достала блокнот. Написала на первой странице:
«История одного мальчика, который спас свою маму — ручкой и тетрадкой.»