Глава 2. Книга 1. Сон Эртугрула. Заря Иперии
Пыль, поднятая копытами уставших коней, ещё висела в раскалённом воздухе, но безмятежность полдня была разбита вдребезги. Весть, привезённая разведчиками, упала на стойбище Кайы тяжелым камнем, от которого во все стороны побежали круги тревоги.
Осман спускался с холма быстрым, упругим шагом. Его лицо, ещё минуту назад озарённое светом вещего сна, теперь напоминало грозовую тучу. Акче Коджа, опираясь на посох, поспевал следом, и хоть дыхание старика сбилось, он не позволил бы себе отстать ни на шаг. Сейчас решалась судьба не просто похода — судьба всего племени.
Даже псы, обычно лениво дремлющие в тени повозок в этот час сиесты, вскочили, вздыбив шерсть на загривках. Животные чуяли то, что пока было недоступно людям: запах грядущей крови.
У входа в главный шатёр — Otağ (Отаг), где обычно собирался divan (совет), уже ждали Конур и Аксунгар.
Братья выглядели так, словно вернулись с того света. Лица, покрытые коркой из пота и серой анатолийской пыли, осунулись. Под глазами залегли глубокие тени, губы потрескались от жажды.
Их одежда, обычно опрятная, превратилась в лохмотья, посечённые ветками кустарника. Но в глазах обоих горел тот лихорадочный, тёмный огонь, который бывает лишь у людей, заглянувших в бездну и сумевших отшатнуться в последний миг.
Осман резким движением откинул полог шатра, приглашая воинов внутрь. Там, в прохладном полумраке, пахло войлоком, старым оружием и шалфеем.
— Hoş geldiniz, yiğitler (Добро пожаловать, храбрецы), — голос Османа был тихим, но в нём звенела сталь, от которой по спине бежал холодок. — Пейте. И говорите.
Он кивнул на кувшин с айраном. Конур, старший из братьев, чью левую бровь пересекал старый шрам от монгольской сабли, жадно припал к чаше. Осушив её одним глотком, он вытер губы тыльной стороной ладони и шагнул вперёд.
— Beyim (Мой господин), всё оказалось хуже, чем мы думали. Мы добрались до окрестностей Биледжика, как ты и велел. Два дня мы лежали в зарослях колючки у реки, кормя собой комаров и не смея шелохнуться.
Конур перевёл дыхание, глядя прямо в глаза своему вождю.
— На третий рассвет ворота крепости открылись. Мы ждали торговый караван или патруль, но выехал сам текфур Константин Музалон. И не один. С ним был десяток лучших asker (солдат), закованных в броню так, что блеск слепил глаза.
Осман прищурился, вцепившись пальцами в рукоять кинжала на поясе. Константин... Этот грек всегда был похож на лиса, который притворяется спящим псом. Он слал Эртугрулу сладости и шелка, клялся в вечной дружбе, но Осман всегда чувствовал гнильцу в его улыбке.
— Куда же направился наш «добрый сосед» с такой охраной? — спросил Осман. — Уж не на богомолье ли?
— Если бы, beyim, — вступил в разговор Аксунгар. Он был моложе брата, горячее, и слова вылетали из него, как искры из костра. — Они пошли на юг, по старой римской дороге, прямиком к владениям Михаила Коссеса, текфура Ярхисара. Мы шли за ними тенью. Полдня пути, пока они не свернули к развалинам древнего караван-сарая в Волчьей пади.
— Gizli (Тайная) встреча... — пробормотал Акче Коджа, устраиваясь на подушках. — Встреча двух правителей в развалинах, подальше от чужих ушей. Это дурной знак.
— Текфур Ярхисара, тот, кого мы зовём Кёсе Михал, уже ждал его, — продолжил Конур.
В шатре повисла тишина. Имя Михаила Коссеса, или Кёсе Михала (Михаила Безбородого), было известно каждому тюрку в этих землях. Этот византиец был сделан из другого теста, нежели остальные.
Храбрый воин, справедливый правитель, он не питал слепой ненависти к мусульманам. Поговаривали даже, что он с интересом расспрашивал дервишей об Исламе, хотя и носил крест на груди.
— И о чём же шептались эти двое под сводами разрушенных стен? — спросил Осман. — О ценах на пшеницу?
Конур покачал головой. Лицо его помрачнело.
— Мы подобрались так близко, как могли, beyim. Стража стояла поодаль, они не думали, что кто-то осмелится сунуться в глушь. Разговор шёл на греческом, но мы поняли главное. Константин из Биледжика был в ярости. Он шипел, как змея, которой наступили на хвост.
Разведчик набрал воздуха в грудь:
— Он говорил о тебе, Осман-бей. Говорил: «Старый лев Эртугрул умер, но на его место пришёл молодой волк. Этот щенок дерзок. Ему уже мало костей, он хочет мяса. Если мы не раздавим его сейчас, пока он не заматерел, завтра он постучится в ворота наших крепостей своим мечом».
Осман криво усмехнулся.
— «Молодой волк»... Что ж, грек прозорлив. А что Кёсе Михал?
— Он колебался, — быстро ответил Аксунгар. — Он говорил, что Кайы — соседи мирные, что торговля приносит больше золота, чем война. Но Константин не слушал. Он выложил свой главный козырь.
Конур понизил голос, словно стены шатра могли иметь уши:
— Текфур Инегёля — Ая Никола. Он уже в сговоре с Константином. Более того, Константин похвалялся, что заручился поддержкой великого стратига из Пруссы. Они хотят создать единый кулак. Биледжик, Ярхисар, Инегёль и Прусса. Четыре крепости против одного стойбища.
— Они задумали saldırı (атаку)? — резко спросил Акче Коджа.
— Хуже, мудрейший. Они задумали подлость, — глаза Конура сузились. — Свадьба дочери текфура Ярхисара и текфура Биледжика. Константин предложил превратить этот праздник в бойню. Пригласить тебя, Осман-бей, и всю знать племени Кайы как почётных гостей. И когда музыка будет играть громче всего, а вино затуманит разум... перерезать нам горло.
Тяжёлое молчание наполнило шатёр. Это было не просто объявление войны. Это было нарушение всех законов гостеприимства, священных как для тюрков, так и для многих ромеев.
Осман встал и начал мерить шагами шатёр. Его тень металась по узорчатым коврам.
Сон о великом дереве... Сон о державе... Какая может быть империя, если их всех могут вырезать, как баранов на праздник? Сейчас мечта казалась hayal — призрачной дымкой.
«Отец всегда учил: не жди удара, сын. Узнай замах врага и ударь первым», — пронеслось в голове.
Но ситуация была иной. Эртугрул был скалой, его авторитет был непререкаем. Осман же был молод. Если он ошибётся сейчас, если втянет племя в войну с четырьмя текфурами и проиграет — имя рода Кайы будет стёрто из летописей.
— Что скажешь, Акче-ага? — Осман резко остановился перед наставником. — Твой tecrübe (опыт) сейчас нужнее мне, чем тысяча мечей.
Старик медленно поглаживал бороду.
— Вести чёрные, beyim. Если этот союз скрепится кровью Кайы, нам конец. Нас просто задавят числом. Но... — в глазах Акче Коджи блеснул хитрый огонёк. — Ты слышал? Кёсе Михал колебался.
— И что с того? — бросил Осман.
— Лысый Михал — kurnaz (хитрый), но он не подлец. И он не дурак. Он знает, что Константин сожрёт его сразу после нас. В этом сомнении — наша надежда. Трещина в их стене.
— Надеяться на милость врага — всё равно что строить дом на песке, — отрезал Осман. В его голосе зазвучала новая, властная интонация. Сомнения ушли. Остался только холодный расчёт.
Он снова повернулся к разведчикам.
— Вы совершили подвиг, kardeşler (братья). Идите, отдохните. Пусть ваши жёны омоют ваши ноги, а матери накормят лучшим пловом. Но спите чутко. Вы мне скоро понадобитесь.
Когда братья ушли, Осман подошёл к опорному столбу шатра, на котором висел меч его отца.
— Мы не будем ждать свадьбы, Акче-ага. Если мы позволим им сплести эту сеть до конца, мы в ней запутаемся. Мы должны действовать сейчас.
— Ты хочешь ударить по Биледжику? — нахмурился старик. — Это безумие. Стены высоки, а у нас мало людей.
— Нет, — глаза Османа сверкнули. — Биледжик подождёт. Мне нужна не крепость. Мне нужна душа этого союза. Мне нужен Кёсе Михал.
Он обернулся, и Акче Коджа увидел перед собой не юношу, а вождя.
— Акче-ага! Собери сотню лучших alps. Самых отчаянных. Тех, кто умеет ходить бесшумно, как тень, и бить, как молния. Пусть берут лёгкие доспехи и быстрых коней. Мы выступаем с закатом.
— Куда мы идём, beyim?
— К той самой Волчьей пади. К развалинам караван-сарая. Константин уехал, но его яд остался в ушах Михала. Я хочу перехватить гонцов. Я хочу знать каждую деталь их плана. И если Аллах позволит... я хочу сам посмотреть в глаза Кёсе Михалу. Без свиты Константина.
Осман положил руку на сердце.
— Мы разыграем свою карту. Они думают, что волк глуп и пойдёт на приманку. Но они забыли, что волк видит в темноте лучше, чем их сторожевые псы.
— Eyvallah (Да будет так), — выдохнул Акче Коджа, поднимаясь. Он чувствовал, как кровь, казалось, давно остывшая, снова закипает в жилах. — Это будет славная охота.
Осман вышел из шатра. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в цвет багрянца. Цвет власти. Цвет крови.
Ночь обещала быть долгой. И этой ночью история Анатолии могла пойти по совершенно иному руслу. Решение было принято. Меч был наполовину вынут из ножен.
😊Спасибо вам за интерес к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.