Кажется, что враждебность Запада к России — порождение последних десятилетий, сугубо политический ответ на современные вызовы. Но если присмотреться внимательнее, то можно обнаружить, что этот страх — нечто гораздо более древнее и сложное. Он уходит корнями в глубокие слои европейской истории, в мифы, которые сформировали современную цивилизацию. Чтобы понять природу этой напряжённости, нужно вернуться почти на тысячу лет назад — в эпоху, когда Римская империя уже не была единой, когда Восток и Запад шли разными путями, а новый порядок только рождался на обломках прошлого.
В центре этого рождения — фигура, которая до сих пор задаёт тон европейской политике и культуре. Карл Великий, король франков, император и создатель основы того, что мы теперь называем Западной Европой.
Карл Великий: изобретатель Европы?
Образ Карла Великого часто остаётся застывшим в бронзе и рыцарских легендах — как символ давно ушедших эпох. Но его влияние на сегодняшний день куда глубже, чем памятники и учебники. Он стал архитектором политической и культурной конструкции, без которой невозможно представить современный западный мир.
Родившись в 742 году, когда Западная Римская империя превратилась в разбросанные королевства и племена, Карл взялся за амбициозную задачу — восстановить порядок и единство. В течение почти полувека он вёл бесчисленные войны, укрепляя свои владения от современных Франции и Германии до северной Италии. Его цель была не просто завоевать, но создать империю — политическую и духовную — которая могла бы стать наследницей Рима, но уже в новом, христианском обличье.
В 800 году в Аахене (Германия) папа римский коронует Карла императором. Этот провокационный по отношению к Византии жест символизировал новую ось — союза между церковью, императором и народами Запада. Так рождалась политическая и культурная модель, от которой зависит Европа до сих пор: Рим как источник легитимности, Папа как духовный центр, Император как светская власть, а Европа — как цивилизационный проект.
Под властью Карла начинается систематизация: школы при монастырях, единая письменность, латинский язык как язык церкви и администрации, первые зачатки правовой системы. Он не был гуманистом в современном смысле, но именно он создал фундамент, на котором позже строилась западная культура и политика.
Карл Великий как инструмент власти
Нельзя смотреть на Карла через призму романтических легенд. Его империя не была монолитом, а сетью сложных вассальных отношений, где власть удерживалась насилием и страхом. Борьба с саксами на севере или славянскими племенами на востоке сопровождалась массовым насильственным крещением. Управление опиралось на личные связи и слабые институты. Многообразие языков, культур и обычаев внутри империи рождало внутренние постоянные конфликты.
Его роль церкви была двойственной: с одной стороны — поддержка и укрепление христианства, с другой — инструмент подчинения и контроля, вытеснение язычества и локальных традиций. Империя Карла была эпохой перехода, где перемешивались жестокость и зародыши новой цивилизации.
Историк Ян Дрюби отмечал:
"Карл Великий сделал христианство государственной идеологией, но цена этого — кровь, огонь и разрушение".
То, что в историографии называли "каролингским возрождением", сопровождалось принудительной унификацией, милитаризмом и уничтожением культурных различий под видом порядка.
Восток — другой Рим
Параллельно Карлу жил другой мир — Византия, Восточная Римская империя, где главным был греческий язык, православие, и иная политическая традиция. Византия хранила идею Рима, но в своей, отличной от Запада, форме.
Завоевание Константинополя турками Османами и его падения 29 мая 1453 года стало не только политическим событием, но и поворотным моментом. Впервые в истории появился тезис:
"Два Рима пали, третий стоит, четвёртого не будет".
— слова монаха Филофея Псковского. Москва объявила себя "третьим Римом" — хранительницей истинной православной веры и центра христианства. Это стало фундаментальным утверждением о том, что православный мир не умер, он продолжает существовать и претендует на роль истинного наследника Рима.
Так возникает ось напряжения — два Рима, две империи, две цивилизации. Запад с Карлом Великим и Восток с Москвой, претендующей на преемственность византийского православия.
Россия и Европа — разные цивилизации
Россия, принявшая христианство из Константинополя, а не из Рима, развивалась вне западной культурной логики. Её государственность формировалась по иной модели — не феодальной, а более централизованной, с особым акцентом на православие и духовную миссию. Это создавало фундаментальные различия — и одновременно конкуренцию.
Для Европы Россия всегда была "чужой", не вписывающейся в западный код. Даже когда она не была прямой угрозой, она оставалась загадкой, альтернативой, вызовом. Философ Николас Гомес Давила писал:
"Россия — это Европа, которая не стала Европой".
Карл Великий и современный Запад
Современный Европейский союз не возник на пустом месте — в его ядре лежит каролингское наследие. Франция, Германия, Бенилюкс, Италия — территории, входившие в империю Карла стали странами - основательницами Европейского проекта по воссоединению утраченного величия. Восточные же славянские и православные территории воспринимаются как "периферия", "вторая категория".
Между прочим граница между Западной и Восточной Европой, где в своё время проходила Граница ФРГ и ГДР — не только результат холодной войны и послевоенного разделения. Это и отражение глубокого исторического водораздела, закреплённого по Эльбе и Зале. Именно там, на этой границе, заканчивалось влияние Карла и начинался иной для западной цивилизации мир.
В 1950-е годы, в момент формирования Европейского сообщества, один из главных архитекторов Евросоюза, Робер Шуман прямо ссылался на Карла Великого как на "духовного отца Европы". А Отто фон Хабсбург, убеждённый европеист, писал:
"Империя Карла Великого — это первое воплощение идеи объединённой Европы — не географической, а культурной и политической общности".
Эта формула подчёркивала, что проект европейской интеграции — не столько прагматичный союз, сколько попытка вернуть "утраченный порядок", навеянный каролингским мифом.
Во Франции де Голль, выстраивая своё видение "Европы наций", тоже апеллировал к образу Карла. Он подчеркивал, что "истинная Европа" — это Европа от Атлантики до Урала, но объединённая не абстрактными ценностями, а глубинной историей, восходящей к Карлу и его временам.
В Германии, особенно после Второй мировой войны, образ Карла стал удобной фигурой для "нового начала". Он — не военный завоеватель, как кайзеры, и не идеолог-расист, как Гитлер, а символ "просвещённого правителя", который объединял, а не разрушал. Его христианство читали как гуманизм, его централизацию — как предпосылку порядка, его франко-латинский мир — как прото-Евросоюз.
Эти интерпретации не имели отношения к исторической реальности — это были политико-культурные проекции. Как писала нидерландский историк Риа ван дер Веерден:
"Карл стал экраном, на который проецировались страхи и надежды Европы XX века".
Его фигура была переработана под запросы времени — так же, как когда-то он сам переработал христианство под "нужды" империи.
Карл Великий — фигура не только средневековая, но и модернистская. В XX веке он стал символом для архитекторов европейской идентичности.
В 1949 году, в разгар создания западноевропейских институтов, был учреждён "Каролингский приз" (Karlspreis) — премия имени Карла Великого за вклад в европейское единство. Её получали Жан Моне, Конрад Аденауэр, Вацлав Гавел, Папа Римский Иоанн Павел II, Ангела Меркель и даже Эммануэль Макрон. В этом году премией была удостоена президент Европейской Комиссии — Урсула фон дер Ляен.
Все они, тем или иным образом, ссылались на Карла как на "отца Европы". В 2000 году президент Европарламента Николь Фонтен произнесла:
"Карл Великий — это первый европейский проект".
Уже в 1965 году, в разгар "европейского строительства", историк Дени де Ружмон писал:
"Только Европа Карла Великого может быть настоящей Европой — не географической, а культурной и политической общностью".
Эта формула подчёркивала, что проект европейской интеграции — не столько прагматичный союз, сколько попытка вернуть "утраченный порядок", навеянный каролингским мифом о былом величии.
Почему Запад боится Россию?
В западной исторической оптике Россия символизирует возможность иной Европы, альтернативного варианта развития, который никогда не был полностью интегрирован в каролингское, латинское ядро. Её присутствие дестабилизирует не столько конкретные союзы и границы, сколько саму уверенность в универсальности западного исторического нарратива.
Запад, особенно после эпохи Просвещения, стремился к формированию линейного и универсального понимания истории, в котором Европа предстает как пространство прогресса, либеральных ценностей и секулярной государственности. Всё, что находилось вне этого каркаса, часто представлялось как отсталое, несовершенное, не до конца "европейское". Но именно Россия, с её масштабной культурной и научной традицией, разрушает эту модель изнутри.
Россия — часть европейской цивилизации, но не западного проекта. Её философия, литература, классическая музыка, достижения в физике, математике и инженерии — всё это не маргиналии, а полноценные вкладчики в мировую культуру. Менделеев и Павлов, Чайковский и Прокофьев, Чехов и Толстой, Лобачевский и Вернадский — это не антагонисты Запада, а параллельная ветвь той же великой европейской традиции, только с иными акцентами.
Россия постоянно ставит под сомнение монополию на интерпретацию европейской идентичности. Она говорит: "Мы — тоже Европа. Не в подражании, а в содержании". Этот голос особенно неудобен для тех, кто привык рассматривать Европу как линейную историю, ведущую от Афин к Парижу, минуя Киев, Москву и Санкт-Петербург. Россия напоминает, что Европа не едина в стиле, методе, темпе и даже в представлении о свободе и достоинстве.
Поэтому страх Запада — это не столько страх перед оружием, сколько страх перед альтернативной культурной нормой, интеллектуальной автономией. Россия слишком велика, чтобы её можно было игнорировать, и слишком независима в своём мышлении, чтобы её можно было ассимилировать. Она не вызывает страха как враг, а вызывает тревогу как равный, который мыслит иначе.
Россия не отрицает Европу — она расширяет её смысл, отсылая к многообразию, а не стандартизации. В этом и заключается её реальный вызов. Не в том, что она идёт против Запада, а в том, что она предлагает другую версию Европы — глубокую, полифоничную, с собственным ритмом и акцентами.
Как писал Николас Бердяев:
"Россия не Восток и не Запад. Россия — северная часть Востока и восточная часть Запада".
Эта сложность вызывает страх, потому что она не укладывается в привычные рамки. Но именно в ней — потенциал нового синтеза, которого так боятся, и которого так не хватает.
Европа в отражении России
Когда Запад смотрит на Россию, он сталкивается не столько с внешним вызовом, сколько с внутренним зеркалом. Россия — не альтернатива в политическом смысле, а напоминание о незавершённости самого западного проекта, его хрупкости и множественности возможных исходов. Её существование говорит: история могла пойти иначе — и всё ещё может.
Карл Великий здесь — не один из правителей VIII века. Он превращён западной европейской элитой в символ — удобный, контролируемый, обобщённый. Не византийская сложность, не античный плюрализм, а фигура, в которой Европа видит проекцию своего желания порядка, централизованности, исторической миссии и, возможно, возрождение своей империи. Поэтому Карл возвращается — в речах, наградах, архитектуре, и даже рождественских пряниках. Он не герой, а конструкция, латинский аналог иконы. В нём западная Европа пытается стабилизировать свою идентичность, когда политический горизонт становится зыбким. Она это делает и сейчас.
В этом мифе о Карле скрыто стремление не к единству, а к исключительности. Символ Карла Великого живёт в культуре западной Европы. Его прах хранится с 814 года в Аахенском Доме. Это не дань традициям предков и европейская ностальгия по прошлому, а попытка зацементировать свой исторический маршрут как единственно возможный. А всё, что выходит за пределы этой траектории — Россия, Восточная Европа, византийское наследие — воспринимается как угроза, как нарушение симметрии.
Карл Великий удобен: он достаточно варвар, чтобы казаться сильным, и достаточно католик, чтобы быть приемлемым. Его фигура легко встраивается в нарратив модерности — как будто Европа всегда шла туда, куда пришла. Но история не знает прямых дорог. И каждый раз, когда Карла достают из исторического шкафа, как это было 28 мая на вручении премии Карла Великого, это знак — кто-то боится потерять контроль над смыслом.
Но чем чаще его образ звучит в публичной риторике, тем сильнее ощущается тревога в элитах: они чувствуют, что привычная форма Европы больше не совпадает с её содержанием.
Пока Европа ищет в Карле источник порядка, Россия напоминает, что в истории всегда есть вторая дорога — не менее интеллектуальная, не менее культурная, но иная по духу. И именно это "иное", пусть непокорное и сложное, остаётся главным вызовом для тех, кто слишком рано решил, что история закончилась.