Её поэзию можно назвать женской.
Её поэзию можно назвать женской, она в отличие от своих современниц – Анны Ахматовой и Марины Цветаевой – не требовала, чтобы её называли ПОЭТОМ. В её поразительно искренних, обнаженных стихах нет ни тени лукавства или кокетства. Её поэзия аскетична и предельно прямодушна, как и она сама. За ней закрепилась характеристика в форме оксюморона : "одна из самых известных безымянных поэтесс". Известных, потому что её поэтическое посвящение Александру Фадееву "Назначь мне свиданье..." знакомо многим и признано шедевром женской любовной лирики, а безымянных потому, что по признанию самой поэтессы она
не носила стихов по редакциям. Было без слов понятно, что они “не в том ключе”. Да и в голову не приходило ни мне, ни моим друзьям печатать свои стихи. Важно было одно: писать их.
Хрупкая стойкость
Пожалуй, всё что касается описания её жизни – оксюморон.
Жила она довольно просто и скромно, не признавая в быту никаких лишних вещей и безделушек, так любимых женщинами. Не следила за модой, была равнодушна к нарядам, внешний облик ее не имел ни малейшего отношения к элегантности.
“Со своей строгой челкой и некрасивой красотой слегка грубоватого и в то же время отнюдь не простоватого, а волевого чеканного лица – она жила отдельно от так называемой общественной жизни, оставаясь одним из загадочно выживших сильных характеров”,- писал о ней Евгений Евтушенко.
Она и сама, порой отказывала себе в женственности, но глядя на неё со стороны только эти женственные, нежные черты и видишь :
Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.
Воздаю тебе посильной данью-
Жизнью, воплощенною в мольбе,
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе.
Не беда, что сад мой смяли грозы,
Что живу сама с собой в борьбе,
Но глаза мне застилают слезы
От одной лишь мысли о тебе.
При близком знакомстве с жизнью и творчеством М. Петровых невольно восторгаешься стойкостью духа этой хрупкой на вид женщины.
Жизнь Марии Петровых нельзя назвать безоблачной и счастливой. Горечь тяжких разлук и утрат довелось ей отведать смолоду. В 17 лет на литературных курсах она познакомилась со своим однолеткой (оба родились в 1908 году), таким же, как она начинающим ярославским поэтом и ещё прекрасным музыкантом Виталием Головачёвым, кстати, племянником составителя “Толкового словаря русского языка”, профессора Ушакова.
В 1927 году, когда им обоим было по 19 лет, Головачёв был арестован и осуждён на труд в северных краях. “Даже вообразить не могу, за что его посадили. Поэт, не имевший к политике никакого отношения. Не буян — тихий, гордый интеллигент”, – вспоминает близкая подруга Марии Сергеевны, поэтесса Юлия Нейман.
В этом же году Мария Петровых вышла замуж. Но не зря написала она своему мужу когда-то: “Я – это ты, только ты лучше”: брак не помешал ей вступить в неравную, иссушающую душевные и физические силы борьбу за освобождение Виталия Головачёва Она не оставляла борьбу за Виталия вплоть до его гибели.
Насколько ей было трудно, можно судить по таким строчкам:
Никто не поможет, никто не поможет,
Метанья твои никого не тревожат,
В себе отыщи непонятную силу,
Как скрытую золотоносную жилу.
Она затаилась под грохот обвала,
Поверь, о поверь, что она не пропала,
Найди, раскопай, обрети эту силу,
Иль знай, что себе ты копаешь могилу.
Пока ещё дышишь – работай, не сетуй,
Не жди, не зови (…)
Увы, вскоре она узнала, что ни ждать, ни звать было уже некого – последняя посылка возвратилась невостребованной. Брак тоже сохранить не смогла.
Друзья взялись спасать саму Марию. Война, эвакуация, неустроенность, голод. На руках 4-х месячная дочка. Как жить после такого, не перестать улыбаться, радоваться, писать стихи и любить жизнь. Много делал для неё в это время Пастернак. Он добивался принятия Петровых в Союз писателей.
Когда пишешь о Петровых, не можешь не задумываться о том, какой она удивительный человек – любящий, отзывчивый к чужой боли, считающей себя ответственной за свет и тепло, которое, по закону человечности, она дарит близким.
В литературных кругах её имя “было на слуху”.
В обществе того времени, где практически были размыты стандарты порядочности, Мария Петровых сохраняла безупречную нравственную чистоплотность, столь необходимую настоящему поэту и настоящей женщине. Иногда её жизненные принципы смущали окружающих : она писала, не рассчитывая на денежное вознаграждение.
Не будучи красавицей, она легко покоряла мужские сердца. Михаил Ландман, поэт и переводчик, вспоминает: “В неё влюблялись многие. Кроме Мандельштама, Пастернака, очарованы ею были в разное время и Эммануил Казакевич, и Александр Твардовский, и Павел Антокольский… Словом, она была женщиной, которая вызывала сильные чувства у многих соприкасавшихся с ней людей…И причиной этому была какая-то неуловимая внутренняя сила, обаяние личности — не только ума, а какой-то потрясающей детскости и суровости, открытости и сдержанности.”
Удивительно, но она не делала ничего, чтобы специально кому-то понравиться, мало того, она совершенно не любила наряжаться, следовать моде. Но мужчины сами искали ее расположения и влюблялись в нее сами.
На долгие годы судьба сдружила ее с замечательным поэтом Арсением Тарковским. Под ее обаяние попал и сын А. Ахматовой- Лев Гумилев.
Анна Ахматова восторгалась талантом Марии, как поэта (“Маруся знает язык как Бог…”) и ценила её истинно человеческие качества. Ахматова и Петровых были знакомы и дружили более 30-ти лет.
Самуил Яковлевич Маршак, один из немногих, кого она знакомила с написанным, жаловался: “Эта женщина — мой палач! Читает мне свои стихи. Я прошу — дайте рукопись! Ручаюсь, я устрою её в издательство. – Ни за что!”
А ведь веское имя Маршака, его участие могло провести её мимо политических цензоров, зорко стерегущих чистоту советской литературы.
Однажды Самуил Яковлевич допустил даже некую бестактность, с целью пробудить в ней желание печататься: попросил её почитать стихи и протянул свой, только что опубликованный, сборник.
Манипуляция, конечно же, но Маршака можно понять – стихи Марии Петровых задевали за живое, некоторые пробирали до слёз:
У меня большое горе
И плакать не могу.
Мне бы добрести до моря,
Упасть на берегу.
Не слезами ли, родное,
Плещешь через край?
Поделись хоть ты со мною,
Дай заплакать, дай!<…>
Пусть мольба моя нелепа,
Лишь бы кто-нибудь принес, –
Не любви прошу, не хлеба, –
Горсточку горючих слез.
Я бы к сердцу их прижала,
чтобы в кровь мою вошло,
Обжигающее жало,
От которого светло.
Словно от вины тягчайшей,
Не могу поднять лица…
Дай же кто-нибудь, о дай же
выплакаться до конца,
До заветного начала,
До рассвета на лугу…
Слишком больно я молчала,
Больше не могу.
Несмотря на то, что не печаталась и до своего последнего часа вообще не выпускала собственные стихи в свет, да и прославилась только в сегодняшней России, знаменита была ещё при своей земной жизни. В литературных кругах её имя “было на слуху”.
Поражает воспоминание, сохранённое для нас поэтом Михаилом Ландманом: “…Пришла вёрстка последней ахматовской прижизненной книги “Бег времени”, за нею явился некий высокий редакционный чин из “Худлита”. Явился он, скорее всего, из желания пообщаться с Ахматовой, потому что обычно за рукописью или корректурой присылали курьера. Ахматова вёрстку не отдала, что было само по себе нарушением установленного правила, а объяснением повергла онемевшего чина в изумление: “Мария Сергеевна ещё не видела…”<…> Высокопоставленный посетитель был в такой растерянности, что, пролепетав какое-то извинение, расшаркался и ушёл. Ахматова даже не пригласила его присесть”.
Образ мира Марии контрастировал с её трагической судьбой и переливался красками трогательности, спокойствия, мира и добра. Может быть, именно это и привлекало в ее жизнь такое количество восторженных мужских взоров.
Поток стихов Марии лился неудержимо, чаще с её слезами: жизнь не баловала её:
Знаю, что ты ко мне не придешь,
Но поверь, не о тебе горюю:
от другого горя невтерпеж,
и о нем с тобою говорю я.
Милый, ты передо мной в долгу.
Вспомни, что осталось за тобою.
Ты мне должен — должен!- я не лгу —
Воздух, солнце, небо голубое,
Шум лесной, речную тишину,-
Все, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу,
И тогда уже — оставь одну.
Многие считали, что у Марии Петровых “хорошо поставленный поэтический голос”. Но получив единожды отказ из издательства “Советский писатель”, вернувшего ее рукопись и посчитавшего ее стихи “несозвучными” эпохе, Мария Петровых замкнулась и не пыталась больше издавать свои стихи. И поэтому при ее жизни (и то только благодаря ее друзьям), вышел всего лишь один сборник – “Дальнее дерево” (1968 год, Ереван), куда вошли все ее стихи.
Ах, эти синие глаза
В сентябре 1942 года приехавшая в Москву по поступившему, наконец, от Александра Фадеева вызову Мария Петровых впервые взглянула в его синие глаза и уже никогда не смогла оторвать от них взгляда.
Как тут не вспомнить знаменитое рассуждение Паскаля: “Нашему уму от природы свойственно верить, а воле – любить, поэтому, когда у них нет достойных предметов для веры и любви, они устремляются к недостойному.”
Так считали её друзья, не одобрявшие выбор Марии, считали этот выбор настоящей её бедой. Поэтому о её всепоглощающей любви к одиозной фигуре сталинского режима, который довольно часто отдавал на заклание своих собратьев-поэтов и писателей, а в послевоенное время в числе первых включился в антисемитскую кампанию против “космополитов”, об этой её беде тактично не упоминали. Мирилась даже Ахматова.
Но… если этого литературного генерала любила эта искренняя, чуткая, нежная женщина – значит что-то в нём было, за что любить. Что-то кроме его аквамариновых глаз?
Ошибкой было бы думать, что Мария Сергеевна жила в тумане своей любви, ничего не замечая вокруг. Видела.
Даже в дорогой моей обители
За стеной живут … иные жители.
Любознательнейшие соседи
Слушают, дыханье затая, …
Хоть бы раз промолвить слово резкое,
Хоть бы знать – робею или брезгаю?
Страшно или мерзко тронуть грязь?
Но обходишь эту слякоть липкую
С жалкою прощающей улыбкою,
Сердцем негодующим крепясь…
Михаил Линдман скажет о чувствах Петровых к Фадееву так: “… Фадеев был для неё глубинной (тайной) любовью…”.
Ты отнял у меня и свет и воздух,
И – хочешь знать, где силы я беру,
Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах,
Чтоб за работу браться поутру?
Ну что же, я тебе отвечу, милый?
Растоптанные заживо сердца
Отчаянье вдруг наполняет силой,
Отчаянье без края, без конца.
Или такое:
Прощай. Насильно мил не будешь,
Глухого сердца не разбудишь.
Я — камень на твоем пути.
Ты можешь камень обойти.
Но я сказать хочу другое:
Наверно, ты в горах бывал,
И камень под твоей ногою
Срывался, падая в провал…
После трагического ухода из жизни А. Фадеева, Мария Петровых (которую эта новость не просто привела в отчаяние – опустошила), напишет стихотворение “Назначь мне свиданье”, которое А. Ахматова признает шедевром любовной лирики ХХ столетия.
В наше время имя Марии Петровых вернул читателю Эльдар Рязанов. Романс на стихи”Назначь мне свиданье”исполняется в финале его фильма “Старые клячи”
В 2013 году издательство “Эксмо” в серии “Великие поэты мира” подготовило и выпустило сборник произведений поэтессы. Тираж в 4 500 экземпляров был быстро раскуплен, и сейчас его уже не найти в продаже. Марию Сергеевну Петровых наши современники признали выдающимся поэтом, правда спустя почти полвека после её смерти.
Кто-то скажет, что “ее скромность равна ее гордости”. Возможно! Хотя жаль: многим посчастливилось бы познакомится с ее творчеством раньше.
PS Cо стихами Марии Петровых можно познакомиться здесь :https://poemata.ru/poets/petrovyh-mariya/znayu-chto-ty-ko-mne-ne-pridesh/