Зимний холод вгрызался в кожу, словно ледяные осколки злобного духа, проникая в самую душу. Автобусная остановка, одинокий страж среди белой пустыни, казалась заброшенным алтарем, где время застыло в янтарном плену, а жизнь едва теплилась в озябших конечностях. Деревья, облаченные в сверкающие латы инея, вели безмолвный диалог ветвями, словно хранители древней тайны, укрытой под снежным покрывалом.
Старушка, закутанная в пуховый кокон воспоминаний, медленно скользила по хрустящему ледяному панцирю. Ее трость выбивала печальную арию на мерзлой земле, словно метроном, отсчитывающий последние мгновения ее бренного существования. В глазах, затянутых пеленой времени, возник силуэт – юноша, несущийся вперед, подобно выпущенному из клетки зимнему вихрю. За ним, как верный пес, следовал полицейский, чья форма сияла на солнце, словно доспехи рыцаря, потерявшего свою священную реликвию.
– Ох, напасть! – прошептала старушка, и голос ее дрожал, как осенний лист, обреченный на падение. – Опять юность бушует, словно майская гроза!
И, словно очнувшись от летаргического сна, она взмахнула тростью, словно обломком меча, преграждая путь несущейся фигуре. Парень рухнул в снег, подобно падшему ангелу, лишившемуся крыльев, а шапка отлетела в сторону, как оторванный лепесток, унесенный ветром перемен.
– Ты чё, старая, творишь?! – вырвалось у него, и голос его скрипел, как половицы заброшенного дома, где эхо времени хранит свои секреты. – Я из-за тебя опаздываю, как чёрт на венчание!
Старушка замерла, словно пораженная ударом молнии, рот ее приоткрылся, превратившись в бездонную пропасть, куда рухнули все ее былые иллюзии.
– Прости, сынок! – прозвучал ее голос, тонкий, как паутинка, готовая оборваться от малейшего дуновения судьбы.
Парень вскочил, словно ужаленный скорпионом, отряхнул снег с шапки, и глаза его вспыхнули, как угли в разгоревшемся костре гнева. В этом взгляде плескалось столько ярости, что сердце старушки сжалось, словно в тисках безжалостной судьбы.
– Ты вообще в своём уме, или солнце голову напекло?! – прошипел он, словно змея, и каждое слово жалило, как лезвие бритвы, рассекая тишину.
Бабушка опустила взгляд, и руки ее задрожали, словно осиновые листья на ветру, предчувствуя неминуемую бурю.
– Я думала, ты… – она не договорила, и ее голос утонул в звенящей тишине, словно капля росы в океане.
Парень фыркнул, словно загнанный в угол зверь, и направился к остановке, и каждый его шаг отдавался глухим ударом, словно на его плечах покоился весь груз мироздания, давящий на него своим непомерным весом.
Старушка осталась стоять, словно вкопанная, и теперь трость казалась не оружием, а посохом, на который она опиралась, чтобы не рухнуть под бременем ошибок, совершенных по глупости. Мысли метались в ее голове, как птицы в клетке, отчаянно ища выход из лабиринта ее нелепого поступка, словно она попала в заколдованный лес.
– Господи, что же я натворила… – прошептала она, и голос ее был тих, как предсмертный вздох ветра, уносящий последние надежды.
В этот момент троллейбус, подобно железному Левиафану, унес с собой ее последнюю надежду на искупление, скрываясь за поворотом, словно призрак в ночи. Старушка вздохнула, и ее дыхание превратилось в облачко пара, которое тут же растаяло в морозном воздухе, словно дым, унося с собой остатки былой уверенности, словно песок сквозь пальцы.
Парень стоял на остановке, сжав кулаки до побелевших костяшек, словно готовый бросить вызов всему миру, который казался ему враждебным. В глазах его, устремленных вдаль, где исчез троллейбус, плескалась не только злость, но и глубинное разочарование, что проникало в душу, как северный ветер сквозь прорехи старой одежды, оставляя ледяной след.
Старушка медленно приблизилась к нему, словно ступая по тонкому льду, грозившему в любой момент треснуть под ее ногами, словно она танцует на краю пропасти.
– Сынок… – начала она, и голос ее дрожал, как струна, натянутая до предела, готовая оборваться в любой момент. – Я… я не хотела…
Парень обернулся, и глаза его были холодны, как арктические льды, хранящие в себе вечную мерзлоту.
– Не хотела? – прозвучал его голос, резкий, как удар кнута, разрывающий тишину на части. – Ты чуть ногу мне не сломала, старая карга!
Бабушка опустила голову, и руки ее судорожно сжали трость, так что костяшки пальцев побелели, словно мел, словно она пытается удержать ускользающую реальность.
– Я… я думала, ты преступник… – прошептала она, и голос ее был тише шепота, словно она разговаривает с собственной совестью.
Парень фыркнул, и губы его искривила ядовитая усмешка, словно на его душе расцвел ядовитый цветок.
– Преступник? – он рассмеялся, но в этом смехе не было ни капли веселья, лишь горечь и разочарование, словно он вкусил горькую пилюлю жизни. – Я просто на работу опаздывал, бабка, как последний неудачник, вечно плетущийся в хвосте у судьбы.
Бабушка вздрогнула, и глаза ее наполнились слезами, которые тут же замерзли на ресницах, превратившись в крошечные ледяные осколки, словно она плачет алмазами.
– Прости… – прошептала она, и голос ее был едва слышен, словно шепот уходящего в прошлое времени.
Парень посмотрел на нее, и в глазах его на миг промелькнула искра сочувствия, словно луч солнца пробился сквозь мрачные тучи.
– Ладно, – сказал он, и голос его звучал спокойно, но в нём всё ещё чувствовалась натянутость, словно он пытается сдержать бурю внутри себя. – Только в следующий раз думай своей головой, прежде чем что-то делать, чтобы не наломать дров.
Бабушка кивнула, и руки ее дрожали, как осенние листья на ветру, предчувствуя скорую зиму.
– Я… я постараюсь, – прошептала она, и голос ее был тих, как шёпот, уносимый ветром.