Всё это было давно, когда мужчины ещё носили тоги, а женщины — на голове всё, что найдётся. Был в Риме царь Тулл Гостилий, грозный и, говорят, не чуждый авантюризма. Ему не сиделось на месте, поэтому он втравил Рим в войну с соседями из Альба-Лонги. Спор, как водится, шёл не за землю, а из принципа: кто в Лации первый парень.
Но вот армии стоят друг напротив друга, тяжело дышат, потеют в доспехах, а диктатор альбанский, некий Меттий Фуфетий (имя — как кличка уличного кота), предлагает: а давайте вместо всеобщей бойни — поединок. Раз и навсегда. Мол, выберем по три богатыря, пусть и решат.
И тут началось. Нашлись тройняшки-Горации и тройняшки-Куриации. Вроде бы все кузены, матери их — сестры-близняшки, а сами братья — то ли молочные, то ли просто воспитаны на одних римских кашах. В общем, генеалогия у них сложная, но, если честно, в Риме без этого никак.
По словам Ливия — мэтра римских баек, — все всегда путают, кто из них был римлянин, кто альбанец. Но принято считать: Горации — наши, Куриации — чужие. Как и в любом дворовом споре: свои и «вон те ребята с соседней улицы».
Вышли трое на троих. Бой вышел жестокий. Куриации ранены, из Горациев — двое уже к этому моменту не в строю, лежат, отдыхают в вечности. Остаётся один — Публий Гораций, парень с характером. Он прикидывается трусом, бежит — Куриации за ним, но раны берут своё: бегут кто быстрее, кто хромает. Публий поворачивается, и — по одному, аккуратно, деловито — снимает вопрос о победителе. Все трое Куриациев погибают.
Альба-Лонга сдаётся. Союз, объятия, дипломатия, — а потом всё равно римляне альбанцев проглотят, как римляне обычно делали со всеми соседями.
Но дальше — сцена почище греческой трагедии. Возвращается Публий домой, несёт с собой доспехи побеждённых и встречает у ворот сестру. Она была невестой одного из Куриациев — и, увидев на брате плащ любимого, начинает рыдать. И тут случается нечто римское по форме и абсолютно человеческое по содержанию: брат убивает сестру. Пафосная цитата, мол, иди туда, к своему жениху, со своей несвоевременной любовью. Отец одобряет: что, мол, распускать нюни, род — прежде всего. Дочь не хоронят, просто бросают в землю. Прохожие подбрасывают камни — вот тебе и античный общаг.
В Риме возмущение. Героя судят, приговаривают к смерти, но отец умоляет — не забирайте последнего сына, двух уже потерял. Народ размягчается, дело спускают на тормозах. Для очистки совести Публия заставляют пройти под ритуальным бревном — вроде, теперь снова человек, а не зверь.
С этих пор род Горациев заведует обрядами, связанными с богиней Юноной Сорорией и, на всякий случай, с Янусом — мало ли что.
Дальше пошли версии. Говорят, если у тебя в семье тройняшки — государство их кормит до совершеннолетия. Всё-таки римляне были людьми с чувством юмора.
На месте всех этих событий — то ли бревно, то ли жертвенник, то ли могила — сегодня уже всё стерлось, но Ливий уверяет: всё было. Пять могил — три альбанских, две римских — и всё вразброс, как после студенческого праздника.
Что же до самой легенды — историки ломают головы. Кто говорит — миф про инициацию, кто видит тут древние юридические процедуры, кто ссылается на фольклорные названия местности. Один француз, Дюмезиль, всё свёл к древней ярости furor — мол, раньше у римских парней такое случалось, и даже был для этого специальный ритуал «остывания».
Есть и социологи, есть и юристы — кому какая версия ближе. Женщина — сестра героя — здесь оказывается не столько жертвой обстоятельств, сколько пешкой в большой игре престолов, где семейное пересекается с государственным.
Но как бы то ни было, вся история — про то, как трудно быть человеком, когда тебе выпадает быть героем. Остаётся только вздохнуть и подбросить ещё один камень на могилу, чтобы не забыть: даже самые большие подвиги часто случаются между родней за соседским забором.