Привет кожаные!
Вы снова здесь. А значит, всё не зря.
Вторая глава осталась где-то позади - со своей тоской, с теми, кто ушёл...
Если вдруг пропустил - вот она, шепчущая из тени:
А я иду дальше. Потому что время не ждёт.
Потому что дом не терпит молчания.
Ты слышишь?
Глава 3. Там, где дом шепчет.
Скоро рассвет. Но свет не торопится. Он будто знает: внизу ему нечего искать.
Прошлой ночью мы нашли щель — за ящиком, куда падала пыль и память. Не дверь. Не проход. Трещина. Узкая, как разлука. Но если втянуть усы и лапы — можно пролезть. Я проверила.
Стены внутри были влажными. Не от сырости. От дыхания. Дом не молчал — он шептал. Камни трепетали, будто вспоминали, кто здесь проходил до нас. В тени виднелись когтевые метки. Некоторые новые. Другие — почти исчезнувшие, как запах весны в декабре.
Позади меня — Куня.
Он не спрашивал. Он просто шёл. Шёл не потому, что был смел. А потому, что не мог не идти. Он тоже начал понимать и больше не хотел бежать.
Есть такие маршруты, на которые лапы ступают не по воле разума, а по приказу чего-то древнего, шерстяного и упрямого, как старый диван, который не выбрасывают, потому что «он ещё держится».
Молчание между нами было плотным. Как покрывало, под которым прячутся не от холода, а от воспоминаний. Оно не душило — оно заворачивало. Берегло.
Мы не смотрели друг на друга. Не нужно. Мы знали. Сюда вела не игра. Сюда вёл зов.
Я остановилась на повороте.
Перед нами — стена. Никакой тайной двери. Ни намёка на ход. Просто... поверхность. Но не просто. На ней — рисунок. Не углём. Не мелом. И даже не лапой. А шерстью.
Светлая. Рыжеватая. С примесью чёрного, будто кто-то попытался смешать осень с ночным двором. Не прилепленная. Не приклеенная. Вплетённая.
Это была мозаика. Из клоков, соскобов и волокон. Потрёпанная, но... целая. Каждая шерстинка — как слово в древнем письме. Узоры складывались в морду. Кошачью. Сильную. Умную. Но не мою. И не Куни. Это было лицо памяти. Словно кто-то когда-то остался здесь так надолго, так целиком, что дом больше не мог его забыть — и сделал частью себя. Стена приняла его, как любимую подушку принимает запах — навсегда.
Я подошла ближе. Запах был... знаком.
Но не потому, что я когда-то его уже вдыхала носом. А потому, что он звенел внутри. Где-то между пупком и седьмым позвонком. Как воспоминание, которое не твое — но родное. Как сон, в котором ты встречал кого-то, кого ещё не знал.
Я не знала, кто это. Но часть меня — знала.
Куня прошептал:
— Здесь кто-то был.
— И, возможно, остался.
Стены дрогнули. Не громко. Но ощутимо. Словно воздух стал гуще. Мы сделали ещё шаг — и впереди открылся проход.
Еще одна комната. Пыльная. Без окон. На полу — следы. Наши. Но чуть смещённые, будто мы уже были здесь, но не в этом времени. У стены — кровать. Маленькая, покрытая пледом. Поверх — дневник. Открыт на странице, где строчки начинались так:
«Сегодня я узнала, что не одна. Он смотрит. Не злобно. С интересом. Как будто мы оба знаем, кто следующий.»
Я закрыла книгу. В зеркало, стоявшее напротив, я не взглянула. Но знала — там кто-то есть.
— Нам пора, — сказал Куня.
— Ещё минута.
Он не возражал.
Просто сел у выхода. Как кот, который не преграждает путь, но своим видом даёт понять: «Я здесь. И если ты не вернёшься — я запомню».
Он не мяукал. Не двигался. Только смотрел. В его взгляде не было упрёка. Ни страха. Ни жалости. Только ожидание. Такое глубокое, что оно будто отбрасывало собственную тень.
И вдруг... воздух изменился.
Не запах. Не температура. А само ощущение пространства. Как будто кто-то прошёл — с другой стороны стены. Не лапами. Не шагами. А тенью. Скользящей, как мысль в полусне. Бесшумной. Чужой. И в то же время — неприлично близкой.
Я замерла.
Шерсть вдоль позвоночника стала дыбом, как будто кто-то провёл когтём по внутренней струне.
Мир на мгновение всосал воздух — и не выдохнул.
И тогда…
Зеркало дрогнуло.
Мой облик на нём... мигал. То появлялся — узнаваемо я: уши, усы, взгляд, в котором можно утонуть. То исчезал — будто кто-то стёр меня ластиком по стеклу. То улыбался — хитро, будто знал ответ на вопрос, который я ещё не задала.
А потом...
Морды не стало вовсе.
Только очертание. Только пустая форма. Как след на подушке после того, как кто-то встал.
Я отшатнулась. Не от страха — от непонимания.
И в тот же миг, когда лапы коснулись пыльного пола...
Он появился. Петрович.
Но не как обычно — с пофыркиванием, с величественным «я тут всё знаю». Он не шёл. Он не скрипел. Он даже не дышал.
Он был... присутствием. Тенью, собравшейся в форму. Смыслом, ставшим телом. Взглядом, который существовал до того, как появилась сама голова.
Он вышел из темноты — как понятие, облечённое в шерсть.
И не нужно было слов, чтобы понять: теперь начнётся то, о чём даже стены шепчутся только ночью, когда все ушли спать.
— Ты увидела.
Я кивнула.
— Это — дом. Не его образ. Его суть. Он — не место. Он — существо. И ты внутри.
— Я могу выйти?
— Пока — да.
— А потом?
— Смотря, насколько далеко зайдёшь.
...
Позже, в кладовке, я молчала. Даже карандаш не слушался.
Куня сидел рядом. Слишком тихо, чтобы это было просто тишиной.
Я всё же записала:
*День пятнадцатый. Внутри живого нельзя прятаться. Только идти.*
*Он показал не силу. Показал знание. А знание — всегда зов.*
*Я — Нюша. Я записываю. Но теперь знаю: кто-то записывает и меня.*
...
Мы покинули ту комнату, как покидают сон, в котором слишком много правды.
Путь обратно был длиннее. Или просто тише. Никто не говорил. Даже шаги звучали глуше, будто камни теперь нас запоминали, а не просто принимали.
Когда мы поднялись наверх, утро уже пришло. Но в его свете было что-то... не то. Линии в квартире стали резче. Углы — злее. Даже миска с кормом выглядела подозрительно прямоугольной. Мир стал геометричным. Как будто больше не хотел скрываться.
— Ты заметила? — спросил Куня.
— Что?
— У Петровича на ухе больше нет шрама.
Я замерла. Он был всегда. Маленький, на сгибе. А теперь — кожа гладкая. Серая. Без следов.
Я подошла к Петровичу. Он смотрел на меня спокойно. Слишком спокойно.
— Ты ведь знал, — сказала я. — Что там... больше, чем память.
— Знал, — ответил он.
— Почему не сказал?
— Потому что ты бы пошла всё равно. А если не знать — проще возвращаться.
...
На подоконнике лежал лист. Не бумага. Лист растения. На нём — царапины. Символы. Как письмена на старой коже.
Я дотронулась. Лист стал пылью.
А в комнате потемнело.
...
Позже я пыталась записать. Но слова отказывались складываться. Я чувствовала — кто-то уже пишет. Не лапой. Не рукой. Существом.
Я знала: дом начал отвечать.
...
*День шестнадцатый. Там, где дом шепчет, появляются те, кто слушает. Но слышат не все.*
*Я услышала. И теперь мне нужно решить: отозваться — или спрятаться.*
*А прятаться внутри живого... всё равно, что шептать в ухо самому себе.*
...
На следующее утро в кладовке меня ждал предмет. Я не слышала, как он появился. Никто не шумел, не топал, не ронял ничего. Ни один звук не выдал его прибытия. Но он был. Просто стоял на коробке, словно стоял там всегда. Как будто всё вокруг него было построено, а не наоборот.
Это была фигурка. Небольшая. Каменная. Резная. Кошка. Смотрящая прямо. Хищно? Нет. Скорее... смотрящая сквозь.
Она стояла на трёх лапах. Твёрдо. Уверенно. А четвёртая… Не была сломанной. Она просто не была создана. Как будто мастер — будь он человек, кошка или что-то иное — в какой-то момент остановился. Не по ошибке. А по замыслу. Как будто незавершённость и была завершением.
Я взяла её в лапы.
Она была холодной. Камень, отполированный временем, скользнул по подушечкам, как лёд по внутренней стороне души. Но под этой гладкостью… билось сердце. Медленно. Ритмично. Не как у живого — как у воспоминания. Пульс был не "тук-тук", а «был-был-был». Как если бы камень не жил, а вспоминал, как это — жить.
Я замерла. Сидела с этой кошкой на трёх лапах в лапах — и не могла понять: держу я её, или она — меня.
И тут... Петрович.
Он подошёл бесшумно, как только он умеет. Без шороха. Без намёка. Тень дрогнула — и из неё появился он. Не из-за угла. Не с полки. Из понимания.
Он не смотрел на фигурку. Он смотрел на меня. С тем выражением, каким кот смотрит на котёнка, впервые увидевшего собственное отражение: без сюсюканий. С уважением.
— Это твоё, — сказал он.
— Почему?
— Потому что ты не отломлена. Ты — недописана.
Я смотрела на статуэтку. Она не улыбалась. Но и не пугала. Она просто ждала.
— Это знак? — спросила я.
— Это напоминание. Что ты не обязана быть законченной.
...
Ночью я вышла одна. Без Куни. Он спал. Или делал вид.
Я пошла в подпол. Прошла комнату. Миновала галерею. И нашла... лестницу вниз.
Она была каменной. Шершавой. Слишком древней для этого дома. Я не знала, кто её строил. И зачем. Но знала — мне туда.
Ступени вели вниз. Медленно. Без спешки. На каждом пролёте — слова. Не написанные. Ощущённые. Прямо в сердце. Там говорилось не о страхе. О выборе.
Ты идёшь, потому что хочешь знать — или потому что боишься не узнать?
Я спустилась на последний уровень. Там была дверь. За ней — тишина. Но тишина... внимательная.
Я положила лапу на ручку. И услышала: «Нюша. Не входи.»
Голос не был угрожающим. Он был... моим.
Я вернулась.
...
*День семнадцатый. Иногда мудрость — не в том, чтобы войти. А в том, чтобы вернуться.*
*Но я запомнила дверь. И запах. И лестницу.*
*Когда настанет момент — я пойду дальше.*
...
Я не спала. Даже когда лежала с закрытыми глазами. Кошки умеют притворяться. Но притворяться себе — утомительно.
Петрович подошёл не сразу. Он дал мне ночь на одиночество. А утром — заговорил.
— Ты ведь видела её, да?
— Кого?
— Ту, что была до тебя.
Я помотала головой. Он сел рядом. Не сбоку. Не напротив. Рядом. Так, как сидят старшие, когда готовы быть уязвимыми.
— Её звали Сильва. Чистокровная, воспитанная, как дирижёр. Она тоже писала. Но иначе. Не словами. Песком.
— Песком?
— На полу, в подвале. Она высыпала его лапой из старой банки и чертила. Знаки. Карты. Или просто — круги. Как будто пыталась успокоить дом. Или — приручить его.
Я слушала. И будто видела: тень серебристой кошки, тихо чертящей пол, пока дом шевелится вокруг неё.
— А потом? — спросила я.
— Потом она перестала возвращаться. И однажды мы поняли: она не ушла. Она — осталась. Не телом. Пульсом. Присутствием.
— Внутри дома?
— Внутри нас.
...
Ночью мне приснился сон.
Я стояла у зеркала. Но внутри не было меня. Только когти. Они царапали стекло. Изнутри. Молча. Но отчаянно. На поверхности появлялись слова:
«Ты тоже станешь отражением. Вопрос — чьим.»
Я проснулась с холодной лапой. Словно держала что-то, что нельзя забыть.
...
*День восемнадцатый. Дом зовёт всех. Но не всех — называет по имени.*
*Теперь он знает моё.*
*Я — не первая. Но, может быть, стану той, кто дойдёт до конца.*
...
Иногда тишина громче слов.
С утра дом будто затаился. Ни скрипа. Ни щелчка. Даже холодильник молчал. Пыль в воздухе не крутилась — замерла.
Я снова спустилась. Не потому что хотела. Потому что было нужно. Внутри, под пледом мыслей, сидело что-то, что требовало: иди.
На лестнице стало темнее, чем раньше. Но не из-за света. Из-за ощущения. Будто воздух стал плотнее. Я шла, ощущая, как пространство медленно обнимает. Не враг. Не друг. Неопределённость.
Перед дверью я не остановилась. Но и не открыла. Я положила лапу на панель. Она была тёплой.
И тогда дом... вздохнул. Словно не он меня принял, а я — его.
...
Когда вернулась, Петрович ждал у зеркала.
— Оно показало тебе?
— Не совсем.
Я посмотрела на стекло. Там я была. Но... не одна. За моей спиной — Сильва. А дальше — тени других. Лиса. И кто-то без лица. Просто глаза. Жёлтые. Наблюдающие.
— Это что? — прошептала я.
— Прошлое. Настоящее. Возможное. Оно не разделяет. Оно соединяет.
— Оно кто?
— Это не "оно". Это часть. Как ты. Как я. Как комод, под которым ты впервые мяукнула.
...
Я записала. Не слова. Образы. Слои.
*День девятнадцатый. Не каждый дом — просто здание. Иногда это — существо. Иногда — история. А иногда — ты.*
*Меня зовут. Я слышу. Я не в ответе за тех, кого звали до меня. Но за себя — отвечаю.*
*И потому я иду дальше.*
*И пусть следующая дверь откроется не вовне — а внутрь.*
...
Память — странная вещь. У людей она живёт в фотоальбомах. У кошек — в запахах.
Я до сих пор помню запах той комнаты. Где никто не жил. Где жили следы. В ней пахло не сыростью, как в обычных подвалах, и не мышами, как в фантазиях кожаных. Там пахло вечным ожиданием. Словно воздух не обновлялся, потому что ждал того, кто скажет: «Теперь ты можешь дышать».
Иногда мне кажется, что дом — не здание, а сквозняк между временами. Комнаты меняются от каждого вздоха стен, меняется время, структура, обстановка, память. Мы просто залетаем в него, как пылинки, и оставляем за собой лёгкий след. А потом нас выносит. Или мы сами выходим.
Но некоторые… остаются.
...
Петрович говорил, что кошки не привязываются к местам. Только к людям. Я теперь в этом сомневаюсь. Я привязалась. К дому. К его паузам. К его недосказанности. Даже новый наполнитель от NUODE PET уже стал родным.
В кладовке появился новый звук. Едва уловимый. Как будто кто-то что-то пишет когтем по дереву. Раз в час. Не чаще. Как биение сердца у дерева. Я пыталась выследить — ничего. Ни следов. Ни запаха. Но звук — есть.
И я знаю: это он. Дом. Пишет мне ответ.
...
Я снова видела сон.
Там была я. Не взрослая. Не нынешняя. Маленькая. Та самая, что мяукала под комодом. Но на неё смотрел кто-то. Лапами в шерсти. Глаза — янтарные. Не как у Петровича. Ярче. Человечнее.
Он наклонился ко мне и прошептал: «Записывай, пока можешь».
Я проснулась в темноте. Не потому что ночь. Потому что лампа не зажглась. Но в этой темноте я знала — я не одна. Кто-то рядом. Молчит. Не нападает. Просто смотрит. Проверяет, слышу ли я.
Я слышу.
...
*День двадцатый. Истина не всегда приходит голосом. Иногда — тишиной. Иногда — взглядом изнутри зеркала.*
*Я не ищу разгадку. Я просто иду дальше. Потому что остановка — это тоже выбор.*
*А я выбираю путь.*
...
Иногда мне кажется, что этот дом был построен не людьми, а мыслями.
Как будто кто-то однажды настолько сильно захотел спрятаться, что создал стены, пол и потолок силой воли. И теперь мы — просто гости в его воспоминаниях. Или в его забвении.
Сегодня весь день Петрович не появлялся. Куня молчал. А я… пыталась вести себя, как всегда. Но лапы скользили по полу иначе. Он будто стал мягче. Как будто дом хотел приласкать. Или усыпить.
Я села у окна. Смотрела, как женщина пьёт чай. Она не замечает ничего. Ни нас. Ни времени. Ни изменений. Но чашка у неё дрожала. Словно и в ней что-то ощущалось.
А потом пришёл запах. Не еда. Не человек. Запах... ночи. Старой, как первый сон. Он напоминал мне лес. И кладбище. И комод, под которым я родилась.
И тогда я поняла: кто-то в доме начал скучать. По себе. По тем, кто когда-то жил. Кто остался. Но стал невидимкой.
...
*День двадцать первый. Память живёт не в мозге она живёт в полу когтях зеркалах и вещах которые никто не трогает.*
*Если ты слышишь дом он слышит тебя в ответ.*
*Если ты боишься это значит ты живой.*