Здравствуй, человек! Ты готов познать истину? По котовски, по настоящему?
Как однажды Дом шепнул мне: «Не все, кто ушли, ушли навсегда. Иногда они просто спрятались в стенах.»
Я открыла вторую главу.
И это уже не просто история про полки и пледы. Это про Тень, которая ходит по дому. Про когтеточку, в которой застряли воспоминания. Про маленькую потерю, которую не заметили — и она начала расти.
Первая глава тут. Без нее ты не узнаешь начала и потеряешь смысл.
Если ты читаешь — ты уже часть этой шерстяной памяти.
Подпишись, прежде чем начнёшь читать. Чтобы я попала в статистику. Чтобы Петрович наконец признал мою гениальность. И чтобы Куня не ржал громче, чем ты дышишь.
— Ваша Нюша. Писательница. Лапа на сердце, взгляд в туман.
NUODE PET и котобанда: рассказываем то, что не скажет ни один лоток.
Глава 2. Вниз по шерстяной спирали.
Утро было другим.
Не потому, что солнце светило иначе — хотя его лучи, как наглые котята, протягивали лапы сквозь шторы и пытались выцарапать свет из самого подоконника. И не потому, что женщина включила новый чайник не той рукой — в конце концов, люди часто делают странные вещи по утрам, пока их сознание не догонит тело. Нет, воздух в квартире стал гуще. Не плотнее — гуще, как бульон из времени, где плавают кусочки тишины и ностальгии. Казалось, дом сам что-то понял ночью, выдохнул, и теперь стоял, наблюдая за мной сквозь щели и розетки.
Я, как всегда, проснулась в своей кладовке — официальной резиденции, мягко обложенной коробками и ароматом старого картона. Только не вскочила, как обычно. Лежала. Прислушивалась. Усы ловили не звук, а напряжение. Лапы не хотели двигаться — не из лени, а из предчувствия.
Что-то изменилось. Во мне. В пространстве. В шерсти. Нечто древнее, как первое мяуканье на заре котячьего времени, медленно поднималось внутри и шептало: «Слушай. Запоминай. Скоро начнётся то, чего ты давно ждала, но боялась найти».
Я, конечно, та же: кошка, пушистая, немного надменная, из тех, кто не ест из чужих мисок и не пьёт из одной с Петровичем. Но я чувствовала, как внутри что-то собралось в плотный клубок. Не тревога. Не страх. Инстинкт. Древний, шерстяной. Как будто изнутри лапой толкнули: «Запоминай. Сейчас начнётся главное».
Куня вёл себя странно. Он обошёл меня стороной, не заглянул в кладовку — впервые за всю неделю. А потом вернулся и оставил перед входом в мою резиденцию... шишку. Сосновую. Где он её нашёл — не знаю. Но сам факт подношения чего-то естественного, дикого — говорил: он тоже чувствует. Но, так же, его действия показывали, что он боится. Такой большой, а действия не понятны. Шишка, что с ней делать?
Петрович появился, как всегда, неспешно. Сел в проёме кухни, посмотрел на меня.
— Ты готова идти дальше? — спросил он.
Я кивнула.
— Тогда сегодня я покажу тебе то, что могут видеть не все. Потому что ты начала слышать. И ты — решила остаться.
Я не ответила. Я просто встала и пошла за ним.
Он провёл меня в комнату, где мы почти не бывали. Старый шкаф, покрытый пылью, стоял у стены. Петрович подошёл, лапой подцепил край задней панели. Щелчок. Панель отъехала — и там оказался небольшой тайник.
Внутри — коробка. Деревянная. Треснувшая. Но пахнущая... теплом.
— Что это? — прошептала я.
— История, — ответил Петрович. — Хроника тех, кто жил до нас.
Внутри я нашла клочок ткани с вышитым именем: Лиса. Маленькую медную ложечку с выгрызенной ручкой. И — обрывок тетради. Бумага старая, потемневшая, в пятнах.
На ней — слова. Царапанные. Острые. Не лапой. Когтем.
«Он дышит внизу. Он хочет говорить. Я остаюсь.»
Я посмотрела на Петровича.
— Кто она?
— Та, кто тоже писала. До тебя. Я застал её. Но она... исчезла.
— Он забрал?
— Нет. Она пошла сама. Как ты.
...
В тот день Куня не разговаривал. Он ходил за мной, делал вид, что не смотрит. Но я чувствовала — он злится. Не понимает. Ревнует?
Когда я легла в кладовке, он встал у входа.
— Ты меня отдаляешь, — сказал он.
— Я не хочу этого.
— Но ты идёшь туда, куда я не могу.
— А если я позову? Ты пойдешь со мной дальше? Ты сам говорил о спасении нас.
Он не ответил. Просто ушёл. Боится. Теперь я в этом уверена.
...
На десятый день я спустилась.
Василий Петрович показал мне люк — древний портал в иное, скрытое измерение, о существовании которого никто из нас не мяукал. Он прятался под ковриком. Моим ковриком. Тем самым, что столько раз служил мне лежбищем, троном, наблюдательным пунктом и, признаюсь, иногда — местом философских раздумий о смысле миски.
На люке была металлическая ручка, приросшая к полу с таким упрямством, будто претендовала на прописку. Я потянула — с достоинством, решительно. Петля вздрогнула, скрипнула, как старый библиотекарь, застигнутый без чая, — и открылась.
Под ней была тьма. Не та, что в кладовке, когда забыли включить лампочку. А настоящая. Живая. Пахнущая... чем-то, что бывает только там, где время не уходит, а скапливается слоями, как пыль под диваном, который никто не двигает. Это не была сырость. И не гниль. Это был запах прошлого, намотанный на когти.
Я запрыгнула внутрь — бесшумно, как делают только мы, истинные кошки. Словно не спрыгнула, а растеклась между теней.
Под лапами — пыль. Старая, как анекдоты Петровича. Но на ней — следы. Кошачьи. Маленькие, почти растворившиеся. Не мои. Не Куни. И уж точно не Петровича, чей шаг знает каждая доска в доме. Эти следы были... другие. Они дышали другой эпохой.
Я замерла. Внутри — дрогнуло. Внешне — идеальный силуэт.
И тут, из глубины, донеслось...
Мяуканье.
Не жалобное, не зовующее — одинокое. Глухое. Как песня, спетая слишком давно и застрявшая в трещинах стены. Это был голос ожидания, до которого никому не было дела. Слишком долго. Слишком тихо. Слишком...
Я медленно обернулась.
На краю люка, на границе между "ещё здесь" и "уже там", стоял Куня.
Молчал. Его глаза — те самые янтарные линзы с встроенной функцией презрения — сейчас сияли ужасом и нежностью одновременно. Это была та редкая комбинация, когда кот одновременно хочет спасти и шлёпнуть. Но он стоял. Смотрел. Молча. Потому что настоящие слова — они под хвостом.
— Я с тобой, — сказал он.
Я кивнула. Мы пошли вперёд. Молча.
*День десятый. Под домом кто-то жил. Кто-то знал. И, кажется, кто-то ждал.*
*История продолжается.*
...
Вечером, когда все было тихо и даже чайник перестал дышать паром, я лежала в кладовке и пыталась написать, но слова ускользали. Не потому что мне нечего было сказать. А потому что всё, что я знала, больше не казалось мне достоверным. За десять дней моя жизнь перевернулась на сто восемьдесят градусов, поменяла ось координат, и, похоже, больше никогда не будет прежней.
Я ведь всегда считала, что дом — это оболочка. Четыре стены и немного звуков внутри. Что он существует только тогда, когда в нём кто-то есть. А теперь... теперь я знала: дом дышит. Он хранит. Он наблюдает. Как мы – коты.
— Ты выглядишь иначе, — сказал Петрович, подходя к двери кладовки.
— Это всё шерсть, — отозвалась я.
— Нет. Не шерсть. Взгляд.
Я не ответила. Потому что он был прав. Я стала смотреть иначе. Не просто наружу — внутрь. Сквозь стены. Сквозь людей. Сквозь себя.
— Ты готова задавать вопросы, на которые, возможно, не хочешь знать ответов?
— А разве есть другой путь?
— Есть. Молчание. Притворство. Пушистая безучастность.
Я хмыкнула. Так делает Петрович, когда раздражён. Видимо, это передаётся.
...
Позже я нашла Куню в прихожей. Он сидел у входной двери и смотрел на замочную скважину.
— Ты ждёшь, что откроется?
— Иногда мне кажется, что лучше сбежать.
— А иногда?
— А иногда — остаться. Ради тебя.
Эти слова прозвучали глупо. По-человечески. Не по-кошачьи. Мы не говорим «ради». Мы просто — остаёмся.
— Ты боишься? — спросила я.
— Я боюсь не того, что внизу. А того, что ты выберешь это, а не меня. И я тебя потеряю.
Я подошла ближе. Касание хвоста. Всё, что нужно, чтобы напомнить: я рядом.
— Я выбираю дорогу. А ты — мой компас. Без тебя я не вернусь.
Он молчал. Но хвост обвился вокруг моего.
...
И вот снова ночь. Снова я вхожу в темноту, которую раньше называла просто подвалом. Но теперь я знаю — это архив. Это то, что под тем, что мы называем «жизнью».
Я слышу снова тот голос. Еле уловимое «мрр», как будто кто-то перечитывает мои заметки из прошлого. Я вижу метку на стене. Когтями. Не моей лапой. Но знакомым ритмом.
«Записывай. Пока помнишь.»
И я записываю.
*День одиннадцатый. Стены здесь — не глухие. Они слышат. Они говорят. А я — их уши.*
*История не началась. Она продолжается. Просто теперь я в ней — не читатель. А автор.*
...
В следующую ночь мы с Куней снова спустились вниз. Шаг за шагом, не торопясь, что бы ничего не упустить, я изучала. А он, он просто был рядом. Мой щит, моя опора.
Я шла первой — как и положено ведущей в неизвестность, особенно если у неё усы длиннее здравого смысла. Он — следом. Стараясь не шуметь. Что было, мягко говоря, удивительно: обычно Куня передвигался с тем же изяществом, с каким книжный шкаф летит с лестницы. Но здесь, внизу, его лапы стали почти эфемерными. Ни шороха. Ни топота. Только лёгкое движение воздуха — и тот приглушённый аромат хвои, который почему-то всегда шёл от него с тех пор, как он притащил ту злополучную шишку.
И всё же здесь, в подполе, всё звучало иначе. Гулкое дыхание, едва уловимое сердцебиение — всё отзывалось эхом, как будто стены подслушивали. В этом месте даже шевеление уса казалось громким, как кастрюля, рухнувшая на кухне в три часа ночи.
Мы прошли один коридор. Потом — другой. Петляли, как мысль у бабушки, вспоминающей имя соседа. Каждый поворот был похож на предыдущий, но чуть... не таким. Пыль ложилась не просто слоем, а археологическим смыслом: здесь давно никто не мяукал.
И вдруг — открытое пространство.
Не подвал. Не склад. И не тайная комната из людских сериалов. Это было… жилище.
Не в привычном смысле, конечно. Здесь не было ламп с абажурами, запаха стирального порошка или миски с супом. Но была структура. Логика. Кошачья. Мягкая. Скрытая. Внутренняя.
В центре комнаты стоял стул. Один. Пыльный. Величественный, как трон, забытый своей династией.
На нём — книга. Настоящая. Бумажная. С потертыми краями и одним особенно подозрительным углом, который явно кто-то пытался загрызть — и, судя по зубному почерку, это был не человек.
Я подошла ближе, втянула носом воздух. Пахло бумагой, временем и чуть-чуть валерьянкой — скорее всего, памятью, а не настоящим веществом. Я протянула лапу, чтобы коснуться страницы, но остановилась. Не из страха — из уважения.
Куня замер на пороге. Не ступал дальше. Просто стоял, как каменный страж, только с ушами и хвостом. Его взгляд был внимателен, как у кота, впервые увидевшего пылесос.
— Не иди дальше, — сказал он.
— Почему?
— Здесь пахнет... как в доме, где никто не живёт. Но кто-то есть.
Я не послушала.
Конечно, не потому что я упрямая. Я — любопытная. А это, как известно, разные вещи. Хотя и приводят к одним и тем же последствиям — особенно если в доме есть шкафы, за которыми прячутся тайны.
Я шагнула вперёд.
Под лапами — пол, устланный тряпками, которые когда-то, возможно, были одеялами, а ещё раньше — гордостью дивана. Сейчас это были просто клочья: сплющенные, выцветшие, пропитанные временем. Они лежали, как молчаливые свидетели событий, что никто не записал. Или... никто не решился.
Рядом валялась подушка. Порванная. Внутренности её выбивались наружу, как секреты, слишком долго скрывавшиеся под оболочкой приличия. Перо торчало вбок, изогнувшись, как усы после драки. На ней был отчётливый след когтей. Не свежий — но острый. В нём чувствовалась не просто ярость. Тоска. Привычка. Домашняя рутина дикого зверя.
И — когтевая доска. Старая. Деревянная. Потрескавшаяся, как память. На ней — выжженный, до боли знакомый логотип: NUODE PET.
И тут меня пронзило. Не в переносном смысле — я буквально вздрогнула, как будто кто-то тихо, но решительно, провёл когтем между лопатками.
Это было… моё.
Нет, не буквально. Не физически. Но это ощущение было таким ясным, таким вызывающе правдивым, что я едва не мяукнула от растерянности. Каждый волокон дерева отзывался мне. Каждая царапина — казалась знакомой. Каждая заноза — как забытая мысль.
Но это невозможно.
Эта когтеточка была древнее нас. Старше Петровича, который всегда ведёт себя так, будто лично охранял Эрмитаж. Старше женщины с телефоном и мужчины с забытым кофе, которые жили здесь, как будто были главными. Ха. Старше даже самого запаха дома, если у запахов вообще есть возраст.
Это было место, где кто-то точил когти — и мысли. Где оставляли след не только на дереве, но и на воздухе. И, почему-то, этот след напоминал меня.
— Кто здесь жил? — спросила я.
Из темноты зашуршало. Петрович появился из тени. Не прыгнул. Не подошёл. Возник. Как призрак.
— Ты увидела, — сказал он.
— Что?
— След.
— Чей?
— Не чей. Чего. Истории. Она оставляет царапины на стенах. Пятна на плитке. Осколки запахов. Это её слой. Один из.
Я села.
— Петрович...
— Да?
— А если я не хочу быть автором?
Он вздохнул. Долго. Тяжело. Усталый, как библиотекарь в день инвентаризации.
— Тогда ты будешь персонажем. А персонажи — редко доживают до последней страницы.
...
*День двенадцатый. Я чувствую пол. Под ним — голоса. Не громкие. Но знакомые.*
*Я пишу, чтобы помнить. Я боюсь, но иду. Потому что страх — это ориентир. Главное — не останавливаться.*
...
Последние часы перед рассветом — это не просто тьма перед светом. Это когда мир выдыхается, но не сдаётся. Когда стены замирают, будто притворяются спящими. И только ты — один на один с тем, что притаилось внутри.
Мозг устал.
Мысли путались в усах.
А вот страх...
Он, как истинный охотник, только начинал разворачиваться.
Он не рычал. Он мурлыкал. Тихо. Маслянисто. Он садился рядом, укладывался хвостом к тебе, согревал лапы о твой бок и шептал в ухо:
— Дальше не иди. Здесь — достаточно. Ты уже увидела всё, что могла.
Но я пошла. Потому что если ты остановился, когда страшно — ты просто стал тапком в истории. А я не тапок. И не подушка.
Мы с Куней нашли вторую дверь. Не ту, что ждала. А ту, что пряталась. Она была узкая, как щель между плитами. Щель между мирами. Настолько узкая, что даже наш внутренний критик не пролез бы без втягивания живота.
Мы пролезли. Молча. Лишь воздух слегка шевелился, будто пытался нас удержать за хвосты.
Внутри стоял ящик. Старый. Он пах... деревом и одиночеством. Точно так же, как пахнет старое пианино на заброшенном вокзале, где никто не играл уже десять лет, но где каждая клавиша до сих пор знает своё имя.
Я потянулась лапой. Осторожно. Почти нежно. И ящик... зашевелился. Не скрипнул. Не открылся. Он вздохнул. Как будто прожил слишком долго и был уставшим свидетелем чего-то, что мы ещё даже не начали понимать.
Мы замерли. Куня — с хвостом, напряжённым как струна. Я — с замиранием в груди, которое даже валерьянка бы не смогла успокоить.
И тут сверху посыпалась пыль. Как будто кто-то встряхнул старое воспоминание с полки. И вместе с пылью — что-то упало. Маленькое. Мягкое. Почти невесомое. Оно приземлилось рядом, не издав ни звука, но разрезав тишину, как коготь — ткань.
Я подошла ближе.
Это был клок меха. Сливочно-серый. Не пыльный, не выцветший. Он был... свежий. Он пах мятой и временем. И, возможно, кем-то, кто всё ещё здесь. Не наш. Не Лисы. Другой.
Я посмотрела на него. Не просто как на шерсть. Как на знак. На отклик. На эхо лап. На призрачный привет от того, кто остался между.
Я аккуратно, с уважением, взяла этот клок — и положила его в карман воспоминаний.
Тот самый, что под левой лопаткой. Где хранятся не мысли, а предчувствия.
А потом вышла. Потому что иногда важнее не остаться — а уйти, запомнив.
...
— Ты взяла? — спросил Петрович, когда мы вернулись.
Я кивнула.
— Тогда иди и запиши. Пока чувства не выветрились.
Я села в кладовке. Взяла карандаш. Записала:
*День тринадцатый. Шерсть хранит информацию лучше бумаги. Я видела память. Я поняла: не всё, что осталось, ушло. Иногда оно просто ждёт, когда кто-то откроет ящик.*
*Я открыла. Теперь — моя очередь рассказывать.*
...
За окном зашевелилось утро. А внутри — началась история. Не в прошлом. В настоящем. Потому что теперь я знала: я не просто рассказываю. Я — продолжение.
И мне страшно. Но я — иду.
...
Утро. Кухня пахнет поджаренным хлебом и недосказанностью. Женщина что-то мурлычет, но слова не складываются в смысл. Мужчина листает ленту в телефоне, но не смотрит в неё. Мир снова делает вид, что всё нормально.
Мы с Куней молчим.
Он сидит на холодильнике. Я — у окна. Между нами воздух. Густой. Тёплый. Нас разделяет не расстояние, а знание.
Петрович появляется позже обычного. Он приносит с собой свёрток. Свёрток бумаги. Старой. Желтоватой. Сверху — метка. Пять когтей. Один чуть короче. Женский почерк.
— Что это? — спрашиваю я.
— Письмо, — отвечает он. — Тебе.
Я разворачиваю. Внутри — строки. Кривые. Но чёткие:
«Если ты читаешь это — значит, ты слышала. Не бойся. Мы все слышали. Но не все записали. Я осталась — потому что не могла иначе. Если ты уйдёшь — тебя простят. Если останешься — ты узнаешь больше, чем хочешь знать. Я оставила след. Ты найдёшь его. Он будет там, где дом говорит вслух. Л.»
Я перечитала трижды. Письмо Лисы. Она знала. Она прошла этот путь. Я не одна.
— Что значит “дом говорит вслух”? — шепчу.
Петрович не отвечает. Но его глаза становятся другими. Он видит не меня. Он видит... память.
...
*День четырнадцатый. Голоса стихают. Но это — не конец. Это — затишье. Перед тем, как заговорит сам дом.*
*Я, Нюша. Я слышу. Я записываю. Я жду.*
*И когда он заговорит — я буду готова.*
...
*Комментарий от автора-хроникёра с хвостом:*
И если ты, читатель, дошёл до этого момента, знай: каждая метка на стене, каждый шерстяной клубок под батареей, каждая впившаяся коготком строчка — это не просто стиль. Это — след.
След тех, кто идёт по ковру памяти, оставляя за собой дорожку из мыслей, запахов и ворса.
А история, как известно, всегда продолжается. Особенно — если в неё вплелись коты.
🐾 Если статья тебе понравилась – ставь лайк и подписывайся, впереди ещё много секретов кошачьего мира! 😼
📲 Подписывайтесь на нас в ВКонтакте.
Если вы любите наш Дзен — вам обязательно стоит заглянуть в ВК.
Мы делаем это для вас.
Пушисто. Стильно. Без кожаных.