Очень давно порывался послушать записи Промышленной Архитектуры, будучи сагитирован и известными летовскими строчками про то, как «музыкант Селиванов удавился шарфом», и местом Селиванова в истории сибирского рока – в частности, Калинова Моста и Гражданской Обороны. Имел смутное представление об этом человеке по песне “Birds of Paradise”, вошедшей в один из «Коммунизмов», и по песне «Разбитая жизнь», известной в основном в исполнении Путти. Думал: ну – наверное, там что-то похожее, плюс минус какой-то пост-панк – в общем, можно составить предварительную картину…
Как же я ошибался.
То, что открывается слушателю на концертнике под названием “Live Architecture”, не имеет аналогов ни в остальной («внеархитектурной») деятельности Селиванова, ни в остальном роке.
То есть вся эта музыка потерпевших поражение людей, именуемая пост-панком и около него, может быть обозначена словами вроде «грусть», «депрессия», «уныние», «отчаяние» - ступенями в сторону тотального жизненного поражения и самоубийства.
Так вот – Промышленная Архитектура совершенно не об этом. Она за пределами отчаяния и самоубийства. Это не Яна Дягилева, не Владимир Белканов и не Ян Кёртис – нет, это дальше в ту сторону, за ту границу, из-за которой не возвращаются. Если говорить коротко, это песни мертвеца.
Причём Селиванов не звучит по-кёртисовски уныло и монотонно – он весьма агрессивен и энергичен. Он точно знает, зачем он написал песни и вышел на сцену, но – этого нельзя понять слушателю, не находящемуся в таком же состоянии. Это человек, побывавший в эпицентре ядерного взрыва; человек, не просто переживающий персональный ад и вопиющий о помощи, но – человек, отчаявшийся из этого ада выбраться. Он рвётся, что-то доносит, что-то констатирует, но – это не имеет никакой житейской перспективы ни на том, ни на этом свете.
В книге Юлии Вознесенской «Посмертные приключения» есть некое описание ада и путешествия главной героини по нему. Если коротко выразить одну из мыслей – даже в аду есть куда идти, и даже там нельзя отчаиваться. Однако там есть и души, которые разуверились в дальнейшей борьбе и предпочли уйти в забвение, навсегда вмёрзнув в лёд некоего Озера отчаяния:
«Ближе всех ко мне ничком лежала молодая женщина; ее рыжие крашеные волосы были откинуты на спину, виднелось белое ухо с большой пластмассовой серьгой и часть пухлой, грубо нарумяненной щеки.
Я нагнулась и тронула ее за плечо, и, к моему удивлению, она повернула голову и посмотрела на меня одним глазом, вокруг которого расплылись тушь и зеленые тени.
— Тебе что, места не хватает?.. — спросила она тихим сиплым голосом. Я увидела, что шея у нее неестественно вытянута, а на шее видна глубокая синяя борозда, — след от веревки? Я попыталась ее поднять, но тут же поняла, что это невозможно: вся нижняя часть ее тела превратилась в лед и сплавилась в одно целое со льдом озера.
— Не тронь меня, уйди… Отойди подальше и ложись. Места всем хватит. Ложись и ни о чем не думай. Здесь конец всему. Ложись…
Я оставила ее лежать и пошла дальше, разглядывая вмерзшие в лед фигуры. Чем дальше я отходила от берега, тем больше встречала полностью превратившихся в лед людей. Но некоторые еще были способны разговаривать. Они открывали глаза, медленно поворачивали головы и следили за мной.
Вокруг шелестели их слабые голоса:
— Не ходи тут, не тревожь нас… Ложись и спи… Оставайся с нами… Все кончено… Только здесь желанный покой… Некуда больше идти…»
В довершение всего по озеру ползали два громадных чёрных слизня, впитывавших эти души в себя.
Так вот, Селиванов с его Архитектурой выглядит именно таким смертельно усталым обитателем этого озера – либо в ожидании чёрного слизня, либо уже поглощённым им. Что характерно, об этом не говорят напрямую тексты (в них есть некая картина и борьбы, и иронии, и обличения), на это напрямую не настраивает музыка, но – в итоге всё пропитано именно этим духом.
Музыка вообще с трудом поддаётся описанию и классификации. Она не какофонична и вроде бы выстроена в более-менее логичную картину. Музыканты неплохо владеют инструментами и сыгранны. Однако музыка решительно не даёт ни за что зацепиться – ни за мелодию, ни за рифф, ни за какой-либо ход. Вокалист имеет и слух, и голос, но поёт так, чтобы слушатель ни в коем случае не увлёкся песней. В итоге всё как будто на месте, но воспринимается очень тяжело. Группа с каждой песней начинает строить в голове слушателя здание, которое сама же в скорости рушит.
Ценность этого материала, помимо исторической… Это действительно явление – я не могу назвать никого, кто мог бы войти в это состояние и в нём ещё и творить. Не то что спонтанно и в стол, а – усердно и планомерно (сами понимаете, от творческого импульса до создания альбома и спаянной концертной группы с программой – очень большой путь). Ни пост-панки, ни готы, ни металлисты сатанинских жанров, ни какие-то нарочитые некрофилы вроде Заева или Рыбьякова этого не делали. Везде, даже у самого депрессивного и чёрного автора есть или отчаянная попытка зацепиться за жизнь и спастись, или крик о помощи, или попытка поменять мир, или стёб, или театр, или беснование, но – нет этой натуральной пугающей нежити. Вся фольклорная нежить (вампиры, зомби, оборотни и т.п.) исполнена деструктивной энергии и находится в поисках жертвы – здесь нет и этого, потому что для потерпевшего поражение это лишено смысла.
Немудрено, что эта музыка не находила большого отклика в массах. И дело тут не столько в её сложности и немелодичности. Жизнь отторгает нежить. И фраза, завершающая концерт (что-то вроде «надеюсь, всем, кто остался в зале, группа понравилась»), подтверждает это отталкивающее действие селивановских песен.
Осмысливая эту музыку, находишь ответы на некоторые вопросы, связанные с Селивановым и его трагической судьбой. Совершенно неудивительны это «дело в конце коридора» и столь короткая история группы. Тут уже удивляешься не тому, что Дмитрий так закончил, а тому, что он так долго смог находиться в этом мире, не будучи, например, по нелепой (вроде бы) случайности сбитым машиной или убитым бандитами. Он не сводил счёты с жизнью – он её давно уже потерял.