Когда я соглашалась стать суррогатной матерью для своей сестры, мне казалось — я совершаю подвиг и дарю надежду. Света всегда была маминой любимицей: хрупкая, утончённая, с большими глазами, полными света и легкой печали. Её жизнь казалась безупречной — как на открытках. А я… я была «надёжной», простой, той, у кого «всё в порядке». Та, кто всегда остаётся в тени.
— Всего девять месяцев, — говорила Света, осторожно гладя меня по руке, — а потом всё изменится. Я буду мамой, а ты… будешь жить своей жизнью.
Я поверила. Потому что мы — семья. Потому что жалко. Потому что если не я, то кто?
Роды прошли не то чтобы гладко, но без катастроф. Ребёнок родился здоровый, мальчик. Пальчики крошечные, ноготки прозрачные. Я первый раз увидела его — и сразу поняла: мой.
Света пришла с букетом цветов, но в её глазах мелькнула не радость, а что-то странное, холодное.
— Он совсем не похож на Лёшу, — сказала она, скривив губы. — Такой маленький, слишком тихий. Я не чувствую ничего.
Я смотрела на малыша, который тихо дремал в кроватке, и пыталась понять, как можно не чувствовать эту жизнь, которую мы создали вместе.
— Он только что родился, — мягко сказала я. — Дай ему время.
— Нет, — ответила Света с отчаянием, — я не могу. Это не мой ребёнок. Понимаешь?
Я не поняла. Света забрала сына, я вернулась домой. В груди — молоко, в душе — пустота.
Через две недели она позвонила.
— Он всё время плачет. Я не сплю. Я не справляюсь. Он как будто чужой.
Я приехала. Дом — полон тишины. Света сидела на диване с видом женщины, которую насильно поселили в коммуналке с тараканами.
— Я больше не могу. Он не мой.
— Что ты несёшь? — Я посмотрела на сына. Он спал, чуть поджав подбородок. — Он ребёнок. Твой сын.
— Нет. Он твой. Он тебя узнал. Он сразу успокоился, когда ты вошла. Я не могу притворяться. Ты сильная, ты справишься.
И ушла. Просто ушла. В новых кроссовках и с телефоном в руках. Даже не оглянулась.
После того, как Света ушла, дом стал для меня одновременно убежищем и тюрьмой. Я просыпалась ночью от детского плача и уже не чувствовала усталости — только тихую решимость. Этот ребёнок — мой, и я должна выстоять.
Мама приходила нечасто, но каждый раз с укором:
— Ты могла хотя бы позвонить, сообщить, как дела. Ты ведь не одна.
Я отводила глаза, в душе разбитая. Мы обе знали — мама не могла понять. Света всегда была у неё на первом плане, и её беззаботная жизнь казалась маме идеальной. Моя же борьба — лишняя, непонятная.
Однажды, когда малыш впервые упал и заплакал, я почувствовала себя совсем беспомощной. Мама подошла, взяла ребёнка на руки и сказала тихо:
— Он такой маленький и хрупкий… Как ты справляешься?
— Я учусь, — ответила я. — Каждый день. Для него.
Мама посмотрела на меня с новой теплотой, но в её глазах осталась тревога.
Время шло, и мальчик рос, раскрываясь как маленькое чудо. Он учился ходить, говорить, смеяться. Его первые шаги были как взлёт, а слова — словно музыка для моих ушей.
Света иногда звонила, но разговоры были натянутыми, короткими. Она говорила о своей жизни, о новых увлечениях, о путешествиях, но никогда не спрашивала о сыне. Мне становилось всё больнее.
Однажды я решилась позвонить ей:
— Свет, как ты?
— Хорошо, — ответила она без энтузиазма. — А у тебя?
— У нас всё хорошо. Он уже говорит «мама».
В её голосе зазвучала какая-то непривычная тишина.
— Я рада за вас, — сказала она тихо и быстро повесила трубку.
Прошёл ещё год. Мой сын впервые нарисовал себя и меня рядом, и я поняла: он уже знает, кто я для него. Это было важнее любых слов.
Мама, увидев рисунок, улыбнулась:
— Ты сделала чудо. Ты стала для него настоящей мамой.
И я впервые почувствовала, что моя семья — не та, которая дана по крови, а та, что создана любовью.
А Света? Она всё ещё выкладывала свои фото с пальмами и йогами, продолжая повторять: «Я — не мать. Я — женщина». Но я знала — настоящая сила женщины — в том, чтобы быть рядом, когда нужен ребёнок.
Я родила для неё, но оставила ребёнка себе. И это — мой самый большой подвиг.