Найти в Дзене
Космические фланеры

«„А ты, моя любовь?“: Как Георгий Иванов превратил стихи в лёд»

Настанут холода,
Осыпятся листы —
И будет льдом — вода.
Любовь моя, а ты? И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег…
А ты, любовь моя? Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной —
А ты, моя любовь? (Иванов Г.Е)
Следуя заветам Головина Е.В., попробуем спастись от холода — во льдах, пожалуй, самой северной точки на карте русской поэзии — в ледяном замке Георгия Иванова. Его поэзия — не раскат грома, как у Блока, и не буря страстей, как у Есенина. Это скорее тонкая изморозь одиночества: красивая, прозрачная — и смертельно холодная. Стихотворение «Настанут холода» устроено просто, почти наивно: три раза лирический герой задаёт один и тот же вопрос. Перед нами как будто пейзажная миниатюра — осень, зима, весна. Но за сменой времён года прячется куда более драматичный процесс: исчезновение чувства. Каждое четверостишие — это этап утраты любви, растворения её в воздухе, как пара на морозе. Именно потому вопрос «А ты, моя любовь?» звучит всё тише — и всё безна

Настанут холода,
Осыпятся листы —
И будет льдом — вода.
Любовь моя, а ты?

И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег…
А ты, любовь моя?

Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной —
А ты, моя любовь?

(Иванов Г.Е)

Следуя заветам Головина Е.В., попробуем спастись от холода — во льдах, пожалуй, самой северной точки на карте русской поэзии — в ледяном замке Георгия Иванова. Его поэзия — не раскат грома, как у Блока, и не буря страстей, как у Есенина. Это скорее тонкая изморозь одиночества: красивая, прозрачная — и смертельно холодная.

Стихотворение «Настанут холода» устроено просто, почти наивно: три раза лирический герой задаёт один и тот же вопрос. Перед нами как будто пейзажная миниатюра — осень, зима, весна. Но за сменой времён года прячется куда более драматичный процесс: исчезновение чувства. Каждое четверостишие — это этап утраты любви, растворения её в воздухе, как пара на морозе.

Именно потому вопрос «А ты, моя любовь?» звучит всё тише — и всё безнадёжнее. На первый взгляд это будто обращение к возлюбленной, письмо, написанное в надежде. Но чем дальше — тем яснее: этот вопрос не только не получает ответа, он будто бы и не предполагает его. Он задан не для того, чтобы быть услышанным. Это инстинкт — звать, даже когда звать уже некого.

Об этом говорит и почти незаметный приём, на котором держится вся композиция: позиция слова «любовь» в последней строке каждого катрена. Вначале — «любовь моя», потом — «а ты, любовь моя?», а потом снова, будто на автомате — «а ты, моя любовь?», но уже без силы. Эта перестановка — простая, почти незаметная — становится символом утраты близости, охлаждения, замены живого чувства на риторический призрак. Весна пришла — но вместе с ней не вернулась любовь. Только свет и зной. Пустота — и привычка называть её чувствами.

Именно в этом — подлинная трагедия. Весна здесь не обещание нового, а финальный аккорд в длинной пьесе про исчезновение. Как сцена, в которой свет включили, но на сцене уже никого нет.

Георгий Иванов — поэт хрупкой тишины, в которой звучат самые тяжёлые вопросы. И, может быть, самые настоящие из них — те, на которые никто и не должен отвечать.