оглавление канала, часть 1-я
Уже на закате они остановились в небольшом распадке между двух больших холмов, где из-под камня пробивался небольшой говорливый родничок. Несколько метров он тек, журча по мелким камням, а потом прятался в густой траве. До места оставалось совсем немного, не больше семи километров, но вставать на ночевку возле пещеры ни у кого желания не возникло. Сергей с Глебом развьючили лошадей и занялись костром, а Ёшка, свистнув Шалому, куда-то исчез вместе с псом. На вопросительные взгляды товарищей он сказал, что хочет «осмотреться». Ивашов посмотрел в след охотнику и пробурчал:
- Странный он какой-то… Я еще в прошлый раз это заметил…
Глеб усмехнулся:
- Может и так… Но Варна говорила, что он из нас самый чистый, не заклеенный нашей «цивилизацией», а потому очень надежный. И я склонен ей верить в этом. Душа у него чистая, незамутненная никакими предрассудками и нашими «правилами приличия». Правду-матку в глаза режет и живет по дедовским законам с чистыми помыслами. Если бы все люди были такими «странными», то жизнь у нас была бы совсем другой. Предательство мы бы называли предательством, подлость — подлостью, а не дурацкими новомодными словечками, вроде «толерантности». И бабуля моя его уважает сильно. А глаз у моей бабули — алмаз. Кстати, - закончил он со слабой улыбкой, - она мне сегодня утром сказала, чтобы мы тебя обязательно с собой взяли.
Сергей удивленно вскинул свои белесые брови.
- Как это, «сегодня утром»? А откуда она… - на половине фразы он замолк и только головой в недоумении покачал. А потом заговорил тихо и доверительно: - Знаешь… Я после… Ну, после прошлогодних наших приключений стал смотреть на жизнь совсем по-другому. Словно раньше смотрел на мир через закопченное стеклышко, ну, такое, какое мы в детстве мастерили, чтобы поглядеть на солнечное затмение. А сейчас… Словно сквозь чистое промытое стекло смотрю. И все явственнее вижу. Краски вокруг ярче, что ли, стали, и люди тоже. Только, ты же знаешь, при нашей работе с такими взглядами тяжелехонько приходится. И уже, вроде как, не готов сказать, что лучше: или так все видеть, или через муть смотреть. Ну, это как из серии «меньше знаешь, крепче спишь». И спишь потом спокойно, и миришься с несправедливостью, словно так и должно быть. А теперь… Ну, в общем, ты меня понимаешь… Вам-то тут с этим проще… Природа, тайга, зверье… Все, как и тысячу лет назад. А я там, словно в гадюшнике каком. – Он махнул рукой: - Да чего уж там! И на себя ведь другими глазами смотреть стал, на свои поступки и на свою жизнь. И поверь, жить от этого легче не стало. Не зря говорят, что самая тяжелая работа – это работа над собой. – И, грустно улыбнувшись, он закончил: - Вот так-то, друг…
Глеб слушал Ивашова, а в глазах у него, словно в глубоком синем омуте, затаилась тоска, перемешанная с болью, с которой у него никак не получалось бороться. И принять – не получалось. Ивашов настроение друга понял безо всяких слов и объяснений. Бросив очередную охапку хвороста на землю возле уже готового кострища, подошел к Глебу и, положив ему руку на плечо, проговорил виновато:
- Прости, друг… Не хотел я твои раны бередить. Но вот пришли в тайгу, и на меня опять нахлынуло. Вспомнил, как мы… - Увидев, как губы Глеба сжались, чертыхнулся, покачав головой: - Да что ты будешь делать?! Вечно я со своим языком!!! Прости… Не хотел, видит Бог, не хотел… - А потом, чуть тише добавил: - Но ведь ничего уже не поделать. Надо как-то учиться жить с этим…
Глеб кивнул головой и коротко эхом повторил:
- …Надо… - Увидев виноватое выражение на лице Ивашова, с горькой усмешкой проговорил: - Да брось, Никитич… Не бери в голову. Я переживу. Если за последние месяцы умом не тронулся, значит, уже и не тронусь. Но, знаешь, - проговорил он доверительно: - Я ведь до конца так и не поверил, что это навсегда. Ну, что Варна больше не вернется. Не верю, и все тут! И жду… Все время жду… - Он махнул рукой. – Ладно, давай об этом больше не будем. Меня сейчас другое скребет. Не нравится мне вся эта ситуация с этой пещерой и с этим трупом тоже что-то нечисто. В тайге у нас тут чужих нет. Это только городским кажется, что в тайге концы прятать – делать нечего. А на самом деле тут все, как на ладони. И любого чужака здесь вычислить – штука несложная, коли знаешь как. Так вот… Отчего этот самый Михеич скончался? Не верю я, что сам мог… А, тогда, кто «помог»? В общем, с этим делом нужно как следует, досконально разобраться. Да и Ёшка… У него чутье, как у дикого зверя. И, коли уж он забеспокоился, значит, причина серьезная.
Ивашов глянул внимательно на друга, но ничего не сказал, только молча головой кивнул.
Ёшка вернулся уже когда ночь раскинула над тайгой звездный купол. Бросил к костру убитого рябчика и, усевшись, принялся его деловито ощипывать. На вопросительные взгляды своих спутников охотно пояснил:
- Шалый, шинора[1] такой, двух птичек словил. Мне и стрелять не пришлось, чтобы лес не баломошить. Одного я ему оставил, заслужил, а второго, вот, принес. Сейчас я его по-быстрому ощиплю, грязью замажу, да в угли. Знатное печево будет…
Пес, понимая, что речь идет о его заслугах, несколько раз мотнул своим серым хвостом-колечком и гордой поступью отошел чуть подальше от костра, туда, где была граница света и темноты. Улегся там на брюхо и, положив морду на вытянутые лапы, прикрыл глаза. Но по его едва шевелящимся настороженным ушам было понятно, что расслабленность его только кажущаяся. На самом деле он чутко прислушивался ко всем звукам и шорохам ночного леса.
Ивашов стал приставать к охотнику с вопросами:
- Куда ходил, что видел…?
Ёшка кинул быстрый взгляд на майора и недовольно пробурчал, не оставляя своей работы по ощипыванию птицы:
- Куда ходил – там уж меня нет… А видел… Много чего видел…
Майор выразительно глянул на Глеба, мол, сам теперь видишь, как с ним разговаривать. Глеб только подмигнул в ответ. Дескать, погоди, надо будет – разговорим. Ёшка, меж тем, закончив щипать небольшую птичку, кряхтя поднялся и пошел к роднику. Вернулся оттуда быстро и затолкал обмазанного глиной рябчика в угли. Потом уселся у костра и уставился задумчиво в огонь. Глеб налил из помятого походного котелка брусничного отвара и протянул вместе с парой пирожков охотнику.
- На, подкрепись, пока рябчик доспевает…
Ёшка угощение взял, пробормотав сдержанно:
- Благодарствую…
Когда пирожки были съедены, он сосредоточенно вытряхнул из бороды несколько залетевших туда крошек, запил все отваром из брусничного листа и, продолжая глядеть на огонь, проговорил сдержанно:
- Шарится кто-то по тайге…
Глеб удивленно вскинул одну бровь, ожидая пояснений, а Ивашов не утерпел и полез с вопросами:
- С чего ты взял? Встретил кого или голоса чьи услышал?
Ёшка с недоумением глянул на Ивашова и пробурчал себе под нос:
- Когда свинья на белку залает – дурак поумнеет… И добавил чуть громче: - Ты, Никитич, вроде мужик бывалый, а такую ерунду городишь!!! «Встретил», «голоса»… – Передразнил он Сергея. – Мне встречать никого не надо, чтобы понять, что бродит здесь кто-то!
Глеб, поняв, что их перепалка может затянуться, серьезно и строго проговорил:
- Ты, Ёшка, дурака валять завязывай. По каким признакам понял, что бродит? Следы увидел или еще что? – И, заметив, что охотник скорчил рожу, добавил сурово: - Кому говорю, заканчивай свой цирк! Это важно, сам понимать должен!
Ёшка вздохнул тяжело, но словам Глеба внял, дурачиться перестал и проговорил тихо и серьезно:
- Там тропа на косогоре едва заметная… Каменистая, потому следов на ней не видать, а вот по краям кусты ракитника густо так растут. И листья молодые только-только проклюнулись… - И хитро так посмотрел на обоих мужчин, слушавших его с напряженным вниманием.
Глеб сообразил первым. Задумчиво проговорил:
- Тот, кто поднимался по тропе, хватался за ветки ракитника и листья ободрал, так?
Ёшка расцвел улыбкой, показывая зубы с щербинкой.
- Вот за что я тебя, Василич, уважаю, так это за твою сообразительность…
Ивашов с сомнением глянул на радующегося охотника и недоверчиво спросил:
- Так, может, это уже давно было? Может, это твой труп там ходил…? – Он внезапно замолк, поняв, что сказал что-то не то, и в досаде плюнул: - Тьфу ты… Прости, Ёшка… Я имел в виду, что может, это тот, чей труп ты обнаружил, там и ходил? Как там его?
Глеб торопливо, пока между ними опять не началась глупая перепалка относительно того, чей «труп» там ходил, подсказал:
- Михеич…
Ивашов обрадованно продолжил:
- Вот, вот… Может, это там Михеич ходил, пока живой еще был? - Поймав на себе недоуменный взгляд обоих мужчин, несколько раздосадовано проговорил: - А что? Ведь может быть такое? А ты сразу делаешь далекоидущие выводы…
Ёшка, глядевший с некоторой растерянностью на Ивашова, посмотрел выразительно на Глеба, мол, ну, сам видишь, как с таким разговаривать. Глеб со вздохом пояснил:
- Если бы это ходил, как ты говоришь, Михеич, то листья уже бы завяли. А они наверняка свежесодранные, иначе Ёшка об этом бы и не упоминал. – И, глянув на охотника, спросил в подтверждение: - Верно говорю?
Ёшка радостно закивал, а Сергей обиженно надулся. Глеб принялся терпеливо объяснять:
- Никитич, ты не сердись… Но в тайге свои законы, и глаз тут надо иметь наметанный, привычный. Ты же все больше по городам, так что не удивительно, что такие мелкие детали не замечаешь. – И, уже обращаясь к охотнику: - Как думаешь, чужой или свой кто бродит?
Ёшка задумался.
- Трудно так вот сказать… Может, и свой кто. Только, гляди, что выходит… На боровую дичь охота уже закрыта, так? Да и, к слову сказать, глухариные тока отсель далече. Грибы-ягоды так далеко от жилья никто не собирает, да и не сезон сейчас. Вот и выходит, что добрым людям здесь делать нечего. То, что Михеич сюда забрел – дело понятное. Ему наши законы – не указ, и на запреты плевать. Он и беременную самку оленя подстрелит – с него станется. А вот кто еще тут гуляет и по какой такой надобности… Это разобраться надо. Так что, завтра ухо востро держите…
Глеб с Сергеем переглянулись между собой, и Ивашов негромко проговорил, словно продолжая недосказанную мысль охотника:
- … А если учесть близость этой пещеры, что б её…, то тут востро нужно держать не только ухо.
Ночью первым дежурить вызвался Глеб. Сна у него все равно не было ни в одном глазу. Мысли были тревожными и горькими. Близость пещеры навевала воспоминания о прошедших событиях и, конечно, о Варне. Это бередило душу и прогоняло сон. Лошади тихонько фыркали, привычные к таежным запахам. Шалый тоже был спокоен. Изредка он поднимался и убегал в темноту, видимо чуя каких-то мелких зверьков. Выучка у пса была отменная, понапрасну хозяина своим лаем не тревожил. Если кто и ходил по тайге, то от этого места довольно далеко. Правда, особого успокоения эта мысль не приносила. Каким-то непонятным, особым чутьем Глеб почти физически чувствовал приближение неведомой опасности, что тоже не служило поводом для спокойствия.
[1] Шинора – со старославянского проныра