Ветер выл, как раненый зверь.
Лодку швыряло по волнам, словно щепку, а тени апостолов метались по бортам, тонули во мраке.
Петр стиснул весло до боли в суставах — море было черным, бездонным, ненавидящим .
— Перестаньте бояться.
Голос пришел сквозь бурю.
Не громче шепота — и все же яснее медного колокола.
Они подняли глаза — и увидели.
Он шел.
По воде.
Не скользил, не парил — ступал, как по тверди, и пенные гребешки ложились у Его стоп, как покорные псы.
Луна вырвалась из туч, и тогда они разглядели — волны не расступались .
Они просто переставали быть волнами , едва касаясь подола Его одежды.
— Господи… если это Ты… — Петр не узнал собственного голоса.
— Иди.
И Петр шагнул за борт.
Первая ступень — в бездну.
Но под ногой — твердь.
Холодная, мокрая, и все же… реальная .
Вторая ступень.
Третья.
Он шел!
По воде!
По безумию!
Ветер захлебывался в его смехе.
— Я могу! Видишь, я—
И тогда увидел .
Не Его лицо. Не луну.
Настоящую глубину.
Бездну, зияющую под тонкой пленкой воды.
Тысячи тонн тьмы, готовые разверзнуться…
— Спаси! — только и успел крикнуть.
Ледяные пальцы сомкнулись на горле — и мир перевернулся.
Но тут — Рука.
Она врезалась в хаос, как молния в ночь, и вдруг…
Тишина.
Петр лежал на палубе, кашляя соленой водой. Над ним стоял Он — мокрый, смеющийся, с глазами, в которых уже горел рассвет .
— Маловерный… зачем ты усомнился?
А вокруг лодки волны стелились, как шелк, и даже ветер, притихший, лизал их одежды, будто прося прощения.