Если искать Эжену Делакруа (1798 – 1863) параллели среди старых мастеров, то, пожалуй, ближе всего он к полнокровному буйному Рубенсу, даром что жизнь прожил упорядоченную и весьма тихую. Только Рубенс, наделенный при этом романтическим пылом и, как того требует XIX век, все подвергающий анализу.
Порывистый и страстный в своей живописи, Делакруа при этом словно наблюдал за собственными порывами со стороны, проверял их теорией, испытывал на прочность. Романтик и противник академизма, он оказался гораздо интереснее и глубже тех, кто ограничивал себя «школой, местом или эпохой».
Всю жизнь он методично записывал свои мысли, и это глубокие размышления. Вот лишь некоторые из них:
«Творение, перед которым мы невольно восклицаем: «Как это прекрасно!» - это творение не может быть порождением простой традиции, его создает неизвестный избранный человек-гений, опрокидывающий нагромождение избитых и бесплодных доктрин. Гольбейн <…>, Рембрандт <…>, <…>немецкие и итальянские примитивы <…> - все они блещут красотой, которую современные школы ищут с линейкой в руке».
«Сотню раз говорил я себе, что живопись дает только намек, является лишь мостом между душой художника и душой зрителя. Холодная точность в передаче изображения – не искусство».
«Эскиз картины или незаконченный памятник, подобно руинам и вообще подобно всякому созданию человеческого воображения, которым не хватает некоторых частей, должен сильнее воздействовать на душу, так как воображение зрителя прибавляет кое-что от себя к тому впечатлению, которое вызывается незаконченным произведением».
Последнее справедливо сказать о работах самого Делакруа. Эскиз «Христос идет по воде и спасает Петра» впечатляет именно своей незаконченностью, пренебрежением к деталям. Фигура спасенного апостола почти не видна, она сливается с бушующим морем.
Такими же неоконченными, словно написанными лишь для себя, кажутся портреты Шопена и Паганини. Гениальный композитор и великий музыкант изображены не в блеске славы, и не в окружении поклонников. Делакруа важнее передать нервность и затаенную боль в лице Шопена, растворение Паганини в собственной музыке.
Почти не виден романтик Делакруа и в трогательном «Уголке мастерской». Из современников такой непритязательный сюжет годился скорее Домье и Милле, но и Делакруа сделал его своим.
С годами даже самые выигрышные для романтика сюжеты преподносились художником без романтического антуража, почти буднично, в отличие от более ранних и более знаменитых «Резни на Хиосе» и «Свободы, ведущей народ».
Во время одного из своих путешествий в алжирском порту Делакруа познакомился с торговцем, который позволил ему побывать в частном гареме своей семьи. Благодаря этой счастливой встрече «Алжирские женщины» получились не «лубочными» и выдуманными, как энгровские одалиски, а живыми. Это не воображаемый мир фантастического Востока, а реальный.
Последние годы Делакруа, всю жизнь предпочитавший уединение, общался лишь с узким кругом друзей. После смерти оказалось, что круг тех, кто испытал на себе его влияние, очень широк. При чем речь идет о людях, очень, казалось бы, далеких от романтизма. Размышления Делакруа оказали большое влияние на Ван Гога, тот делал копии с его полотен. В любви к автору «Алжирских женщин» сходились такие непохожие мастера, как Гоген и Сезанн. Творцы нового искусства увидели в нем то, что не всегда видели современники – свободу от «школы, места и эпохи».