Соловьиная пора наступала. Вера и Андрей как раз дом оформили в собственность. Отметили, конечно, не так выпили, как полюбились. Всю ночь считай друг от друга не отрывались, полудремывали вполглаза.
Да и то, поженились всего месяц как, а угла не было своего. Мыкались где не попадя.
Но уж теперь-то: утром вместе на работу. Андрей в школу, Вера в фельдшерский пункт. Рядом все. Вечером после работы ужин, чай. Когда- никогда и по сто граммов, и ночь опять. Так было хорошо и непривычно, без родителей, без преподов, и всех остальных, пытающихся опекать.
Только вдвоем. И май. И соловьи. Сидели вечером на скамейке возле дома, полуобнявшись, а птицы выделывали свое, журчали и тренькали.
Сосед выходил, тоже на лавочку свою возле калитки. Кивал. Сидел небритый, поддатый вечно, руки свесив между колен. Тоже, вроде, соловьёв слушал.
С соседом редко разговаривали. Он молчал, они молчали. Знали, что дядя Гриша, а дальше и не к чему вроде.
Неделя прошла. Соловьев не слышно стало, видно нашли подруг, сложилось все, для чего и петь-то теперь?
В пятницу Андрей взял беленькой, Вере винишка полегче, которое прошлый раз ей понравилось. Котлет нажарили, картошки. Посидели хорошо. И не только. " Ох, и неуемный ты, Андрюшка",- сказала Вера, но ласково сказала, от души.
Вышли. Сели на скамейку. Тихо, хорошо. И соловей вдруг, один. Трель не получалась у него. На самом нужном месте обрывалась. Замолкал. Сызнова начинал, нет, не шло.
Пытался повторять чужие трели, но не доводил их до конца, стихал на мгновение и начинал по другому, снова обрывая песню.
Пытался опять, но не было отклика. Не летел никто на песню его немудрящую. Все уже по гнездам сидели, яица несли. Готовились в вечно голодные рты птенцов мошкУ пихать, не зная продыху.
А он один, все петь пытался, бесталанный, безголосый. Все надеялся - откликнется кто?
Сосед вышел, пьяный больше обычного. Ружье в руках.
Андрей сам не заметил как Веру заслонил, хотя о плохом не думал.
- С. у. к. а! - сказал сосед, - с. у. к. а, ну что им надо еще? Ведь старается, все для нее. А она выбрала у кого голос богаче. С. у. к. а., завалю я его. Не будет у него счастья, я знаю.
- Подожди, дядя Гриша...
- В сторону! В сторону! Завалю, по любому.
И выстрелил по кустам.
После громового этого долго в ушах отдавало, но прошло вроде.
- Дядя Гриша, ты как?
Сидел сосед на лавке своей и медленные слезы текли по небритым щекам:
- Катерина, Катерина, эх...
А соловей, переждав войну, вновь завел неказистую свою трель.
И Андрей, и Вера почувствовали вдруг в соловьиной песне, неправильной, обрывочной, полной диссонансов, что-то настоящее, глубокое, без чего и жизни не бывает.
- Пойдем? - Андрей спросил.
- Пойдем, конечно,- Вера откликнулась,- а жалко его.
- Соловья?
- Дядю Гришу. Не понял ты ничего.
А солнце садилось уже. И из-за ближней посадки поднималась тихая четвертинка луны.
.