Иван Петрович швырнул чемодан так, что соседи снизу наверняка услышали. Черт с ними! Пусть знают - приехал живой человек, а не очередной полутруп на доживание. Хотя... взглянув в зеркало шкафа, он поморщился. Полутруп и есть. Серое лицо, мешки под глазами, рубашка висит как на вешалке. За три года после Лидочкиной смерти он похудел на двадцать килограммов. Не от горя - от безразличия. Зачем готовить, если никто не скажет "Вкусно, Ваня"? Зачем следить за собой, если некому нравиться?
Номер был типичным санаторным ужасом - две кровати со скрипучими панцирными сетками, тумбочка между ними, обои с розочками времен Брежнева. На подоконнике красовались засохшие фиалки в треснувших горшках. Кто-то пытался создать уют. Не получилось.
Иван Петрович распахнул окно и втянул морской воздух. Боже, когда он в последний раз дышал полной грудью? Не помнил. После похорон жизнь превратилась в серую рутину: дом-работа-дом. Еда из пакетов, телевизор для фона, разговоры с собой вместо живого общения.
"Папа, ты совсем загнешься в своей берлоге!" - кричала дочка Катя. "Поезжай в санаторий, познакомься с кем-нибудь наконец!"
Познакомься... В его-то годы. Ему шестьдесят восемь, кому он нужен? И кто нужен ему после сорока двух лет с Лидой?
За стеной кто-то включил телевизор на полную громкость. Голос диктора сообщал о курсе доллара. Иван Петрович хмыкнул. Вот уж чего его точно не волновало.
В коридоре загрохотал чемодан на колесиках. Женский голос ругался:
— Лифт не работает! В таких санаториях, за такие деньги!
Путевка действительно стоила как его полпенсии. Хорошо, что дети скинулись. Катя перевела деньги со словами: "Только не вздумай экономить на еде! И познакомься с кем-нибудь приличным!"
Приличным... Иван Петрович усмехнулся. А что, бывают неприличные бабушки? Те, что курят в подъездах и матерится, бьют соседей тапками?
Он разложил вещи в шкафу. Три рубашки, две пары брюк, легкий пиджак. Холостяцкий набор. Лида всегда собирала чемоданы - знала, что взять, как сложить, чтобы не помялось. А он даже носки забыл запасные.
На полке стояли граненые стаканы в подстаканниках. Совсем как в поездах его молодости. Помнил, как ехали с Лидой к её родителям в Тверь. Она заваривала чай прямо в стакане, он покупал в тамбуре пирожки с капустой. Строили планы: вот закончим институт, поженимся, детей заведем, дачу купим...
Всё сбылось. И всё закончилось в одночасье.
Столовая оглушила его грохотом посуды и гомоном голосов. Огромный зал с панорамными окнами, из которых было видно море. Пахло борщом и котлетами - запах детства, заводской столовой, где он познакомился с Лидой. Она тогда работала в бухгалтерии, носила строгие костюмы и очки в тонкой оправе. Он три недели не решался подойти...
— Борща будете? - окликнула его толстая повариха в засаленном фартуке.
— Да, конечно.
Впереди в очереди стояла женщина лет шестидесяти пяти. Седые волосы аккуратно уложены, светло-зеленая блузка, темные брюки. Одета просто, но со вкусом. Она брала только салат и хлеб.
— Не едите горячее? - спросил Иван Петрович, когда оказался рядом.
Женщина подняла глаза. Серые, внимательные, немного усталые.
— Врач запретил жирное, - ответила она негромким голосом. - А здешний борщ, судя по запаху, сплошное сало.
— Ну да, диеты... - он усмехнулся. - А я плевать хотел на всех врачей. В моем возрасте уже поздно себя беречь.
— Сколько вам лет?
— Шестьдесят восемь. А вам?
— Шестьдесят пять. И я как раз наоборот - начала себя беречь. Поняла, что если не я, то кто?
Интересная философия. Иван Петрович взял поднос с борщом и огляделся по сторонам.
— Не составите компанию? - кивнул он на свободный столик у окна. - А то как-то тоскливо одному сидеть в такой толпе.
— Конечно, - она слабо улыбнулась.
За столом они представились. Анна Сергеевна из Сергиева Посада, третий год подряд приезжает лечить суставы. Работала библиотекарем, на пенсии вяжет на заказ.
— А вы откуда? - спросила она.
— Петербург. Васильевский остров. Инженер на пенсии, хотя еще подрабатываю немного.
— Семья большая?
— Двое детей. Дочь здесь живет, сын в Москве. Внуки есть, но видимся редко. А жена... - он замялся. - Три года назад умерла.
— Простите, - Анна Сергеевна отложила вилку. - А у меня муж пять лет назад. Тоже внезапно. Инфаркт на работе.
— Тяжело?
— Сначала да. Потом привыкаешь. А вы как справляетесь?
Иван Петрович пожал плечами:
— Да никак. Работаю, домой прихожу - тишина. Телевизор включаю, но не слушаю. Просто чтобы голоса были.
— Понимаю. У меня радио целый день играет.
За соседним столом громко хохотала компания пенсионеров. Полная женщина в ярко-розовой кофте что-то взахлеб рассказывала, размахивая руками. Анна Сергеевна поморщилась.
— Завидую таким людям, - сказала она. - Могут веселиться в любой ситуации.
— А что, есть повод для веселья?
— Ну... мы же живы еще. Здоровы относительно. На море приехали.
— Это повод для веселья? - Иван Петрович скептически посмотрел на неё. - В нашем-то возрасте?
— А в каком? Вы думаете, после семидесяти вообще нужно в гроб ложиться?
— Не знаю. Иногда кажется, что я уже лежу.
Анна Сергеевна внимательно посмотрела на него:
— Вы знаете, что самое страшное в нашем возрасте?
— Болезни?
— Нет. Уверенность, что всё уже кончено. Что лучшие годы позади, а впереди только доживание.
— А разве не так?
— Не знаю, - она пожала плечами. - Но хочется верить, что нет.
После обеда они пошли в парк. Анна Сергеевна немного прихрамывала - артрит давал о себе знать. Сели на скамейку у фонтана.
— Красиво здесь, - сказала она.
— Да. Лида всегда мечтала на такое море попасть. Все откладывали, откладывали... А потом стало поздно.
— Ну вот вы и попали. От её имени тоже.
Странная мысль. Иван Петрович никогда так не думал.
— Дети есть? - спросил он.
— Трое. Все разъехались. Сын в Новосибирске, дочь в Екатеринбурге, младший в Америку уехал. Редко созваниваемся.
— А мои вообще считают, что я должен радоваться одиночеству. Мол, наконец-то свободен, делай что хочешь.
— И что, не радуетесь?
— А вы?
Анна Сергеевна задумалась:
— Знаете, первое время даже радовалась. Можно не готовить обед, если не хочется. Можно читать до утра. Можно смотреть любые фильмы... А потом поняла - свобода это хорошо, когда есть от чего освобождаться. А когда никого нет, это не свобода. Это пустота.
— Точно сказали.
Они помолчали. Фонтан журчал, где-то пели птицы. Хорошо было сидеть рядом с человеком, который понимает без лишних слов.
— А вы знаете, что самое странное? - вдруг сказал Иван Петрович.
— Что?
— Я сегодня первый раз за три года нормально поел. И первый раз с кем-то по-человечески поговорил.
— Неужели так плохо было?
— Хуже некуда. Утром встаю - тишина. На работу иду - тишина. Домой прихожу - тишина. Соседи здороваются из вежливости, в магазине "спасибо" скажут - и всё общение.
— А дети?
— Дети... - он махнул рукой. - Дочка раз в неделю заскочит, проверить, не помер ли. Поговорим о погоде, о внуках. Всё. Сын из Москвы звонит раз в месяц. "Как дела, папа? Всё нормально? Ну и хорошо".
— Тяжело.
— Да нет, привык уже. Даже не ожидал, что можно с кем-то так запросто разговаривать.
Анна Сергеевна улыбнулась:
— А я вот думала - наверное, разучилась уже общаться. В библиотеке хоть дети приходили, спрашивали что-то. А на пенсии... кот соседский - и тот больше внимания получает.
— У вас кот есть?
— Нет, я про соседского. Рыжий такой, пушистый. Иногда к нему в гости хожу, - она засмеялась. - Хозяйка удивляется: "Анна Сергеевна, что же вы так часто заходите?" А как объяснить, что с котом поговорить легче, чем с людьми?
Иван Петрович расхохотался:
— Да я дома с телевизором разговариваю! Ведущий что-то спросит, а я ему отвечаю. Один раз сосед услышал через стену, думал, что у меня гости.
— Серьезно?
— Честное слово! Он потом встретил в подъезде, говорит: "А я думал, вы кого-то принимали". Стыдно стало признаться, что с телевизором беседовал.
Они хохотали как дети. Давно Иван Петрович так не смеялся. Забыл уже, как это - когда кто-то понимает твои шутки.
Вечером в холле играл пианист. Молодой парень, студент музыкального училища. Иван Петрович сидел в кресле и слушал знакомые мелодии. "Лунная соната", "К Элизе"... Лида любила классику. Говорила, что только такая музыка лечит душу.
— Можно присесть? - услышал он знакомый голос.
Анна Сергеевна стояла рядом с креслом, в руках - небольшая сумочка.
— Конечно! - он поднялся, предложил ей место получше.
— Спасибо. Красиво играет.
— Да, талант. Жаль, молодежь сейчас другую музыку предпочитает.
— А вы что слушаете дома?
— Да ничего особенного. Пластинки остались Лидины - Утесов, Козлов, Магомаев... Иногда ставлю.
— У меня тоже коллекция есть. Муж джаз любил. Элла Фицджеральд, Дюк Эллингтон...
— Серьезно? А я думал, джаз только интеллигенция слушает.
— Михаил Иванович учителем работал. Историю преподавал. Говорил, что джаз - это музыка свободы.
Пианист заиграл "Мелодию" Глазунова. Несколько пожилых дам в первом ряду вытирали глаза платочками.
— Ностальгия, - тихо сказала Анна Сергеевна. - Самое сильное чувство в нашем возрасте.
— А что еще остается?
— Не знаю. Может, надежда?
— На что?
— На то, что не всё еще кончено. Что впереди может быть что-то хорошее.
Иван Петрович посмотрел на неё. В полумраке холла её лицо казалось моложе. Глаза блестели в отражении люстры.
— Анна Сергеевна, а можно вас кое о чем спросить?
— Конечно.
— Вы... ну, то есть... после смерти мужа у вас кто-нибудь был?
Она удивленно подняла брови:
— В каком смысле?
— Ну, мужчина какой-нибудь. Отношения.
— Боже мой, нет! - она даже покраснела. - А зачем?
— Не знаю. Просто интересно. А то дочка моя все время говорит: "Папа, найди себе женщину". Как будто это так просто.
— А вы пробовали?
— Да нет. Как-то не тянет. После Лиды все кажутся чужими.
— Понимаю. У меня тоже так.
Они замолчали. Музыка лилась по залу, убаюкивающая и грустная.
— А знаете что, - вдруг сказал Иван Петрович. - Может, мы зря так думаем?
— О чем?
— О том, что всё кончено. Может, действительно не всё?
Анна Сергеевна внимательно посмотрела на него:
— А что вы имеете в виду?
— Да ничего особенного. Просто... приятно с вами разговаривать. Давно такого не было.
— И мне приятно.
— Вот видите. Значит, не всё еще потеряно.
Пианист закончил играть и поклонился. Зал поаплодировал. Постояльцы начали расходиться по номерам.
— Пора спать, - сказала Анна Сергеевна.
— Да, завтра рано на процедуры.
Они поднялись и направились к лифту. В кабине было тесно, пахло чужими духами и лекарствами.
— Анна Сергеевна, - сказал Иван Петрович, когда лифт остановился на её этаже.
— Да?
— А что если... ну, то есть, не знаю, как сказать...
— Говорите прямо.
— А что если мы не будем расставаться после санатория?
Двери лифта начали закрываться. Анна Сергеевна быстро нажала кнопку.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что у меня в Петербурге большая квартира. Трехкомнатная. И дача есть хорошая. А вы здесь одна живете, на копеечную пенсию... Может, стоит подумать?
Она молчала, глядя на него широко раскрытыми глазами.
— Иван Петрович, но мы же знаем друг друга всего четыре дня...
— И что? В нашем возрасте каждый день на счету. Зачем тянуть?
— Но это же... это же серьезно...
— Именно поэтому и серьезно, что в нашем возрасте играть в любовь глупо. Мне с вами хорошо. А вам?
— Мне тоже, но...
— Никаких "но"! - он взял её за руку. - Подумайте до завтра. И помните - это может быть последний шанс для нас обоих.
Двери лифта закрылись, и Анна Сергеевна исчезла за ними. А Иван Петрович остался стоять в коридоре, сам не веря в то, что только что произошло.
Неужели он действительно предложил практически незнакомой женщине выйти за него замуж?
Через месяц после возвращения из санатория Анна Сергеевна стояла на перроне Московского вокзала с двумя чемоданами и сумкой, в которой лежали все её сбережения. Руки дрожали — то ли от волнения, то ли от утреннего холода. Поезд из Сергиева Посада прибыл точно по расписанию, а вот решимость куда-то испарилась.
"Господи, что я делаю?" — думала она, глядя на толпу встречающих. Бросила квартиру, в которой прожила тридцать лет, соседей, которые хоть изредка, но интересовались здоровьем, привычный уклад жизни. И всё ради человека, которого знала две недели.
— Анна Сергеевна! — услышала она знакомый голос.
Иван Петрович протискивался сквозь толпу с букетом хризантем в руках. На нём был новый костюм, ботинки начищены до блеска. Выглядел он торжественно и немного растерянно.
— Доехали хорошо? Не передумали? — спросил он, целуя её в щёку.
— Доехала. Не передумала, — ответила она и вдруг засмеялась. — Хотя минут пять назад чуть не села в обратный поезд.
— Слава богу, что не сели! А то я бы с ума сошёл.
Он взял её чемоданы, и они направились к выходу. В метро было шумно и тесно. Анна Сергеевна жалась к Ивану Петровичу, боясь потеряться в толпе. Сергиев Посад был тихим провинциальным городком, а здесь...
— Привыкнете, — сказал он, заметив её растерянность. — Питер хоть и большой, но уютный. Увидите.
Квартира на Васильевском острове оказалась действительно просторной. Три комнаты, большая кухня, высокие потолки с лепниной. Правда, мужской беспорядок бросался в глаза — на столе стояли немытые чашки, в углу валялись носки, на подоконнике увядали цветы.
— Извините за бардак, — смутился Иван Петрович. — Я пытался убираться, но у меня плохо получается.
— Ничего, наведём порядок, — улыбнулась Анна Сергеевна, оглядывая будущий дом.
На стенах висели фотографии — молодые Иван Петрович и Лида на фоне Петропавловской крепости, семейные снимки с детьми и внуками. В серванте стояла красивая посуда, которой явно давно не пользовались.
— А это ваша комната, — он открыл дверь в самую светлую комнату с окнами во двор. — Если, конечно, хотите жить отдельно...
— Пока хочу, — тихо сказала она. — Нужно привыкнуть друг к другу.
— Конечно, понимаю.
Первые дни прошли как в тумане. Анна Сергеевна обустраивала свою комнату, изучала питерские магазины, готовила обеды. Иван Петрович ходил на работу и возвращался с букетиками, конфетами, пирожными из кондитерской. Вёл себя как влюблённый юноша, что было одновременно трогательно и смешно.
— Знаете, — сказала она за ужином на четвёртый день, — а ведь мне нравится здесь жить.
— Правда? — обрадовался он.
— Правда. Давно не чувствовала себя нужной. Вы так радуетесь, когда я борщ варю или рубашку глажу...
— А я и забыл, что такое — прийти домой к горячему ужину. И чтобы кто-то спросил: "Как дела на работе?"
— А как дела на работе? — засмеялась она.
— Отлично! Коллеги удивляются — говорят, помолодел на десять лет.
Вечером они гуляли по Неве, как молодожёны. Иван Петрович показывал ей город, рассказывал истории. Анна Сергеевна слушала, затаив дыхание — такой красоты она не видела никогда.
— Иван Петрович, — сказала она, когда они стояли на Дворцовой площади.
— Что?
— А давайте поженимся.
Он удивлённо посмотрел на неё:
— Серьёзно?
— Серьёзно. Что мы тянем? Живём вместе, хорошо нам друг с другом. Давайте узаконим отношения.
— А дети? Может, сначала познакомимся с ними?
— Конечно, познакомимся. Но и без их разрешения можем в ЗАГС подать.
На следующий день Иван Петрович позвонил дочери.
— Катя, у меня новость, — сказал он, когда та сняла трубку.
— Какая новость, папа? Ты здоров?
— Здоров. Более того — счастлив. Хочу тебя с одним человеком познакомить.
— С каким человеком?
— С Анной Сергеевной. Мы в санатории познакомились, и она теперь у меня живёт.
Повисла долгая пауза.
— Папа, ты о чём? Какая женщина? У тебя что, роман?
— У меня серьёзные отношения. И я хочу, чтобы вы с ней познакомились.
— Господи... Папа, ты же понимаешь, что это выглядит странно? Мама умерла всего три года назад...
— Именно поэтому я не хочу больше тратить время. Катя, я приглашаю вас на ужин. В субботу.
— Но папа...
— Никаких "но". Либо приходите знакомиться, либо не приходите вовсе.
Он положил трубку и обернулся к Анне Сергеевне:
— Кажется, будет не просто.
— А вы как думали? Для детей мы соперники. Боятся, что отнимем у них наследство.
— Какое наследство? Квартира да дача. Подумаешь, богатство.
— Для них это богатство. И они не хотят ни с кем делиться.
В субботу к шести вечера пришли Екатерина с мужем Игорем. Дочь Ивана Петровича была женщиной лет сорока, строгой и подтянутой. Муж — тихий интеллигентный мужчина в очках. Оба смотрели на Анну Сергеевну с плохо скрываемой подозрительностью.
— Очень приятно познакомиться, — натянуто улыбнулась Екатерина. — Папа много о вас рассказывал.
— И мне приятно, — ответила Анна Сергеевна. — Иван Петрович очень гордится вами.
Ужин прошёл в напряжённой атмосфере. Екатерина задавала вопросы так, словно проводила допрос: где работала, сколько детей, какая пенсия, где жила раньше. Анна Сергеевна отвечала спокойно, но чувствовала растущую враждебность.
— А скажите, Анна Сергеевна, — наконец не выдержала Екатерина, — вас не смущает разница в материальном положении?
— Катя! — возмутился Иван Петрович.
— Нет, папа, давай выясним всё сразу. У неё маленькая пенсия, однокомнатная квартира в провинции. А у тебя собственность в Питере, дача, сбережения...
— И что вы хотите этим сказать? — тихо спросила Анна Сергеевна.
— Да ничего особенного. Просто интересно, что привлекло вас в моём отце — его обаяние или его недвижимость?
Повисла гробовая тишина. Игорь покраснел и уставился в тарелку. Иван Петрович побелел от ярости.
— Извините, — встала Анна Сергеевна, — но я не могу больше это слушать.
Она вышла из комнаты. Иван Петрович догнал её в прихожей.
— Анна Сергеевна, простите их. Они не знают, что говорят.
— Они прекрасно знают, — спокойно ответила она. — И они правы в одном — я действительно бедная провинциальная вдова. Может, мне стоит уехать?
— Даже не думай! — он обнял её. — Они мои дети, но ты — моя жизнь.
Из комнаты донёсся грохот упавшего стула и голос Екатерины:
— Папа, ты что, совсем рехнулся? Она же тебя обманывает!
Иван Петрович вернулся в комнату. Лицо у него было каменным.
— Екатерина, я последний раз повторяю — Анна Сергеевна будет моей женой. И если вы не можете с этим смириться, не приходите больше в этот дом.
— Папа, одумайся! — взмолилась дочь. — Ты же не знаешь эту женщину! Что, если она авантюристка?
— Тогда я счастливо обманусь, — холодно ответил он. — А теперь прошу вас покинуть мою квартиру.
Екатерина встала, дрожа от ярости:
— Хорошо, папа. Но когда эта... особа покажет своё настоящее лицо, не приходи к нам плакаться.
— Не приду.
Они ушли, хлопнув дверью. Иван Петрович вернулся к Анне Сергеевне, которая сидела на кухне и плакала.
— Не расстраивайся, — сказал он, гладя её по волосам. — Они привыкнут.
— Не привыкнут. И они правы — я действительно ищу лучшей жизни.
— И что в этом плохого? Я тоже ищу лучшей жизни. Мы нашли её друг в друге.
На следующий день он позвонил сыну Алексею в Москву. Разговор был ещё короче и жёстче.
— Пап, ты что, спятил? — орал Алексей в трубку. — Катька мне всё рассказала! Какая-то бабка из провинции к тебе въехала!
— Алексей, следи за языком.
— Да что ты! Она же тебя разводит! Небось уже в документы на квартиру заглядывает!
— Алексей, либо ты извиняешься и приезжаешь знакомиться с Анной Сергеевной, либо мы больше не разговариваем.
— Да пошёл ты! — гаркнул сын и бросил трубку.
Иван Петрович медленно положил трубку и посмотрел на Анну Сергеевну:
— Ну вот. Теперь я официально лишился детей.
— Иван Петрович, может, правда не стоит? Может, я уеду, а вы помиритесь с ними?
— Анна Сергеевна, — он взял её за руки, — я сорок лет жил для детей. Работал, копил деньги, покупал им квартиры, помогал с внуками. А сейчас хочу пожить для себя. И для тебя.
— Но они же твои дети...
— Мои дети — взрослые эгоисты. Которые вспоминают об отце только когда им что-то нужно.
Через неделю они подали заявление в ЗАГС. Анна Сергеевна надела своё лучшее платье — синее с белым воротничком, Иван Петрович — новый костюм. В ЗАГСе их принял молодой служащий, который с трудом скрывал удивление возрастом жениха и невесты.
— Документы есть? Свидетели будут?
— Документы есть. А свидетели... — Иван Петрович задумался. — А нам обязательно свидетели?
— Не обязательно, но желательно.
— Тогда обойдёмся без них.
Расписались они через месяц, в будний день, без гостей и торжеств. После ЗАГСа зашли в кафе, выпили по бокалу шампанского.
— Ну вот, теперь вы официально моя жена, — сказал Иван Петрович.
— А вы — мой муж, — улыбнулась Анна Сергеевна. — Страшно представить.
— Что страшного?
— В шестьдесят пять лет снова стать невестой. Смешно, наверное.
— Не смешно. Красиво.
Они шли домой по вечернему Питеру, держась за руки. Прохожие оборачивались, глядя на пожилую пару, которая ведёт себя как молодожёны.
— Иван Петрович, — сказала Анна Сергеевна, когда они поднимались в их квартиру.
— Теперь просто Ваня.
— Хорошо, Ваня. А можно мне сегодня переехать в вашу комнату?
— В нашу комнату, — поправил он. — Конечно можно.
В эту ночь они спали в одной кровати впервые за много лет каждый. Не как любовники — как близкие люди, которые больше не хотят быть одни.
А дети так и не позвонили. Ни поздравить, ни проклясть. Как будто отца у них больше не было.
— Ничего, — сказал Иван Петрович жене утром. — Мы и без них счастливы.
И это была правда. Они были счастливы.
Год прошёл как один счастливый день. Анна Сергеевна не могла поверить, что можно в их возрасте чувствовать себя молодожёнами. Каждое утро Иван Петрович будил её поцелуем в щёку и шёл готовить завтрак. Она вставала и находила на кухне накрытый стол, свежие цветы в вазе и записку: "Доброе утро, моя радость!"
— Ваня, ты совсем меня разбаловал, — смеялась она. — Как принцессу содержишь.
— А ты у меня и есть принцесса, — отвечал он, целуя её руку. — Правда, немного возрастная.
Они ездили в театры, гуляли по Питеру, обустраивали дачу. На шести сотках Анна Сергеевна разбила роскошный цветник — розы, георгины, астры. Соседи заглядывались, а Иван Петрович гордился как павлин:
— Вот что значит женские руки! У меня тут картошка еле росла, а она рай создала.
Дети так и не позвонили. Ни разу за целый год. Иван Петрович делал вид, что его это не трогает, но Анна Сергеевна видела, как он иногда грустно смотрит на семейные фотографии.
— Ваня, может, сам позвонишь? — предлагала она. — Всё-таки твои дети.
— Нет, — твёрдо отвечал он. — Они сделали выбор. Пусть живут с ним.
Но она чувствовала — ему было больно. Особенно когда по телевизору показывали сюжеты про семейные праздники или когда соседи рассказывали о внуках.
В начале второй зимы случилось то, чего они оба втайне боялись.
Утром 15 февраля Иван Петрович не разбудил жену поцелуем. Анна Сергеевна проснулась сама — что-то было не так. Повернулась к мужу и ахнула. Он лежал с открытыми глазами, но взгляд был пустой, а изо рта текла слюна.
— Ваня! Ваня, что с тобой?!
Он пытался что-то сказать, но вместо слов выходили только невнятные звуки. Правая рука безжизненно висела вдоль тела.
Анна Сергеевна кинулась к телефону, вызвала скорую. Потом, дрожащими руками, набрала номер дочери Ивана Петровича.
— Алло? — сонный голос Екатерины.
— Катя, это Анна Сергеевна. У твоего отца инсульт, его увозят в больницу.
Пауза. Потом холодный голос:
— И что мне с этим делать?
— Как что? Он твой отец! Ему нужна помощь, поддержка...
— А где вы были, когда он нас, детей, выгонял из дома? Теперь сами разбирайтесь со своими проблемами.
— Катя, умоляю тебя...
— Не надо меня умолять. Вы хотели его заполучить — получили. Со всеми вытекающими.
Гудки в трубке. Анна Сергеевна набрала номер сына.
— Алексей, твой отец...
— Слушай, бабка, — грубо перебил он, — не названивай мне больше. Мой отец умер для меня год назад. Понятно?
И тоже бросил трубку.
Анна Сергеевна стояла с телефоном в руках и плакала. В спальне медики готовили Ивана Петровича к транспортировке.
— Вы родственница? — спросил врач.
— Жена.
— Тогда собирайтесь. Будете ехать с нами.
В больнице их встретил молодой невропатолог с усталыми глазами.
— Обширный инсульт, — сказал он, изучая снимки. — Левое полушарие поражено серьёзно. Речь нарушена, правая сторона парализована.
— Он поправится? — шёпотом спросила Анна Сергеевна.
— Сложно сказать. В таком возрасте... Будем надеяться на лучшее, готовиться к худшему.
Ивана Петровича положили в реанимацию. Анна Сергеевна дежурила в коридоре, не отходя от палаты. Медсестры жалели её — седая женщина в застиранном халате, которая сутками не отходила от дверей.
Через неделю его перевели в обычную палату. Говорить он так и не мог, только мычал что-то невразумительное. Правая рука висела плетью, ходить не получалось. Но глаза... В глазах была боль и страх.
— Ваня, — шептала ему Анна Сергеевна, держа его здоровую руку, — не бойся. Я с тобой. Мы справимся.
Он смотрел на неё и плакал. Слёзы катились по впалым щекам, а остановить их он не мог.
Врач вызвал Анну Сергеевну для разговора.
— Домой его выписывать можно, но он нуждается в постоянном уходе. Кормить с ложечки, купать, переворачивать каждые два часа, чтобы пролежней не было. Справитесь?
— Справлюсь, — твёрдо сказала она.
— У вас есть помощники? Дети, родственники?
— Есть я. Больше никого не нужно.
Дома началась другая жизнь. Анна Сергеевна превратилась в сиделку, нянечку, санитарку. Утром будила Ивана Петровича, умывала его, брила, кормила жидкой кашей с ложечки. Днём читала ему газеты, книги, включала музыку. Вечером купала в ванне, меняла бельё, делала массаж парализованной руке.
Иван Петрович не мог говорить, но глазами просил прощения за то, что стал обузой. Анна Сергеевна это понимала.
— Не смей думать, что ты мне в тягость, — говорила она, расчёсывая ему волосы. — Ты мне дал год счастья. Теперь моя очередь дарить.
Соседка Мария Николаевна иногда заходила помочь — посидеть с больным, пока Анна Сергеевна бегала в магазин. Женщина была потрясена увиденным.
— Анна Сергеевна, да вы святая! Как вы выдерживаете?
— Он мой муж, — спокойно отвечала Анна Сергеевна. — А остальное не важно.
— А дети его где? Неужели даже не навещают?
— Они заняты. У всех своя жизнь.
Мария Николаевна качала головой:
— Безобразие какое! Отца бросили в такой момент...
Но дети действительно не появлялись. Ни разу за весь год болезни Ивана Петровича они не позвонили, не приехали, не спросили о его состоянии.
А Анна Сергеевна ухаживала за мужем, как за ребёнком. Ночами вставала, если он что-то промычит. Кормила, поила, мыла, читала книги. Похудела на двадцать килограммов, поседела ещё больше, но не жаловалась.
Иван Петрович понимал всё. Глаза у него оставались живыми, умными. Он смотрел на жену с такой благодарностью и любовью, что у неё сжималось сердце.
— Я знаю, что ты всё понимаешь, — шептала она ему перед сном. — Знаю, что любишь меня. И этого достаточно.
Он умер тихим февральским вечером, ровно через год после инсульта. Анна Сергеевна читала ему "Войну и мир" — он любил эту книгу. Дочитала главу, подняла глаза — а он уже не дышал. Лежал с открытыми глазами и слабой улыбкой на губах.
— Ваня... — прошептала она и закрыла ему веки.
Хоронить пришлось одной. Анна Сергеевна позвонила детям, сообщила о смерти отца. Ответили холодно:
— Когда похороны?
— Послезавтра, в два часа.
— Мы подумаем, сможем ли приехать.
На кладбище собралось человек десять — соседи, коллеги с работы, Мария Николаевна. Дети появились в последний момент — Екатерина с мужем, Алексей без жены. Стояли в стороне, с каменными лицами.
После похорон подошли к Анне Сергеевне.
— Нам нужно поговорить, — сказала Екатерина.
— О чём?
— О квартире. О наследстве. Вы же понимаете, что не имеете права на отцовскую собственность?
Анна Сергеевна устало посмотрела на неё:
— Катя, я завтра же уезжаю домой. Квартира ваша, дача ваша. Мне ничего не нужно.
— Серьёзно? — недоверчиво спросил Алексей.
— Серьёзно. У меня есть своя квартира в Сергиевом Посаде. Туда и поеду.
На следующий день Анна Сергеевна собрала вещи и поехала на вокзал. В сумке лежали фотографии с Иваном Петровичем и его обручальное кольцо. Больше ничего она не взяла.
Через неделю в питерскую квартиру пришла Мария Николаевна. Дверь открыла Екатерина.
— А, тётя Маша. Что вам нужно?
— Хотела с Анной Сергеевной поговорить. Где она?
— Уехала. В свой городок. И слава богу.
Мария Николаевна внимательно посмотрела на неё:
— Катя, а ты знаешь, как твоя мачеха за отцом ухаживала?
— Какая она мне мачеха? И вообще, не ваше дело.
— Нет, моё! — вспылила соседка. — Потому что я видела! Видела, как она год без сна и отдыха за ним ухаживала! Кормила с ложечки, мыла, как ребёнка, ночами не спала, если он застонет! А где были вы? Где были родные дети?
— Мы... у нас свои дела...
— Дела! — с презрением фыркнула Мария Николаевна. — Отец умирал, а у вас дела! Знаешь что я тебе скажу, Катя? Эта женщина оказалась для твоего отца роднее, чем вы с Алёшкой. И если бы не она, он бы умер в больнице, один как собака!
— Да что вы себе позволяете?!
— Правду позволяю! — Мария Николаевна развернулась и пошла к лифту. — А тебе должно быть стыдно. Стыдно перед памятью отца!
Лифт увёз её, а Екатерина осталась стоять в дверях.
Вечером она позвонила брату:
— Алёша, тётя Маша сегодня приходила...
— И что?
— Рассказывала, как эта... как Анна Сергеевна за папой ухаживала.
— Ну и что?
— Она... она его любила, Лёш.
— Катька, ты что, размякла?
— Я думаю... а может, мы неправы были?
— В чём неправы?
— Может, она действительно не за деньги к нему пришла. Может, они просто друг друга любили...
Алексей помолчал:
— А если и так? Что теперь изменится? Папы уже нет.
— Но она есть. И мы её обидели. Сильно обидели.
— И что ты предлагаешь?
— Съездить к ней. Попросить прощения.
— Катька, ты точно того? Какого прощения?
— Я не знаю какого. Но мне стыдно, Лёш. Первый раз в жизни так стыдно.
Через неделю они ехали в Сергиев Посад. Екатерина сжимала в руках букет хризантем — такие же, какие покупал отец. Алексей молчал всю дорогу, курил одну сигарету за другой.
Анна Сергеевна жила в старой двухэтажке рядом с церковью. Когда открыла дверь, лицо у неё было усталое, постаревшее. Похудела, глаза запали.
— Катя? Алёша? — она не скрывала удивления. — Что случилось?
— Можно зайти? — неуверенно спросила Екатерина.
— Заходите.
В маленькой прихожей пахло лекарствами и одиночеством. На кухонном столе — недоеденная тарелка супа, рядом фотография отца без рамки. Просто так стояла, прислоненная к солонке.
— Чай будете? — спросила Анна Сергеевна, доставая чашки.
— Не надо, — быстро сказал Алексей. — Мы ненадолго.
— Сядьте хотя бы.
Они неловко устроились за столом. Екатерина положила цветы на подоконник — выглядели они нелепо в этой скромной обстановке.
— Тётя Маша к нам приходила, — начала Екатерина. — Рассказывала про папу. Про то, как вы...
— Чёрт, как это сказать? Мы были сволочами.
— Лёша! — одёрнула его сестра.
— А что, не правда? — он встал, заходил по кухне. — Бросили отца, когда он болел. Вас обвиняли в том, в чём сами виноваты. А вы одна с ним мучилась год.
Анна Сергеевна налила себе чай, долго мешала сахар.
— Не мучилась. Жила.
— Как это — жила? — не понял Алексей.
— Просто жила. С человеком, которого любила. Да, тяжело было. Но я не жалею ни дня.
— А мы жалеем, — тихо сказала Екатерина. — Очень жалеем.
— Что толку теперь жалеть?
— Никакого, — Екатерина вытерла глаза. — Но мы хотели, чтобы вы знали — мы поняли. Поздно, но поняли.
Анна Сергеевна встала, подошла к окну. За стеклом качались голые ветки березы.
— Он до конца надеялся, что вы придёте. Я ему врала — говорила, что вы заняты, но скоро приедете. Он кивал и улыбался. Верил.
Алексей сел, опустил голову:
— Что нам делать теперь? Как с этим жить?
— Не знаю, — честно ответила Анна Сергеевна. — Я своё отжила. А вам ещё долго с собой разбираться.
Они сидели молча. Тикали старые часы на стене, где-то капал кран.
— Анна Сергеевна, — наконец произнесла Екатерина, — а вы нас простите когда-нибудь?
— А зачем мне вас прощать? — удивилась та. — Вы не мне зла причинили. Себе причинили. И отцу своему.
— Но всё-таки...
— Живите спокойно. И помните отца хорошим. Потому что он был замечательным человеком.
Они ушли, оставив цветы на подоконнике. А Анна Сергеевна долго смотрела на фотографию мужа.
— Ваня, — шепнула она, — они пришли. Жалко, что ты этого не видишь.
Интересные рассказы: