В квартире матери стоял запах сушёных яблок. С осени, как только сядет солнце и закроется дверь, запах становится особенно густым — пряным, терпким, ностальгическим. Михаил, высокий сутулый мужчина под шестьдесят, с растерянным лицом водил пальцами по краю стола — по прежнему, дубовому, все трещинки которого знал ещё с детства. На кухне хлопнула дверца — мама, Мария Михайловна, ставила чайник. Она старалась не смотреть на сыновей… Сегодня пришли оба — Михаил и Павел.
Павел выглядел иначе — та же кровь, а будто разные люди. Стриженый, в светлом, загорелый — рукопожатие весёлое, уверенное, хотя внутри… внутри будто и не родня вовсе. Михаил всегда жил рядом, помогал, ездил по врачам с отцом, ремонты делал. Павел приезжал раз в сезон, зато подарки какие!.. Вот и сейчас за столом напротив — два взрослых мужчины, а между ними, невидимо и ощутимо, осыпаются сухие яблочные кружки.
- Ну что, — наконец сказал Павел, передвигая кружку, — будем решать. Квартира… земля… Папа бы хотел, чтобы всё нормально, по-людски.
По-людски?
Михаил почувствовал, как в нём закипает что-то детское — обида, чуть ли не ревность, сразу горечь во рту. Всё по-людски, говоришь?.. Да сколько он ночей дежурил у отца, а ты, Павел, где был?! В Турции? На своих форумах?.. Вот теперь — "поровну". Легко сказать.
Проблеск раннего вечера падал через кусочек шторы, лёгкая пыль накапливалась на знакомых всем вазочках. Мама варила макароны, но на кухне царила тишина из тех, что давит в уши.
Михаил посмотрел на брата.
- Я считаю, что справедливо — мне больше. Я был рядом, помогал.
Павел вздохнул.
- Ты что, хочешь все забрать?
- Нет. Я хочу справедливости, не больше, — упрямо повторил Михаил.
Мама села за стол, сложила руки на коленях.
- Сыновья… да разве ж можно так?..
Но спору только дай повод. Чашки — по столу, ложки звякают. "Что каждый сделал", "кто сколько потратил" — мерки начинаются… А вместе с ними — старая детская несправедливость.
Куда там! Вроде взрослые все… А внутри — будто те же мальчишки в сапогах, на весенней луже кричащие, кто раньше добежит.
Мария Михайловна вздохнула:
- Придумайте… пусть по-людски. По-отцовски. Как бы он хотел…
Но Михаил знал, почему ему "надо больше". И тишина в квартире казалась, как утро без отца — пустая, звенящая.
Следующие дни пронеслись в хлопотах и звонках.
Документы, оценочная комиссия, бесконечные справки. Михаил всё пробовал держать себя в руках, но раздражение копилось. Вечерами он брёл от матери домой тяжёлой походкой, ворочал в мыслях: почему "поровну"? Почему Павел считает себя равным, если только постояльцем был в этой семье, а не опорой?..
Павел не остался в долгу. Он с лёгкой усмешкой искал компромиссы, шутил, подмигивал маме, но печаль была в его улыбке — чуть видна, как загрустил брат, когда спор зашёл всерьёз. А между ними — жёны, соседи, адвокатские знакомые… Огромную квартиру, построенную ещё при отце, делить оказалось страшно тяжело: даже не стены, а прошлое, каждый вечер, запахи, смехи — всё поделить.
И вот, в один из вечеров, жена Михаила, Лида, решительно закрыла папку с бумагами:
— Миша, хватит уступать. Ты же всегда на себе хозяйство держал! Я в суд пойду, будем отстаивать твоё. Он, Павел, свой бизнес гробил — вот и выпрашивал у родителей. Это же всегда было — ему игрушки лучшие, лето у тёти в Сочи. Тебе доставалось только заботы…
Михаил знал — Лида по-своему права.
Но почему-то в душе у него просыпалась не радость от поддержки, а усталость. А может, и стыд. Ведь Павел — не только брат, чужим же не был. Мама… мама и вовсе на себя стала не похожа, сгорбилась. А Павел? Смеётся, а потом на балконе задерживается, взгляд уводит — берёт сигарету, хотя раньше не курил.
В один день позвонили из банка — счёт отца, счета накопительные. Документы просили подтвердить доли. Михаил с удивлением увидел: оказывается, большая часть средств ещё пять лет назад оформлена на Павла. Раз и всё. У Михаила даже в висках зазвенело.
- Как так? — обидно выходит. — Я думал… Всё ж ясно!
И тут Лида вступает со своей яростью:
— Миша, мы так не оставим. Это тебе подлянка!
Павел услышал, пришёл на кухню с чашкой кофе:
— Думаешь, я сам знал? Отец всё оформил — не спрашивал. Я бы и не взял. Только бизнес тогда горел…
— Опять твой бизнес?! — Лида сверкает глазами. — Всю жизнь — твои “важные дела”! А если бы без Миши?.. Всё равно ты слишком чужой для этого дома!
Слова режут, как стекло… Михаил чувствует, что в нём опять вскипает древняя, до боли знакомая злость. “Любимчик отца”, “ничего не делал” — всё всплыло, как вчера…
- Хорошо, — резко бросает Михаил, — идём по закону. Раз папа решил — увидимся в суде.
Разговоры заканчиваются. Начинается бой — уже настоящий, со свидетелями, бумажками, и адвокатами.
Мама, увидев папки и расписанные схемы, горько усмехнулась —
- Деньги — да кому они нужны… Родня — вот что счёта не делит…
Но спор всё сильнее превращался в упрямство, а братья — в противников.
Однажды после ссоры Павел сидел поздно в кухне, всматриваясь в ночь за окном. Его жена, Таня, тихо сказала:
- Ты скажи Мише правду. Или это всё так и останется между вами навсегда?
Павел помолчал, посмотрел на мать, дрожащую от холода у окна:
- Ему это не надо… Он не поймёт. Отец делал, как мог.
На днях Михаил собрал документы — и с тяжёлым сердцем подал иск.
Ах, как всё быстро рушится, если тронуть старые трещины семьи…
Первая встреча в суде напоминала спектакль — холодный зал с длинными скамейками, лица братьев застыли, как у чужих. Михаил напрягся весь, не здороваясь с Павлом, лишь молча кивнул матери. Вокруг — серые папки, чернильные подписи, чужие взгляды.
Маменька Мария Михайловна забилась в уголочек, сжимая в ладони платок.
Судья читал вслух документы, Павел отвечал короткими фразами. Михаил даже не смотрел в его сторону, глядя на одну точку в половых досках. А Лида и Таня, жёны, — сидели порознь, будто незнакомки.
Как до этого дошло?.. Раньше спорили, но всегда потом — чаёк, смех.
И вот в какой-то момент, когда адвокат Павла начал что-то объяснять, Михаил не выдержал:
- Всю жизнь всё ему! Самым лучшим, самым любимым!
- Что ты мне предъявляешь?! Ты был рядом, а я — по всему миру, с долгами, с проблемами… — Павел вдруг вспылил, голос дрожал.
- Потому что хотел сбежать! А теперь хочешь всё поровну, будто труд один!
- Ты даже не знаешь… — тихо сказал вдруг Павел, — что папа всё это ради меня делал…
И тут Мария не выдержала. Голос её, негромкий, но как колокол, раздался на всю залу:
— Перестаньте! Не так всё было. Миша, ты не знаешь…
Она сказала это так невесело, будто шёпот сквозь годы:
— Отец тогда переживал. Павел попросил… Нет, не просил — не мог просить. Попал он тогда… едва не потерял всё. Бизнес его рушился, людей подвёл бы. Отец деньги отдал не потому, что любил меньше, а потому что спасал другого сына… Ты и не знал ведь, Михаил. Отец ночами не спал — как бы тебя не обидеть и как Павла сберечь.
Пауза стояла такая, что слышно было, как трещит старая батарея.
Михаил в первый раз растеряно уставился на брата. Впервые увидел, что Павел — не просто "баловень судьбы", а человек, который однажды был у черты…
Павел сжал кулаки, глаза блестели мокро.
- Да, папа спас меня. Я бы не выдержал без вас. Я должен был рассказать раньше, только стыдно было.
Судья откашлялся, деловито покачал головой. Жёны смотрели друг на друга — уже без этой злости, а больше с усталостью.
А мама утирала глаза краешком платочка, шепча:
- Я его люблю… обоих люблю. Глупость — считать, что любовь по справедливости, а не по тоске и заботе делится…
В тот момент будто первый лёд треснул — бодрящий, крещёный, рвущийся наружу.
Михаил не знал, что сказать. Всё, что казалось железобетонным, рассыпалось в прах…
— Прости, если сможешь… — сказал он брату глухо.
А может, и простил уже, ещё сам не зная.
После суда не стало ни победителей, ни побеждённых. Только усталость, будто по чердакам родного дома пробежал сквозняк, сдув всю паутину старых обид. Михаил вышел первым, постоял на ступеньках районного суда, глядя на расплывчатые весенние лужи — уже и не март, но ещё не весна.
Вечером у матери собрались снова, не по старой памяти, но как будто что-то новое начиналось. На столе — картошка, котлеты, простая еда, всё, что всегда было своим, родным. Кто-то первым начал говорить — вроде Павел, вроде бы и Михаил, словно из обоих разом вылилось:
— Прости, что я…
— Нет, это я виноват…
Улыбнулись неловко, посмеиваясь, будто над собой. И вдруг ощутили: сколько лет не говорили по душам — только упрёки, только подсчёты… А ведь, если вдуматься, что у них есть, кроме друг друга?
Мать тихо обвела обоих тёплым взглядом и, будто решившись, вынесла последний приговор:
— Дети вы моё всё. Не делите ничего, что нельзя унести с собой. А участок — пусть живёт. Договоритесь, чтобы не во вред, а во благо…
Они обсуждали долго. Решили — сдавать часть участка в аренду: ведь ухаживать самим уже сил нет, да и времени, у каждого свои заботы. Но договорились, что деньги будут делиться не поровну, как раньше хотели, а большую часть — на благотворительность, "в память о папе и семейном имении", а остальное — пополам, честно.
— А главное, мам, — вдруг робко сказал Павел, — давай вместе отмечать каждый год этот день. Как семейный праздник.
Михаил ощутил, что его отпустило. Все претензии — словно и не было. Только воспоминание осталось, как впервые понял брата, как в детстве — когда вместе вычитали тайком конфеты из буфета.
В обнимку с Павлом пошли смотреть на участок — елки, забор, покосившийся сарай. Решили починить вместе. Михаил заметил:
— Ещё бы папа порадовался. Давай, хоть раз — без споров…
Павел усмехнулся:
— Только давай ты — за молоток, а я за чайник!
Смеялись долго, даже мама, даже Лида с Таней рассмеялись — отчего-то легко-легко стало в этом доме. Как будто и не было ни тягостной зимы, ни обид…
Вечером, когда застелили скатерть и поставили самовар, оба брата выглядели уже иначе — что-то ушло, что-то пришло. Осталась только усталость, покой да настоящее волнение: не потерять друг друга, не снова…
Мама сняла фартук, присела с чашкой и тихо сказала:
— Семья — это не квартиры и счёта. Это вот он, чай, картошка, и вы… Дышите друг на друга, пока можете. А остальное — всё само рассосётся.
Они сидели допоздна, то вспоминали отца, то спорили, кто больше запомнил смешных историй. А когда расходились, Михаил задержался в дверях —
— Павел… Прости, что не понимал.
— И ты. Мы теперь другое должны, Мишка.
В ту ночь Михаил долго смотрел на фотографии отца, а в душе у него впервые за много лет было тихо, как в детстве после грозы: не страшно, а светло.
Вот такие ценности. Закон не делит главное. Главное — рядом.
А вы как считаете? Пишите свое мнение.