— Виктория, а где твой папа? — спрашивает классная, широко улыбаясь всей своей, как показалось Марии, новой винировой челюстью.
Вика пожимает плечами — и будто теряется в классе, как маленький ежонок в прошлогодней листве. Сморкается в кулачок, отводит глаза — вот оно, долгожданное родительское собрание, где одни мамы, чуть ли не всем составом, сидят по парам, а рядом, как по велению, папы: в свитерах с начёсом, в рубашках, один даже в зелёном пиджаке cо вставками на локтях. И только Викин стул — пустой.
Мария роняет взгляд в пол, будто сразу ищет союзниц и защитниц. Уже не в первый раз, уже знаешь, что лучше бы не ходить — но ведь надо, надо для дочери держать лицо. И улыбаться, как будто всё хорошо… Но внутри всё кипит: сколько можно врать ребёнку, что папа занят, что папе далеко ехать, что у папы дел невпроворот?
Вика после собрания стыдливо молчит — ноги по асфальту словно волочит, на трёх шагах от матери. Вот бы вспыхнуть! Вот бы заорать! Но ничего. Только тянет переходный возраст — как промозглый ветер на остановке: внутри обида — снаружи молчание.
— Мама… — вдруг говорит Вика в лифте, тихонько, почти шёпотом. — Может… может, мне самой ему позвонить? Спросить, когда он придёт?
Мария улыбается — перебирает волосы дочери дрожащими пальцами и только кивает. Ведь знает — папа не придёт. Не позвонит, не напишет, не вспомнит даже о дне рождения, если не напомнят.
С тех пор, как Игорь ушёл, будто жизнь разделилась на два счёта: "до" и "после". До — когда Вика тянулась за отцом, держалась за пальцы, за ремень — и всё казалось нерушимым. После — траурная тишина и только лакированные туфли новой жены папы, Екатерины, скользят по коридору суда.
Мария по-прежнему верит — правду можно отстоять, даже если придётся устоять на каблуках в жёстком освещении зала заседаний.
Первый год судов был — как нескончаемая февральская слякоть. Растёкся. Позади алименты, бесконечная переписка с приставами. Перед глазами — только Викина спина и настороженность в глазах.
— И с кем вы оставляете ребёнка, когда работаете? — спрашивает судья, а Екатерина, вся замерев на скамье, передаёт мужу, Игорю, пластиковую папку.
Игорь явно не в восторге: галстук душит, пальцами елозит по бумаге, ни разу не поднимает глаз на дочь.
— Под контролем бабушки, — Мария воспроизводит ответ, будто сдаёт экзамен по семейным обязанностям.
Сидит напротив бывший — и словно его здесь и нет. Как тень, как кадровик на почте: бумаги перебирает, поддакивает, отвечает судье по шаблону. И хоть бы раз… Хоть бы раз посмотрел на Вику не как на чековую книжку. Не как на статистику.
А Вика сжимает в ладошке резинку с надписью "Навсегда". Упорно не плачет.
— Всё хорошо, моя умничка… — шепчет Мария и сама едва не подавилась комком в горле.
И всё бы так и катилось, как катится по весне мутная вода по старым трубам, если бы не появился Олег — адвокат Марии. Вьюжная зима, первый снег, в приёмной адвокатской конторы пахнет корвалолом и крепким чаем, а Олег говорит:
— Мы выжмем из Игоря всё, на что он способен. Но помните, Мария: главное — не сломаться и не обозлиться окончательно.
В этот момент Мария и не догадывалась, что три года пройдут, а Олег окажется не просто защитником прав, но и человеком, ради которого впервые за долгие годы захочется снова верить в тихую радость…
Вроде бы всё обернулось банальным судом за алименты и встречи, а на поверку юрист-то не только бумаги подсовывает, но ещё: чай с вишнёвыми коржиками домой приносит, шутит про "вечного бывшего", разбавляет усталость тёплой усмешкой.
Но за окном — у Марии всё тот же адрес, в квартире — всё те же две пары тапочек, и на утро — опять к адвокату, опять суд.
Три года Мария моталась по инстанциям с пухлой папкой документов и с болью в сердце, которую затоптать — всё равно что дождь пытаться остановить зонтиком: ну промокнешь — и ладно, зато не сдалась.
За это время успела выучить телефоны всех приставов наизусть, адреса судей, расписание убывающих электричек от дома до очередной тяжбы, — и какой чай любит Олег, и как позвонить Вике в перемену, чтобы не показаться слишком навязчивой.
Вика росла, менялась — из робкой девочки, что прятала взгляд, стала острословной, язвительной, но упрямо хранила в столе фотографии отца, даже те старые, где он смеётся, подбрасывая её в небо на даче.
Иногда ночью Мария слышала, как дочь шепчет: "Пап, приходи, пожалуйста..." — а наутро всё как ни в чём ни бывало: косички, рюкзак и огрызок яблока в портфеле.
А папа всё исчезал, уходил от проблемы, от Вики, от себя — всё дальше по узкой дорожке новой жизни. И Екатерина стояла над ним, будто строгая учительница на экзамене: "Не вздумай! Не выплати алименты — и всё, посвистим вместе по миру." Разговоры о дочери заканчивались скандалами — Екатерине не нужна была чужая девочка. Чужая память.
И вот, однажды на очередном заседании Екатерина буквально впилась в руку мужа, словно боясь: утащит тот хоть взглядом к дочери — значит, всё, проиграла!
— Ваша честь, — Олег говорит так, будто на сцене выступает, — мы просим не просто требовать алименты, но и обязать ответчика встречаться с дочерью! Ребёнок страдает — вы слышите?
Игорь смотрит в окно: "Можно не навязываться? Ведь ей так лучше! Это её мать — у неё всё, чего нет у других: ипотеки нет, квартира после моей матери, бабушка забирает из школы…" Даже добавлять стыдно, что тот сам — на похороны матери выбрал Екатерину, а не дочь.
— Как будто на войне. — Мария записала в блокнот у Олега: "Вот бы был отец другим…" Плотно, жирно, с точкой.
Но интрига вдруг врывается сама — с порога суда.
В коридоре второе заседание, — и вдруг в этот длинный зал вбегает пацанёнок лет восьми: в грязных кроссовках, джинсах на размер больше, торчащей алой майке — что-то следом бежит секретарь, машет руками: "Кто это?! Родители Башевых, сюда!"
Вика молча переглядывается с матерью — смотрит на мальчика: глаза карие, словно у того же папы… и вдруг узнаёт в нём — брата. Родного человека. На мгновение встречаются взглядами — пацан бросается к Вике, протягивает руку и резко выдыхает:
— Здрасьте. Ты — Вика? А я — Дима.
— Ну? — всматривается судья в дверь. Екатерина выскакивает с лицом спелой свёклы, буквально перетягивает мальчишку за рукав: "В коридор! Сказано — не соваться сюда!"
Но Дима упрямо остаётся стоять посреди коридора, косолапя в кроссовках, и выдавливает:
— Папа сказал, что ты — плохая. А ты — не плохая, ты — как я. Мне тебя жалко.
У Марии хрустит что-то внутри — так, что стыдно смотреть на собственную дочь.
А Олег не упускает момент:
— Ваша честь, вы же сами видите — дети тянутся друг к другу, им связь необходима, не меньше алиментов! Это не ящик картошки, чтобы обменять на копеечку.
В этот день суд срывается, заседание отложено — Екатерина выносит Диму так, словно уносит расписной чемодан.
Мария идёт по коридору, рука в руке с Викой, а за спиной — Олег. Вот-вот упадут слёзы, вот-вот обрушится всё, над чем так долго держалась.
— Ничего, ничего… Держимся. Победа близко. — ласково шепчет он, а сам смотрит куда-то в сторону Игоря с таким упрямством, что кажется — растает и лёд, и гордость.
Чем всё закончится — ещё никто не знает. Но старые секреты начали трескаться по швам.
Мария с Викой, как героини из бесконечного сериала, ждали новых известий из суда — но тут вмешалась сама жизнь, как она любит: не по расписанию, с налётом абсурда и лёгким запахом главного акцента.
В один весенний вечер Мария услышала, как кто-то остервенело стучит в дверь. Думала — опять курьеры, перепутали этаж, но за дверью стоял… Дима. Тот самый восьмилетний мальчишка в куртке на четыре размера больше, нечёсаный, с огромной плюшевой собакой под мышкой.
— Привет, — протянул, не боясь ни капельки. — Папа меня не ищет, я сам пришёл. Можно у вас переночевать? Я Викин брат.
Тут у Марии, кажется, сердце на пол ушло. Вот уж не ждала! А он — прямо и просто, без стеснения, ставит свои кроссовки в прихожей и называет Марию "тётей Машей", как будто всегда был здесь дома. На телефон — десятки пропущенных звонков от Игоря, но мальчишка шепчет: "Только не выдавайте меня папе, он будет ругаться, что я дружу с Викой".
Вика с Димой весь вечер не отходили друг от друга: играли в настольный хоккей, рассказывали секреты. Вика вдруг так рассмеялась — не как обычно, натужно и не по-настоящему, а разухабисто, от души, словно наконец-то отпустило.
Позже, когда Дима наконец уснул на диване, пригрел собаку, укрылся маминым пледом, Мария вынесла чай на кухню и долго смотрела в телефон. С Игорем, признаться, не хотелось даже здороваться, но по-человечески — где-то тревога за мальчишку подтачивала изнутри.
Олег звякнул сам, будто чувствовал — поддержка нужна. Как-то начал без слов, сразу спросил: "Ты выдержишь ещё? Всё это — ради чего?" Мария задумалась — вроде бы борется исключительно ради дочери, но когда увидела сразу двоих детей за одним столом, вдруг поняла: борьба была и за себя. За право на истинную семью, пусть даже собранную по частям.
К утру Игорь сам явился к порогу: помятый, взъерошенный, впервые без Екатерины, с глазами — как будто по Волжской степи прошёл ночью пешком.
— Можно войти? — спросил он, словно гость на съёмной квартире. Мария отступила в коридор, а Дима сбежал с дивана и бросился к отцу:
— Пап, я хочу, чтобы Вика была у нас! — выпалил он так искренне и отчаянно, что Игорь растерялся.
И точно в этот момент — как будто невидимая пружина лопнула, и что-то повернулось в голове взрослого мужчины. Глянул Игорь на Вику так, что у Марии по спине перекатился холодок.
— Привет, — протянул дочери. Вика сжала губы, стерпела неловкость, и всё же обняла папу — хоть на долю секунды.
В этот вечер не было громких признаний, не произносили великих слов. Просто сидели молча за чаем. Олег зашёл, принёс торт, разрядил обстановку:
— Так, если семья — должно быть сладкое! — объявил он строго.
Вика украдкой взглянула на папу и вдруг выдохнула:
— Почему ты раньше не приходил?
Тут повисла тяжёлая пауза — будто всю правду можно было заключить между двумя вздохами.
— Я боялся. Боялся быть плохим отцом. У меня и с Димой не всегда получается… Екатерина против, а жизнь без упрёков редко бывает, — признался Игорь, и в голосе его наконец-то зазвучало что-то похожее на раскаяние.
Олег кивнул: — Главное — ты пришёл сам. Теперь сдавать назад поздно.
Интрига висела в доме, будто рассол в пресной селёдке: все понимали — завтра легко не станет, нотариусы с приставами не исчезнут, но один вечер стоил трёх лет тяжбы.
Но знаешь, больше всего поразило — Вика впервые за долгое время заснула с улыбкой. Проснулась тихо, подошла к Марии и прошептала:
— Мама, а Дима ведь мой брат, да? Не только по папиной фамилии?
Мария вытерла слёзы. "Да, доченька. Настоящий твой брат".
Только теперь сердце оттаяло окончательно: всё было не зря.
И тут… зазвонил телефон. На дисплее "ЕКАТЕРИНА".
Дом будто сгустился от напряжения — в воздухе стояла явственная смесь утреннего кофе, давно не стиранных мужских носков и той самой тревоги, когда понимаешь: сейчас решается всё, и пути обратно не будет. Телефон Марии трещал и вибрировал, Екатерина названивала с такой настойчивостью, что дверь могла бы вылететь из косяка от любого их взгляда.
Мария подумала — ну ещё бы! Новая жена ведь всё строила так, чтобы прошлое её семьи никогда не пересекалось с её настоящим. И вдруг — пожалуйста: сын дома у бывшей супруги, муж рядом с дочерью, да ещё и адвокат с именем Олег, будто взятый из сериала, в обнимку с блокнотом сидит за их общим столом.
Игорь выглядел так, будто за одну ночь потерял лет десять — сидел, молча вертел в руках чашку, а Дима устроился между Викой и отцом, совсем как тот самый мост через реку — соединяет берега, хоть и не идеален.
Екатерина ворвалась в квартиру, будто ураган с южной грозы: высоко поднятый подбородок, губы в линию, шаг — от которого по линолеуму чуть ли не волны пробежали.
— Где мой сын?! — выкрикнула она сразу, едва переступив порог.
Дима сглотнул, но при виде мамы не испугался. Наоборот, поднял подбородок в стиле — "сама виновата, что не рассказала мне о семье".
— Я у Вики, мам. Я тоже хочу нормальную семью! — выпалил он, а Вика вдруг взяла брата за руку, как будто всю жизнь только об этом и мечтала.
Мария стиснула зубы — принимать бой она умела всегда. Но теперь рядом были Олег и правда, а не только борьба.
— Екатерина Павловна, — с ноткой адвокатской дипломатичности начал Олег, — думаю, мы все только выиграем, если с сегодняшнего дня начнём слушать не друг друга, а детей. Давайте… вместе поработаем над этим. Настоящее у ваших детей — общее.
Екатерина фыркнула, кинула взгляд на Игоря — тот впервые за три года встал не на её, а на Викину сторону.
— Я согласен, — твёрдо сказал он. — Дети ничего не делят. Это мы делим прошлое. А они — хотят жить.
Словно кто-то спустил невидимую завесу: Екатерина уронила руки, разомкнула губы.
— Только… чтобы всё было по-честному, — тихо сказала она и вдруг расплакалась, впервые за историю их встреч — по-настоящему, горько...
Олег поддержал Марию за плечо, Вика и Дима, всё ещё держась за руки, стояли посредине кухни, как два ярких пятнышка в этом сложном взрослом мире.
— Ну что, всеми правдами и неправдами теперь будем учиться быть семьёй, — негромко подвела итог Мария и вдруг почувствовала: теперь в этом доме будет по-другому пахнуть — не тоской и одиночеством, а чем-то настоящим.
Время шло. Суд закончился не указом — а согласием. Вика теперь не считала дни между встречами с отцом, а Дима, научившись печь оладьи по маминому рецепту, каждую субботу звонил Вике: "Скоро завтрак! Будешь?"
А Мария однажды догадалась, — счастье не приходит с судебным решением: оно надевается на плечи после трёх лет борьбы, в простых делах — когда дочка улыбается за завтраком, Олег собирает зонтики у двери, а взгляд в зеркало — вдруг живой, свой, не чужой.
Обожаю читать Ваши комментарии! Отдельное спасибо за лайки и подписку 👇