— Опять не то! Ну вот скажи, Тамара, когда ты уже научишься готовить, как моя мама?
Эти слова Валеры, мужа, стали для Тамары таким же привычным аккомпанементом к ужину, как звон вилок о тарелки. Первые месяцы их совместной жизни она еще пыталась спорить, оправдываться, даже плакала тайком в подушку. Потом — старалась. Изо всех сил.
Это было почти десять лет назад. Ей тогда было двадцать четыре, ему — двадцать девять. Свадьба отгремела, розовые очки еще не успели покрыться пылью будней, и Тамара порхала по их крошечной съемной квартирке, мечтая о семейном уюте, о смехе будущих детей, о том, как они с Валерой будут вместе стареть, держась за руки.
Первый «звоночек» прозвенел недели через две после свадьбы. Она приготовила борщ. Свой, фирменный, как учила ее бабушка — наваристый, с чесночными пампушками. Валера попробовал ложку, вторую, потом отодвинул тарелку.
— Неплохо, — сказал он задумчиво, глядя куда-то мимо нее. — Но у мамы... У мамы он другой. Насыщеннее, что ли. И свекла у нее всегда такая, знаешь, бордовая-бордовая, а у тебя какая-то... розовая.
Тамара тогда растерялась.
— Розовая? Валер, ну какая есть. На рынке брала.
— Мама на рынке не берет. У нее свой поставщик, с дачи. И мясо она кладет другое. И капусту шинкует тоньше. Тебе бы съездить к ней, посмотреть, как она это делает. Поучиться.
Сердце у Тамары тогда неприятно екнуло. Поучиться? У свекрови? Она, конечно, уважала Нину Семеновну, женщину энергичную и властную, но ее кулинарные таланты до этого момента Тамару мало волновали. Она готовила, как умела, как любила. И Валера, когда они встречались, всегда хвалил ее стряпню. Уплетал за обе щеки ее пироги и котлеты, говорил, что вкуснее не ел. Куда все это делось?
— Хорошо, — сказала она тогда чуть дрогнувшим голосом. — В следующие выходные съездим.
Поездка к Нине Семеновне превратилась в показательное выступление. Свекровь, поджав губы, священнодействовала на кухне, комментируя каждое свое движение и бросая на Тамару снисходительные взгляды.
— Вот видишь, деточка, маслице нужно не просто растопить, а прокалить! А ты, небось, сразу лук бросаешь? Эх, молодость...
Тамара чувствовала себя нерадивой ученицей на строгом экзамене. Она кивала, запоминала, даже что-то записывала в блокнотик, который предусмотрительно захватила с собой. Валера сидел рядом, с обожанием глядя на мать, и одобрительно хмыкал.
— Вот это я понимаю, борщ будет! Аромат какой!
Борщ действительно получился отменным. Тамара не могла этого отрицать. Но когда они ехали домой, в машине повисло напряженное молчание.
— Ну что, поняла теперь? — нарушил его Валера. — Совсем другой коленкор, правда?
Тамара молча смотрела в окно. В груди вместо благодарности за науку поднималась глухая обида.
Прошел год. Два. Пять.
Фраза «А вот мама моя...» стала лейтмотивом их семейной жизни. Она звучала не только по поводу борща. Котлеты у Тамары были «суховаты, не то что у мамы — сочные, воздушные». Пюре — «с комочками, а мама всегда протирает через сито». Даже простая яичница удостаивалась сравнения: «У мамы желток всегда идеальный, жидкий, а белок прожаренный, а у тебя то растечется, то пересушишь».
Тамара перестала спорить. Перестала плакать. Она просто молча глотала очередную порцию критики вместе с недосоленным, по мнению Валеры, супом или пережаренной курицей. Она пробовала готовить строго по рецептам Нины Семеновны, до смешного сверяясь с записями в том самом блокнотике. Иногда ей казалось, что получается точь-в-точь. Но Валера находил новые изъяны.
— Похоже, — говорил он, задумчиво ковыряя вилкой в тарелке, — но чего-то не хватает. Души, что ли. Мама с душой готовит.
Душа. Вот чего, оказывается, не хватало ее блюдам. Тамарина душа тем временем медленно покрывалась ледяной корочкой. Любовь к кулинарии, когда-то такая яркая и радостная, угасала, превращаясь в тяжелую, опостылевшую повинность. Кухня из места творчества и уюта стала для нее полем битвы, где она неизменно проигрывала невидимому противнику — идеальному образу свекрови-кулинарки.
Иногда она пыталась взбунтоваться.
— Валер, ну сколько можно? — вырвалось у нее однажды, когда он в очередной раз сравнил ее оладьи с «маменькиными воздушными облачками». — Я стараюсь! Я не могу готовить точь-в-точь как другой человек! У меня свои руки, свои вкусы!
Валера удивленно поднимал брови.
— А что я такого сказал? Просто констатирую факт. Я же не со зла, Томочка. Я хочу, чтобы ты развивалась, росла. Для нашего же блага. Чтобы дома всегда было вкусно, как... ну ты понимаешь.
Он искренне не понимал, что ранит ее. Или делал вид, что не понимает. Для него это было нормой — сравнивать, поучать, направлять. Ведь мама всегда была для него эталоном во всем. И он, видимо, считал своим долгом подтянуть жену до этого недосягаемого идеала.
Со временем Тамара научилась отключаться. Во время его тирад она смотрела на узор на скатерти, на игру света в графине с водой, думала о чем-то своем. О прочитанной книге, о разговоре с подругой, о том, что за окном опять пошел дождь. Слова мужа доносились как будто издалека, теряя свою остроту и ядовитость. Она просто ждала, когда он закончит.
Их отношения охладевали медленно, почти незаметно, как остывает забытый на столе чай. Ушли совместные прогулки под луной, долгие разговоры ни о чем и обо всем, дурашливые игры и спонтанные поездки. Валера все больше времени проводил у своей мамы, особенно по выходным. «Помочь по хозяйству», «поговорить по душам». Возвращался он оттуда всегда немного отстраненным и обязательно с гостинцами: мамиными пирожками, маминым холодцом, маминым вареньем.
— Вот, попробуй, — говорил он, протягивая Тамаре контейнер. — Вот это — настоящая еда.
Тамара пробовала. Иногда ей казалось, что еда свекрови действительно божественна. А иногда — что она ничем не лучше ее собственной. Но она молчала. Зачем говорить? Все равно ее мнение ничего не изменит.
Однажды, это было на седьмом году их брака, Тамара решилась на эксперимент. Нина Семеновна уехала на две недели в санаторий. Валера загрустил. «Как же мы без маминых обедов?» — вздыхал он.
И Тамара решила приготовить его любимый плов. Тот самый, который, по его словам, у мамы получался «рассыпчатым, рисинка к рисинке, а мясо — тает во рту». Она провела на кухне полдня. Нашла самый аутентичный рецепт в интернете, купила на рынке лучший рис и баранину, специи подобрала точь-в-точь. Колдовала над казаном, как заправский повар. Аромат стоял такой, что соседи, наверное, слюнки глотали.
Когда Валера пришел с работы, она с замиранием сердца поставила перед ним тарелку.
Он попробовал. Долго жевал, прислушиваясь к своим ощущениям. Тамара не дышала.
— Ну что? — не выдержала она.
— Знаешь, — сказал он, отодвигая тарелку, на которой осталась большая часть плова. — Вкусно. Правда, вкусно. Но... немного не то. У мамы он какой-то... другой. Более насыщенный, что ли. И зира у нее, по-моему, не такая.
Тамара молча встала, взяла его тарелку и свою, нетронутую, и выбросила все содержимое в мусорное ведро.
— Ты что делаешь?! — изумился Валера. — Зачем продукты переводить? Я бы доел потом!
— Не надо, — сказала она ровным, бесцветным голосом. — Не насилуй себя. Закажем пиццу.
Это был первый раз, когда она не стала оправдываться или расстраиваться. Внутри что-то оборвалось. Тонкая ниточка надежды, которая еще теплилась где-то в глубине души. Надежды на то, что он когда-нибудь оценит ее старания, ее любовь, выраженную в этой заботе о нем, о еде.
После этого случая Тамара стала готовить проще. Гораздо проще. Каши на воде, отварная курица, простые салаты. Без изысков. Без души, как сказал бы Валера. Она больше не пыталась удивить его кулинарными шедеврами. Зачем? Результат все равно был предсказуем.
Валера ворчал.
— Ну что это такое? Опять гречка? Ты что, забыла, как готовить нормальную еду? Мама бы никогда...
— Твоя мама гений, — обрывала его Тамара. — Я — нет. Ешь что дают. Или готовь сам. Либо езжай к маме.
Он и ездил. Все чаще и чаще. Иногда оставался у нее ночевать. Тамара не возражала. В эти вечера она заказывала себе суши или пиццу, смотрела сериалы, читала. В квартире становилось тихо и спокойно. И еда, как ни странно, казалась ей вкусной.
Десятый год их совместной жизни подходил к концу. Тамаре было тридцать четыре. Она смотрела на себя в зеркало и видела уставшую женщину с потухшими глазами. С зарождающейся сеточкой мелких морщинок. С «гусиными лапками». Куда делась та веселая, смешливая девчонка, которая когда-то мечтала о простом семейном счастье? Она растворилась в бесконечных сравнениях, в попытках соответствовать чужому идеалу, в обидах, которые некому было высказать.
Однажды вечером Валера вернулся от мамы особенно раздраженным. Он молча прошел на кухню, где Тамара разогревала вчерашний суп. Понюхал. Скривился.
— Опять этот... суп? — процедил он. — Тамара, я скоро мычать начну от такой еды. Ну почему ты не можешь приготовить что-нибудь... человеческое? Вот мама сегодня сделала рассольник... Закачаешься! С почками, с перловочкой, огурчики свои, хрустящие... Эх! Тебе бы поучиться у нее, честное слово. Столько лет живем, а ты как не умела готовить, так и не научилась.
Тамара медленно поставила тарелку на стол. Посмотрела на мужа. Долго, внимательно, как будто видела его впервые. На его полные щеки, намечающийся второй подбородок, недовольно поджатые губы. И вдруг рассмеялась. Тихо, почти беззвучно.
Валера опешил.
— Ты чего? Смешно тебе? Я тут о серьезных вещах говорю, о качестве нашей жизни, можно сказать! А она смеется!
Тамара отсмеялась. Вытерла выступившие слезинки.
— Да, Валер, — сказала она, и голос ее звучал непривычно спокойно, даже весело. — Очень смешно. Особенно про качество жизни.
Она взяла свою сумку.
— Я, пожалуй, пойду. Поужинаю где-нибудь в другом месте. Где готовят вкусно. Для меня.
— В смысле? — не понял он. — Куда ты собралась на ночь глядя? И что значит «для тебя»? А я?
Тамара уже стояла в прихожей, натягивая пальто.
— А ты, Валера, можешь поесть маминого рассольника. Уверена, она тебе с собой дала. Или приготовь себе сам. Ты же знаешь, как надо. Ты же все эти годы меня учил. Наверное, и сам научился.
Она открыла дверь. Обернулась.
— Знаешь, Валер, а ведь когда-то я действительно вкусно готовила. И с душой. Только ты этого так и не заметил. Или не захотел заметить. Потому что мамина «душа» тебе всегда была роднее.
Она вышла и закрыла за собой дверь. Не хлопнула, а именно закрыла. Тихо и окончательно.
Валера остался стоять посреди кухни, перед остывающим супом. Слова жены гулким эхом отдавались в его голове. «Когда-то я вкусно готовила...» Он попытался вспомнить. Когда это было? В самом начале? Да, вроде бы... какие-то пироги... котлеты... Он тогда еще не так часто сравнивал ее с мамой. Или сравнивал, но не так настойчиво?
Он вдруг почувствовал себя неуютно. Впервые за много лет ужин не сопровождался его привычной критикой. И тишина в квартире показалась ему оглушающей. Он подошел к плите, заглянул в кастрюлю с супом. Суп как суп. Обычный. Может, и правда, не такой наваристый, как у мамы. Но есть можно.
Он достал из холодильника контейнер с маминым рассольником. Поставил разогреваться. Аромат действительно был волшебным. Но почему-то аппетита не было.
* * *
Прошло несколько месяцев. Тамара сняла небольшую квартиру на другом конце города. Нашла новую работу, записалась на курсы итальянского языка, о которых давно мечтала. И снова начала готовить. Для себя. С удовольствием. Экспериментировала с рецептами, покупала красивые тарелки, зажигала свечи по вечерам, даже если ужинала в одиночестве. И еда казалась ей невероятно вкусной.
Валера звонил несколько раз. Говорил сбивчиво, неуверенно. Спрашивал, как дела. Предлагал встретиться, поговорить. Тамара вежливо отказывалась. О чем им говорить? О том, что его мама по-прежнему готовит лучше всех на свете?
Однажды он приехал к ней без предупреждения. С букетом цветов и тортом. Сказал, что соскучился. Что дома без нее пусто.
— Я даже сам готовить начал, представляешь? — с какой-то детской гордостью сообщил он. — Ну, так, простенькое что-то. Картошку пожарил на днях. Вроде, ничего получилось. Не как у мамы, конечно, но... съедобно.
Тамара смотрела на него и видела растерянного, немного постаревшего мужчину, который вдруг лишился привычной опоры. Такого знакомого, но такого… потерянного. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только легкую грусть. И еще — удивление. Неужели ему потребовалось столько лет и ее уход, чтобы начать ценить что-то, кроме маминой кухни?
— Я приготовила пасту с морепродуктами, — сказала она. — Будешь?
Он кивнул с готовностью.
Они сидели на ее маленькой кухне, залитой солнцем. Тамара поставила перед ним тарелку. Валера взял вилку, намотал спагетти, отправил в рот. Жевал медленно, задумчиво.
Тамара ждала. Не с замиранием сердца, как раньше, а со спокойным любопытством.
Он проглотил. Посмотрел на нее.
— Вкусно, — сказал он. — Очень. Только...
Он замолчал, словно испугавшись собственных слов.
Тамара улыбнулась.
— Только у мамы все равно вкуснее?
Валера виновато развел руками.
— Привычка, наверное, — тихо сказал он. — Извини.
Тамара не ответила. Она просто смотрела в окно, где весело чирикали воробьи. Круг замкнулся? Или это был шанс на новый виток? Она не знала. И, честно говоря, ей было уже не так важно. Главное, что она снова научилась готовить с душой. Для себя. А это, как оказалось, самое ценное.
А может, все дело было не в еде? Может, за этой бесконечной критикой скрывалось что-то другое? Неумение любить? Нежелание видеть в ней личность, а не приложение к собственной жизни, которое должно соответствовать маминым стандартам? Вопросы, на которые у Тамары пока не было ответов. Да и нужны ли они были теперь?
Она отпила немного вина из бокала. Жизнь продолжалась. И она, кажется, впервые за долгое время, чувствовала ее вкус. Настоящий. Свой собственный. Без привкуса чужих ожиданий.
🎀Подписывайтесь на канал💕