Лена впервые заметила это зимой. Не морозной, а той, слякотной, когда снег лежит под ногами, как грязный ковёр, а в воздухе пахнет не праздником, а протухшими перчатками и простуженными маршрутками.
Они с Юрой всё чаще считали деньги у холодильника. Он открывал дверь, смотрел на йогурт, кусок сыра и банку с огурцами, потом переводил взгляд на кошелёк.
– Ещё неделя. Протянем?
– Протянем, – отвечала Лена. – А если что, макароны есть.
Макароны были всегда. Они стояли в шкафу, как символ надёжности.
Однажды она сказала:
– Юр, что-то туго совсем. Карточку сегодня приложила – отказ. А там же должно было быть...
– А, ну… может, интернет списался? Или за свет сняли. Сейчас гляну вечером.
Он кивнул, поцеловал её в макушку и ушёл.
И не вернулся до самой ночи.
Это стало привычкой. Стоило ей заикнуться о деньгах — он исчезал. «Пойду к Диме», «Зайду в СТО», «Надо в банк». Иногда даже без предлогов. Просто — хлоп дверь, и всё.
А она сидела и думала. Потом начала считать. Записывать. И не сходилось.
– Юра, мы же договорились: ты кладёшь зарплату на семейную карту, я слежу. А почему на счёте меньше, чем должно?
– Где меньше?
– Ну, должно быть двадцать восемь. А двадцать.
Он почесал затылок:
– Я, наверное… снял на шиномонтаж. Забыл сказать. Или в аптеку что-то. Папе твоему, вроде, надо было что-то.
Лена кивала. Но сомнения росли.
Особенно когда на днях она вытащила из мусорного ведра жёсткую, слежавшуюся кучку чеков. Протёртые, стертые, как будто кто-то специально натирал их монетой или стирал пальцем. Часть была просто серой массой. А на двух едва читались буквы: «Обменный пункт», «Гривны».
– Юр… – спросила она вечером. – А ты меняешь деньги?
Он замер.
– С чего ты взяла?
– Нашла чеки. В мусорке. Там стерты суммы, но видно — обмен.
– Да это… так, пробовал. У нас курс плохой, а на районе ребята предложили вариант выгодный.
– Ты на рынке меняешь?
– Ну, через знакомого. Раз-два — и всё.
– Ты нормальный вообще?
Он отмахнулся:
– Там всё надёжно. Не впервой. Я ж смотрю, чтоб не кидали.
Она помолчала. Села.
– Ты точно мне всё говоришь?
Он опустил глаза в тарелку:
– Конечно.
Но в его голосе скользнуло что-то неуверенное. Как будто он соврал. Или не договорил.
Они всё чаще не договаривались. Он молчал. Она догадывалась. Он уходил. Она думала.
Она начала заглядывать в его куртки. Внутри находились… ничего. Ни билетов, ни записок, ни флаеров. Только однажды — упаковка от лекарств. Таблетки от давления. Папа. Она сразу поняла.
На кухне она спросила:
– Ты покупал таблетки?
– Какие?
– Папе. От давления.
– А… да. Было дело.
– Так я же тебе не давала денег.
– А мне не надо. Я нашёл, где дешевле. В два раза. С рук. Привозят из Польши. Всё то же самое, но по 380, а не по 800.
– Ты шутишь? С рук?
Он пожал плечами.
– Проверенные. Я сначала на себе проверил.
– С ума сошёл?
– Я просто хотел, чтобы папа пил всё как положено, а не раз в три дня.
Лена ничего не ответила. Просто встала и вышла.
А потом заплакала — не от злости. От бессилия. От того, что она подозревала самое худшее. А он просто покупал таблетки её отцу.
Папа жил в соседнем доме. После инсульта стал забывать слова. Ходил с палкой. Раз в месяц – терапевт. Раз в неделю – Лена. Юра бывал у него редко, но когда приходил — приносил пачки печенья, мелкую сдачу, и шутил так, что папа смеялся.
– Он даже не твой отец, – сказала Лена однажды.
– Он не должен быть моим, – пожал Юра плечами. – Он твой. А ты — моя.
В другой день она заглянула в кошелёк. Там лежала последняя купюра. Юра увидел:
– Бери. Я всё равно поем на работе.
– Не надо.
– Лена.
Он вздохнул:
– Ты никогда не видела, как я проверяю чеки.
– Потому что ты их стираешь.
– Потому что боюсь, что ты будешь переживать. Зачем тебе знать, что я покупаю лекарства на рынке, таскаюсь по подвалам и меняю гривны в подворотнях?
– Затем, что ты – мой муж. Я хочу знать, чем ты рискуешь.
– А я не хочу, чтобы ты знала. Потому что ты и так одна всё тащишь.
На следующее утро она встала раньше. Сварила яиц, нарезала хлеб, заварила чай. Положила в пакет и сказала:
– Отнеси папе.
– Что?
– Я знаю, ты всё равно к нему пойдёшь. Отнеси заодно и это.
Он кивнул.
А вечером вернулся с пустым пакетом.
– Сказал спасибо. И что ты у него — умница.
– Ты ему рассказал?
– Нет. Просто сказал: ты волнуешься.
В тот вечер они ели гречку с котлетами. На десерт — конфета. Одна на двоих.
Юра поднял глаза:
– Ты больше не будешь заглядывать в мои карманы?
– Буду. Но не чтобы искать доказательства, а чтобы стирать пыль.
– И я больше не буду стирать чеки. Хочешь — буду приносить и класть на стол.
– Не надо.
Она сжала его ладонь.
– Просто говори. Если будет тяжело — скажи. Если будешь бояться — скажи. Не молчи.
Он кивнул.
– Договорились.
Через неделю в мусорке снова лежал чек. Обычный. Из аптеки. С суммой. И с подписью.
Лена подняла его и посмотрела. Внизу было приписано ручкой: «Для папы. По-настоящему».
Она улыбнулась, свернула чек и положила в ящик стола.
С тех пор она не боялась стирать чеки — потому что знала: всё, что он стирает, он делает для неё. Или для тех, кого она любит. И этого было достаточно, чтобы понять — никакие расходы не бывают лишними, если они оплачены с заботой.